5.
Шли и бежали дни.
Не придумаешь нарочно: стажировку проходила я у Федора Башлыкова - зятя, а на самом деле - сына Павла Сергеевича и Дарьи Игнатьевны, брата колдуньи. Знала пока что об этом одна только я. Федор - уравновешенный, сдержанный, серьезный человек. Рыжие, сросшиеся на переносице брови делали его мудрым.
Кабина портального крана выдвинута вперед, я сидела у самого края на коврике, устроенном надежно и удобно: вокруг стекла, до причала - метров пятнадцать. Достаточно, чтобы закружилась голова с непривычки. Окно перед крановщиком распахнуто. Страшновато было, казалось, я висела в воздухе, держаться было не за что, сердце сжималось. Грузчики внизу казались юркими, как муравьи. Неторопливые и важные дома - Платон Услинский и Анатолий Коростелев (это их погоняли домашними философами Платоном и Аристотелем, подозреваю, и начальники не помнили их фамилий) - вертелись вместе со всеми, на них разве что чаще, чем на других, покрикивал Васька Кривонос, бригадир. Широченный, вытянутый, привязанный к причалу тросами, стоял под разгрузкой теплоход. Кран то и дело разворачивался, рокотал на подшипниках, будто торопился упасть, и я хваталась то за контролеры, то за панели и вскрикивала. Башлыков оставался невозмутимым. Досадовал на грузчиков, которые неважно "штывали", подбирали за его грейфером песок.
Работой Павла Сергеевича Степанова, его кран был рядом, я любовалась. Федор заметил это и покрикивал:
- Не отвлекайся!
Может, и не только работой Павла Сергеевича любовалась я. Сравнивала я и подбородки их: у сына чуть выдвинутей и крупней, посередине симпатичная ямочка. Шеи у них были повязаны косынками, ну, косынки на шеях были повязаны и у других. Говорят, у кого ямочка на подбородке, тот женится два раза. Глупости, конечно, у моего Славки подбородок круглей гири, но вторую жену выбирать ему придется. К нему не поеду, я нашла то, чего не хватало мне: людей, работы, города для жизни. Письмо в школу красным следопытам я написала, напомнила о себе и уточнила: не поступали ли какие данные о Сергее Павловиче Степанове из Таганрога? Может, и поступит? Всякое бывает. Вон Шурка рассказывала...
- Не спи!
Ну и работенку выбрала я... с таким учителем. Отвлекаться нельзя, думать о своём нельзя, спать... Сам бы половчей управлялся, у отца поучился бы... На сигнале стоял уже Платон, подменив Кривоноса. Павлу Сергеевичу он показывал большой палец: здорово! Брови его заострялись углами - от удовольствия, что ли? Степанов, с усами подковкой, отвешивал благодарные кивки сигнальщику: похвала сигнальщика ему была приятна. И Федору сигнальщик показывал большой палец, но не с таким размахом и без улыбки. Разгружали трюмы, теплоход привез много песка. Несказанно я обрадовалась, когда Платон сложил руки на груди крестом: шабаш! Инженер по технике безопасности Олег Иванович Астапов, когда я проходила техминимум, объяснил такой жест: конец работе.
- Голова крутится?- поинтересовался Федор.
- Нет,- соврала я.
- У Степановых остановилась или на брандвахте?
- У Дарьи Игнатьевны,- почему-то я добавила: - Она добрая.
- Добрая,- Башлыков поднялся. - Вы чего,- неожиданно спросил он,- с мужем разошлись?
- Характеры у нас разные.
- Бывает. Только очень тебя прошу, не суйся к Шурке с просьбой в поисках мужа. И не лезь к ней со своими розысками её брата. Были тут уже похожие...
- Чего сам-то разволновался?
- Если разобраться, выпятил он грудь, - волнительного в жизни много. В армии увлекался я литературой о сознательном и подсознательном и признаюсь - есть во мне подсознательное. Я имею в виду, что есть, но о нём неизвестно, Мало того, сам я и сотворил его помимо своего сознания, от него, может быть, страдают люди, но как и почему, никто ничего не уразумеет. Поменьше рассусоливай.
- Нахватался вершков, учитель,- усмехнулась я. - Магнитезер.
В морском порту не надо спрашивать, где находится столовая. Все дороги ведут к ней. Аппетитный дух волнами наплывал из приземистого здания, окна и двери которого были занавешены марлей. Голосистые людские ручейки стекались и стекались туда. Под окнами стояли яблони с краснобокими яблоками, яблоки не обрывали, хватало своих. Какой богатый край!
В столовой к нашему столу подсела Дарья Игнатьевна. Взяла она полкотлеты, хлеба кусок да стакан молока.
- На скорую руку,- оправдывалась она. Поздоровалась с Башлыковым: - Здравствуй, Федя-сынок.
Каково???!!!
- Фигуру соблюдаете?- сострил он. - Всё ещё Павла Сергеевича завлечь надеетесь?
Я обомлела! С матерью как разговаривал он? Пусть не знал, что она - мать ему, но что-то же должно было подсказывать: нельзя ему вести себя так непристойно с этой женщиной? Ещё о "подсознательном" плёл мне. Дурака и подсознательным не исправишь.
- Больно ты, Федя-сынок,- вздохнула она, - горяч на язык. - И мне: - Обедай дома, зачем лишний расход? Обернуться домой минутное дело...
После обеда у трапа портального крана столкнулись почти лбами.
- Закончим трюм, дядя Паша?- спросил Башлыков.
- Должны бы, как штывать будут грузчики...
"Дядя Паша..." Уши мои не слышали бы! Они - отец и сын - работали плечо в плечо, понимали друг друга с полуслова, но ничего не знали друг о друге. Ничигошеньки! Толкуйте о человеке - царе природы. Ни интуиция, ни сердце не определяли им кровное их родство. Только слепой не видел, что ни отец и сын. У одного волосы седые, у другого - рыжие, но поседеют. У одного глаза выцвели, у другого -
серые, выцветут. У одного подбородок гирей, у другого с ямочкой,- огиреет. Сопели они одинаково, словно насмехались друг над другом. Бедный, бедный... Думать о Башлыкове не хотелось. Как поступить? Или оставить всё, как сесть? Имею ли я право? Кто я такая, чтобы вмешиваться в жизненные беспорядки? С другой стороны, как поступить, если надо сделать выбор между личным благополучием и благополучием других людей? Истина и счастье до того никчемные понятия, что никто их не понимает, обнаружив под ногами. Да, выпадают моменты, в своём роде неповторимые, и понятия эти чуть ли не кровоточат: личное благополучие - счастье, благополучие всех - истина. То есть, всеобщее счастье. От тебя зависит: укрыться в собственной конуре или выйти к людям с распахнутым сердцем - и рассказать все? Как быть? Пойду к людям и - распахнусь!
- Послушай, Федя, меня внимательно,- сказала я учителю.- Как ты относишься к Павлу Сергеевичу?
- Да как?- задумался он. Задумчивость его подтвердила мою правоту. - Из-за обостренной чувствительности внутренний мир его так загадочен, что кажется скрытым и непостижимым. Ни с первой, ни со второй женой не ужился он, люди всякое плетут
- Постой. Сам ты, ты - не люди, - повторила я,- как ты сам относишься к нему?
Федор уперся в меня двумя глазами. Обоими. Сразу. В одну точку. Точнее - в одну мысль. Разумеется, подсознательное донимало его. Наклонил широкий лоб, словно приготовился к чему-то.
- Что?- спросил с предыханием.
- Проняло?- подсказала я. - Подсознательное?
- Говори, кобра!
На весь богудонский причал говорить? Нет такого голоса, в том-то и трудности...
- Панику не поднимай, учитель,- сдерживала я себя. - Мотнись сейчас в своё Братаеево, или где ты там согласно метриков, не исключено, выданных после войны, новых, родился и выясни, да не забудь в бумажки, в бумажки, говорю, не забудь глянуть сам своими глазами: мать ли тебе твоя мать? Узнай - родила и вынянчила, или только вынянчила? Когда родила, если родила? Разузнай и возвращайся.
- Это судьба...- только Башлыкова и видели.
Непонятное в это время происходило на причале. Непонятное для меня. Появилась "скорая помощь", белая машина с красными крестами со всех сторон. Из трюма подняли Ваську Кривоноса, он был без сознания. Если не мертвый, то без сознания. Его и Павла Сергеевич Степанова, без сознания тоже, но живого, он придавил грейфером Ваську, поместили в "скорую".
Машина, сигналя, скрылась за поворотом.
(Продолжение. Глава 6.
http://proza.ru/2023/03/09/149).