2.
О Таганроге рассказывал Славка.
Но и до него была я связана с городом одной мне понятным образом. Дарья Игнатьевна Степанова – город Таганрог. Потеряла Дарья Игнатьевна в первые дни войны Сережу, сына крохотулечку, с чем и обратилась к нам в школу. Не только к нам, но и к нам тоже. И мы занимались поиском. Ребенка, понятно, не нашли – тогда, там, но здесь в парке встретила я его портрет… Простой портрет. Так выставляют министров, лучших на производстве, почему и кто выставил Славку? У него бы и спросить, но он смотался, что-то мне он не договорил, привёз же зачем-то? Или бывает и ни за чем? Совпадение? Случайность? Кому-то понадобилось, чтобы занялась я сочинительством? Тогда запишу так. Портрет в городском парке был копией моего мужа Славки. Нужны пояснения? У меня у самой их нет. Я подошла и прочла: «Сергей Павлович Степанов». Но Славка – Смирнов. Я – Смирнова. Глаза были ж и в ы м и! Впрочем, стоило мне вспомнить мужа, и он заглядывал прямёхинько в душу. Надо было зайти к Дарье Игнатьевне, но я не решалась.
В отделы кадров на фабриках, на заводах заходила. «Без прописки не берем»,- везде и везде был такой ответ. Тут хоть тресни, хоть разбейся, хоть расшибись.
Есть у привокзальной площади сквер. Молодые тополя и клены напоминали ребятишек в зеленых рубашках. На клумбах выделялись розы. За всем этим добром ухаживала пожилая женщина, я узнала в ней бабу Тоню. Конечно, мне надо бы извиниться за то, что слишком много узнаю, узнаю и узнаю. В чужом городе узнавать придётся ещё больше и как бы не до самого конца. Жанр моих записей – узнавание незнаемого. Как бы записи мои не для таганрожцев, им известно больше моего.
- Бабушка Тоня,- подошла я к ней,- не возьмете к себе квартирантку?
- Нет, - ответила она. – Живём с невесткой. Внук в командировке. Вернется, самим повернуться будет негде..- Подумала, подумала, продолжила: - Обернись на Богудонию, за гроши и пропишут напостоянно. Есть семейка знакомая, но понравится ли тебе у них, вот вопрос?
И есть, и нет, молчала бы уж. На Богудонию я поехала, но комнату никто не сдавал в наём, «семейка» не попадалась, не везло мне. Уже солнце одолело зенит, уже устала я стоять у чужих ворот, уже невыносимо было чувствовать на себе равнодушные взгляды, но куда было деваться? Продолжала я ходить, стоять, выслушивать – нет, нет и нет. Нет, Клавдия, дороги вперед, и обратно для тебя дороги нет. За ошибки платят дорого. Я рыдала или говорила? Или кто-то рядом говорил и рыдал? Тонкая кисть коснулась плеча. Я открыла глаза, увидела сквозь слезы высыхающий подол халата, подумала, что это бабушка Тоня, но это была другая пожилая женщина, постарше бабушки Тони, повыше ростом, сухощавей. Лицо её покрывало множество мелких морщин. Похвалиться здоровьем она не могла, но светло-синий цвет глаз, цвет чистого неба, у неё сохранился. В глазах я и прочла её сочувствие ко мне. Ноги не держали меня, я отдыхала на камне.
- Плохо? Подняться можешь?- спросила она. Её голос, добрый взгляд произвели действие неожиданное – я расплакалась пуще. Она не отходила.
- Могу,- ответила я, когда полегчало.
Сидела я напротив мазанки без ворот, но с калиткою для входа. Камень был приставлен скорей для поддержки отсутствующих ворот, чем вместо скамьи, на которой можно было посидеть в свободную минуту.
- Тогда вставай,- женщина помогла мне подняться и провела во двор через калитку. Успокаивающе шуршала её длинная юбка, на ней была просторная в горошек кофта, голова повязана белой косынкой. Возле куста розы, в тени под яблоней, она поставила табуретку.
- Присядь,- сказала и прошла на веранду неказистой мазанки.
В соседнем дворе цепью загремел пес. Зевнул, успокоился. Глаза черные, бока пегие, лапы белые. Высунул язык между белых клыков, часто задышал, сотрясая боками. К псу вышел верзила, цыган, Кривонос, Васька. Потрепал пса по загривку. Жил он здесь, что ли? Почему и не жить ему где-нибудь? Из мазанки, одна за другой, выплыла любопытная троица. Как ни расстроена была я, - улыбнулась: Таня, красавица, первая, как легко несла она перед собой роскошную грудь. За нею следовала миловидная женщина среднего росточка, не худая и не упитанная, с глазами зоркими и беззаботными. Замыкала шествие тоже красавица. И она всем взяла, лицом и телом. Распущенные её русые волосы хотелось потрогать руками. Неприметную среди красавиц я встречала, Платону, мужу, высказывала она неудовольствие в том, что у нее три фамилии. Так обращались к ней знакомые. Не случайно.
- Ах, девочки, ах…- продолжала она не законченный разговор.
- Чего ахаешь? Ахать впору мне, Аристотеля нет.
- Отдохни, не прокиснешь. Шурка говорит, раньше времени прибудет.
- На кофейной гуще погадала. Ну почему, девочки, что ни скажет, всё сбывается?
- Не всё. Прожужжала уши: маяк рухнет, маяк рухнет, рухнет маяк, а маяк стоит.
- Запугивала… Когда не запугивает, как в воду смотрит.
- Женька, тебя испугаешь.
- Можно подумать, Алена, что ты из пугливых…
Обозначились! Таня – жена Платона, Женя – жена Аристотеля, Алена… чья Алена жена? Синеглазая старушка вынесла кружку холодного квасу, подала мне.
- Комнату ищешь?- спросила она.
Я поблагодарила её за квас, ответила: хотя бы комнатку, уголок. Прописаться чтоб. Устроюсь на работу, не может быть, чтоб на предприятии не было общежития? Переберусь в общежитие. Временно нужен уголок, но с пропиской.
- Кто там?- донеслось из мазанки.
- Не к тебе.
- Знаю.
- И хорошо, что знаешь, - проговорила старушка, не заботясь о том, услышат её или нет. Поинтересовалась: - В отпуск приехала или несчастье какое?
- Не в отпуск…- сказать о несчастье не достало смелости.
- Оно конечно,- кивнула она. У неё выразительный кивок – подбородком. Необидный, потому что без слов. – Никого у тебя нет?
Как угадала.
- Давно приехала?
- С неделю.
- Батюшки! А ночуешь где?
- На вокзале.
- Так не годится. Как тебя звать?
- Клава.
- Меня зови Дарьей. Дарья Игнатьевна Степанова я.
- Как?!- поразилась я. – Степанова? Дарья Игнатьевна?
- Это я. Тебя направили ко мне?
- Посоветовали,- поспешила я согласиться.
- И хорошо,- кивнула она. – Ты, Клава, на вокзал за вещичками поезжай и тут пока остановишься.
- Спасибо,- поблагодарила я, вертя кружку в руках и о чём-то смутно догадываясь.
В мазанке что-то грохнуло. В распахнутую дверь веранды, в темном прямоугольнике увидела я женщину – то ли поднимающуюся с пола, то ли лежащую на полу. Смотрела она в нашу сторону угрюмо как сова. Это и была сова, горбунья, колдунья, Шурка Степанова. Взобралась она на коляску, выехала к нам.
- Знаешь, мама, чего не хватает нашему государству? Одного здорового человека. Да! Да и да. Подумай, за помощью все обращаются ко мне. Ты кто?- спросила она меня.
- Клава Смирнова,- если бы она поинтересовалась моим мнением о себе, я не скрыла бы того, что похожа она была на ведьму… ну, на колдунью. Ведьма – родная сестра колдуньи.
Горбунью сложно описывать, не оскорбив её достоинства. Не стану я описывать.
- Зачем здесь? Жить негде?- моих ответов она не ждала. – Почему мотаешься? Лучшего ищешь? Лучшее с тобой, чего нет, того не отыщешь даже с фонарем Диогена.
- Так оно сложилось.
- Любовная драма? Проворовалась? В торговле работала? Страсти гоняют вас, бешенных. То-то,- она перевела дух, продолжила, волнуясь и проглатывая слова: - Упала бы одна, одна-разъединственная бомбочка… такая, чтоб всех сразу…- не договорив, чиркнула по мне глазами-полумесяцами, развернулась, пропала в глубине мазанки. Оттуда донёсся приятный, после Шуркиного, мужской голос: «Молодой человек двадцатого века в литературе и в жизни – главная тема…» «Радио!»- догадалась я. Колдунья слушала радиопередачу.
- Ничего, оно ничего,- говорила Дарья Игнатьевна.- Не красавица, да всё живой человек.
- Я расстроила её?- мне показалось, не появись я, всё у них было бы иначе.
- Война это, война,- ответила Дарья Игнатьевна.- Саша бывает раздражительной, кому такое понравится?
(Продолжение. Глава 3.
http://proza.ru/2023/03/09/143).