- Мой папа был астрОном! – именно с таким ударением говорила моя двоюродная (или троюродная - до сих пор разбираемся) бабушка Ариадна Николаевна. – Он умер во время блокады, в 1942 году, но до последних дней работал в Пулковской обсерватории. Там же его и похоронили - возле обсерватории есть небольшое кладбище, где лежат все бывшие сотрудники. Гораздо позже рядом с ним похоронили маму, там и меня положат.
Она оказалась права.
…В воскресенье, 26 февраля мы впервые поехали на их общую могилу (провели в Питере несколько дней, на обратном пути в Москву решили найти это место).
Я любил Ариадну Николаевну. Врач по профессии, жёсткая, прямолинейная, ироничная и даже саркастичная, к концу жизни она стала сентиментальной и как будто смягчилась. Помню, как прослезилась после выступления по телевизору какого-то протестантского пастора – а ведь всегда была атеисткой. Мы познакомились в 1967 году, мне было шесть лет, Ариадне – 43. А в следующий раз встретились через 30 лет. И с тех пор я стал регулярно ездить к ней в Питер. Она жила в крохотной двухкомнатной квартирке в Автово, куда переселяли сотрудников Пулковской обсерватории – «на время, пока не построят нормальный дом с достойными большими квартирами». Надо ли говорить, что там она и умерла в 2005-м…
В квартире было много прекрасных вещей, сохранившихся от её родителей. Среди прочего на стене висела милая акварелька: берег моря, несколько маленьких домишек, высокий тополь, дорога. Ариадна уверяла меня, что эту небольшую картину подарил её маме Айвазовский, когда они жили в Феодосии. Я вежливо улыбался – маме Ариадны было пять лет, когда Айвазовский умер. Но кто знает…
- Тебе не подарю, - говорила Ариадна. – Мне эта работа дорога, потому что связана с мамой.
Был ещё офицерский кортик, оставшийся от Георгия Львовича (Ариадна всегда называла своего мужа только по имени-отчеству и никак иначе), но его – кортик – выклянчил кто-то из родственников. А старинную Библию, ещё с ятями и ерами, которую она очень любила, и вовсе кто-то из родственничков стащил под шумок.
Её мама и муж, которого я помнил ещё бравым морским офицером, умерли. Я приезжал два-три раза в год, старался поддерживать по мелочи: оклеивал окна на зиму, мыл их весной к Пасхе или Первомаю, боролся с тараканами, бегал в магазины и на рынок за продуктами, помогал доковылять до поликлиники и обратно - с годами Ариадна ходила всё хуже, ей даже выделили женщину из собеса, которая регулярно приносила еду.
Мы часами разговаривали – Ариадна вспоминала молодость, детство, прекрасно знала свою родословную, помнила огромное число каких-то «боковых» родственников, сотни интереснейших событий и историй… Если бы я догадался тогда включать диктофон! Можно было бы написать десяток эпических романов по следам реальных событий.
По утрам она долго сидела перед зеркалом, смотрела на себя, молчала. О чём она думала? Что пыталась увидеть в отражении? Потом вставала и шла на кухню – готовить завтрак. Мои попытки хотя бы пожарить яичницу гневно пресекала:
- Это что ещё такое? Я пока в состоянии приготовить себе и гостю еду!
Её отец, Николай Владимирович Циммерман, возглавлял астрометрический отдел в Пулковской обсерватории. Её мама, Милица Владимировна Циммерман (урождённая Войнович) работала там же. Жили поблизости, в одном из трёхэтажных коттеджей для сотрудников…
Так вот, утром в воскресенье, 26 февраля, мы поехали искать их общую могилу.
Встали рано, чтобы успеть ещё засветло вернуться в Москву, доехали сравнительно быстро, а на месте начались какие-то странные вещи. Погода была отвратительной: сильный ветер, метель, всего минус 6, но по ощущениям все минус 16. Мы зашли на территорию обсерватории – никого. Куда идти? Где тут кладбище? Случайно оказавшийся там парень в форме сотрудника МЧС уверенно показал направо. Пошли, понемногу поднимаясь на холм. Минут через 10 пришли на воинский мемориал защитникам Пулковских высот.
Не то.
Увидели женщину, совершавшую пробежку (бррр!), спросили, показала. От братской могилы куда-то вниз уходили заснеженные ступени. Пошли туда – нашли ещё одно воинское кладбище. Борясь с ветром и снегом, вернулись назад. Вокруг по-прежнему не было ни души.
Решили идти прямо в главный корпус, к людям. Там всё выяснилось.
В итоге на кладбище мы попали. После блужданий и лазания по сугробам я нашёл и могилу. Под одним камнем лежали все трое: Николай Владимирович, Милица Владимировна и Ариадна Николаевна. Я сбил снег с надгробного камня, сделал десяток фотографий, мы немного постояли рядом, было очень досадно, что не взяли с собой ни цветов, ни свечей. Потом вернулись к машине, выпили чаю из термоса и поехали в Москву. На поиски кладбища и могилы у нас ушло около полутора часов.
Это не конец истории. Мы выехали на платную трассу М-11 и погнали. Ну как погнали… Было по-прежнему очень ветрено, метель мела вовсю, видимость метров 100, не больше, да ещё и очень скользко. Я ехал 90 км в час. Меня обгоняли все, кому не лень. А в районе Великого Новгорода электронное табло над дорогой сообщило, что «обязателен съезд с трассы М-11 на М-10». Стало ясно, что где-то там впереди произошла серьёзная авария. Чуть позже мы узнали, что «в замес» попало больше 40 машин, одна женщина погибла, десятки получили ранения. С момента столкновения прошли всё те же полтора часа!
Если бы мы не заехали на кладбище… Мой брат, услышав эту историю, сказал:
- Мёртвые спасли живых.
Спасибо им.
P.S. Может, это и не очень важно, но я всегда уточняю, что после смерти Ариадны Николаевны её племянница Ольга позвонила мне и сказала, что отнесла ту небольшую картинку Айвазовского в Русский музей - попросила провести экспертизу.
- А, - сказал я. – Я знаю эту семейную легенду…
- Это не легенда, - холодно прервала меня Ольга. – Это действительно Айвазовский. Его оценили примерно в 200 тысяч долларов.
И тут я понял, что все эти годы на стене висела моя московская квартира.
Да нет, не моя, конечно.
Ариадна Николаевна, мы вас помним! Светлая память