1.
Первую неделю августа текущего года жила я на железнодорожном вокзале в чужом городе. Как в клетке. И сама я стала попугаем.
Днем ходила по знойным улицам города и спрашивала у хозяев частных домов: «Квартирантов не принимаете?» «Квартирантов?»- задавали и мне удивленный вопрос. «Мне бы комнату? Да хоть бы и комнатку?..» «Комнатку?..» Частники то ли издевались надо мной, то ли на самом деле не понимали, о чём их просили. Мне надо было прописаться, чтобы устроиться на работу,- без прописки не брали. Возвращаться домой мне было некуда, потому что дома у меня не было. На вокзале, где я ночевала, от милиции покоя не было, приходилось оправдываться: «Билета не могу купить, видите, сколько народу? Утром ещё подвалят. Все едут, едут и едут…» Меня оставляли в покое, но стоило вздремнуть и… да, вплоть до того, что выводили на улицу: сидеть на скамье можно было, спать – нет. Может и правильно, откуда мне было знать?
Опростоволосилась я по-настоящему: вышла замуж за ревнивого. В двух словах не объяснишь и не скажешь в двух словах, что лучше: лучше бы он убил меня, чем оставил живую, или лучше то, что он оставил меня живую, а не убил? В Таганроге решили мы провести медовый месяц, а тут положил на меня глаз местный таганрожец. Воздержусь распутывать этот узелок, сперва надо найти квартиру и прописаться. По наивности и без того потеряла я два дня. Добрая женщина присоветовала: «У нас жилплощади нет, но у соседей… Вот вернутся с дачи, может, и сдадут…» «Может» пропустила я мимо ушей, запомнила: «и сдадут» - и, напевая в полголоса, отправилась в культпоход. В пятницу дело было.
Поехала в дом-музей Чехова. Это же Таганрог, это же Антон Павлович, всё здесь если не смешное, так справедливое. Почти волшебное. Писаной вязью зеленела ограда, узкие дорожки приглашали к прогулкам, невысокие деревья в шепоте крон своих хранили голос его, и его настольной лампой вечер включал луну. Вечер или ночь – без разницы, иногда сутки сливаются в минуту времени и забываются совершенно. Другое дело имя Чехова и всё, что связано с ним. Светлое и крохотное, крепкое крылечко, вызывало то же впечатление, что и отсек космического корабля! А таинственный восторг, как в такой крохотной колыбельке мог родиться таких размеров замечательный гений?! Время здесь тает исторически.
В гремящем трамвае за полночь ехала я на вокзал. Валилась на скамью и, что называется Вступала в схватку со сном. Видения заваливали соблазнами, наяву соблазны пропадали. Рано утром, опасаясь, как бы соседи не отправились на работу, спешила я по адресу возможной удачи. Но и соседи повторяли стандартный ответ. Да ещё и рассматривали с подозрительным прищуром пустыми после ночи глазами. Брошенным женам на железнодорожном вокзале причесаться да приодеться, как бы им хотелось, не удается, да и подозревающие в чем-то невинную женщину спросили бы: позавтракала ли ты, голубка? На нет и обиды нет. Ещё попытка – и снова надежда. «Через два-три дня вернётся Тома, Тома точно сдаст не городскую так дачную комнату»,- доверительно сообщили мне. Сказано не мной, мир не без добрых людей. Два-три обнадеживающих денька – это радость в обнимку! Пробежала я глазами по оставшимся в кошельке запасам и помчалась за купальником. Вся испарилась я, а солнце жарило да жарило, а вода рядом, вот у побережья. Или мы не о золотом песке мечтали, отправляясь в медовый месяц? Славка, паразит, напевал песенку собственного сочинения: «Пуэрто-Рико-Флорида-Таганрог…» Сколько путевок было на пляжи Черноморского побережья от Измаила до Батуми, нет, ему подавай Таганрог. Да в Таганрог и очереди не было, бери путевку и поезжай… Нет, и очереди нет, и путевка есть, и своим ходом!- только своим ходом… Мавр несчастный. Путевка – это постель с гарантией…
В просторном, довольно убогом универмаге было все, но почему-то не для покупателя. Ленивая продавщица бросила на прилавок что-то похожее на мешок и отвернулась.
- Не поняла, я просила купальник… для пляжа.
- Там написано: богудонский купальник «Фантазия»… пляжный, кстати.
К таганрогскому юмору надо привыкнуть, подумала я, взглянула на ярлык, там и цена была указано: «9 рублей 70 коп.» Дешево и сердито. Заморитесь продавать! Сбежала я со второго этажа, выскочила на улицу, но зной… вернул к прилавку. Поздно было упрекать себя за то, что в Красноярске не подумала о пляже, выбор одежды для отдыха там был. Я выбила чек и мне подвинули мешковину, не завернув в бумагу. Помчалась на пляж. Отдыхать.
Вот где славно и здорово по всем статьям, не только я оценила сухие и влажные узоры почти молчаливого прибоя, создавая избыток тесноты. Сотни и сотни обнаженных тел кричали, визжали, плескались, бросались навстречу накатывающим с улыбками волнам. Втиснулась и я в общий порядок, или беспорядок, это на чей вкус как, и поплыла, поплыла и поплыла. Вода вроде остывающего чая теплая и одинакового с чаем цвета. Я стала на ноги, глубина – по колени. Уходить? Но куда? Продолжать отдых? Но как? С кем, главное? Песок под ногами такой мягкий, такой нежный, говорливый, что ли, не он ли наполнял голосами бухту? Людям нравится, а мне что-то всё не так. Дорогу из человеческой массы одолела я пешком, за чертой, разрешающей плескаться, упала я на воду и – к горизонту. По динамику предупредили: «Заплывать нельзя! Вернитесь!..» Да меня ли? И за установленными буями заплывающие взмахивали руками… Я приближалась к горизонту, горизонт удалялся от меня. Чудно – а увлекало. Плыть хотелось ещё и ещё до предельной усталости, усталость и остановила меня. Сказывались и бессонные ночи, чем питалась я, если рассудить? Какой тут горизонт, если и пляж скрылся, ни земли, ни горизонта, оставалось камнем опуститься на дно. Влипла! Я перевернулась на спину, надо мной густо-синее небо, ни белого облачка, ни черной птицы. Долго я так пролежу? Да и в какую сторону пляж, в какую горизонт? Ноги медленно тянуло вниз.
- Ма-ма!.. Кто-нибудь, эй!..
Волна накрыла меня. Рванулась я из последних сил и… ударилась пятками о песок… Холодный. Бархатный. Глубина оказалась по верхнюю резинку богудонского, с позволения сказать, купальника «Фантазия». К берегу возвращалась медленно. Вышла из воды. Упала на песок и отключилась под музыку многоголосого гула. Сколько я спала? Устанавливать часы во снах пока не научились. Скорей всего разбудил меня своей возней неприглядный, лохматый, с бородой верзила.
- Прости, северянка.
- Не за что прощать мне цыган,- он был черней цыгана – не городского, а таборного. – Я осмотрелась: снились мне забитые пассажирами вокзалы, вокруг было то же самое, только пассажиры были почти раздетыми.
- Нет, извини…
Ха! Да никакой это не цыган, это тот, что… Это к нему Славка приревновал меня и задал деру. Приревновал ли? Не по зарез ли ему самому понадобилась ревность? Прилипалу я и не узнала сразу, я и не запоминала его. Тут же тело на теле, если на пляж посмотреть сверху.. Верзила был несуразно крупный: большой лоб, большой нос, большие глаза. Взгляд похотливый с отталкивающей наглостью Бабло.
- Извинился и мотай по своей дороге,- я поправила высохшую мешковину на бедрах. – Вздремнуть не дадут.
- Не разбуди тебя я, ты сварилась бы. Уже спеклась. «Мотай» - благодарность за услугу.
Наверно, тут не утонешь, так сваришься. К верзиле подошли два его приятеля.
- Уступи её нам, Васька?
- У вас свои крали, философы.
- Не груби!
- А то что?
- Узнаешь на семьдесят седьмой странице,- осклябился один.
- В палате,- засмеялся другой. Философы были одинакового роста и чем-то копировали друг друга в схожести.
Я вскочила. И в Таганроге от хамья спасенья нет. Натягивать платье было больно. Напуганная, уходила я торопливо. Убегала.
На Приморском бульваре в воскресенья, я и не заметила, как оно пролетело, на что ни глянь, всё взывало к восторгу. Согнутые подковой берега просторной бухты – Лукоморье! Крутой мыс и морской порт внизу, и наверху Петр Первый, понятно, в бронзе. И чугунные пушки английского производства. И маяк-красавец… Невысокая стена из камня выложена по краю обрыва. Что-то вынуждало смотреть вдаль, но уже за каменной изгородью взгляд замирал: дальше пропасть. И страх подумать о том, что привело меня к краю пропасти.
Ссора с мужем? Позже я и сама осознала больше: это я ушла бы от него потому, что он стал невыносимой моей тайной. Тайна, да… Если собственность, а жена – это уже чья-то собственность, неприкосновенная, то тайна священна… Но всему своё время. Осталась я одна. Надо было основательно устраиваться, а это в жизни – ох!- как непросто. Мужьям что, да ещё и летчикам? Славка и сюда напевал мелодию сочиненной им песенки: «Пуэрто-Рико-Флорида-Таганрог…» И отсюда смотался под эту же мелодию» «Пуэрто-Рико-Флорида-Таганрог…»
Тупики не притупляли интереса к окружающему. Поутру увидела я лохматого цыгана Ваську. На этот раз толкал он перед собой коляску со странной женщиной, надутой как сова. Сова не говорила, а фыркала. Таганрогская визитка. Понятно, почему цыган лип к чужим купальникам таганрогская «Фантазия». От нечего делать поплелась я за ними. Улицы оживились, зазвенели, защебетали. То там, то здесь хлопали оконные рамы: ночью людям хочется тепла, днём – свежести. Цыган и его спутница спешили в сторону Богудонии, приморской окраине города. Сова была чем-то недовольна, он выпытывал, что с нею.
- Чего к Таньке клеишься?- отвечала она вопросом на вопрос.
- Клянусь, Шурка… выслушай…
- Вся внимание.
- Это Платон попросил: соблазни Татьяну, отвлеки от скуки.
- Философ? Приедет Аристотель, они и намнут тебе бока. Федя врезал тебе! Лапша лапшой, но врезал.
- Долго рассказывать… лапша прокисшая,- цыган небрежно отмахнулся лохматым кустарником.. – Поспорили, прыгну ли я со стрелы портального крана? Поставят литр, прыгну.
- В воду?
- Не на асфальт же. Ты что предлагаешь?
- Запрещаю подниматься на кран, без предложений.
- Да ладно. Хоть сегодня идем к Дарье Ивановне, пусть благословит: вот мои тебе рука и сердце.
- Заткнись. Возвращайся к Зинке-москвичке.
- Заладила: к Зинке-москвичке, к Зинке-москвичке…
Политые до восхода солнца тротуары влажно мерцали в тени и вспыхивали ягодами росы в ярких лучах солнца, казалось, ягоды не высыхали, их склевывали невидимые птахи. Горбунья глазищами колдуньи шарила по сторонам, словно тоже выбирала, какую бы ягоду ей слизнуть. В Красноярске неделю, а то и декаду, в году побалует жителей сносная погода, в Таганроге неделю, а то и декаду в году, пошалит непогода, всё остальное время года – благодать. Во все времена – весной, летом, осенью, зимой. Зимы здесь, говорят, не бывает. Из распахнутых окон доносились комплименты в адрес горбуньи.
- Жива-здорова, Шуронька!
В палисаднике из-за штакетин выросла старуха с речью:
- Не успела спросить тебя, Саша, как этот Кривонос и откуда…
- Жди, баба Тоня, Аристотеля. Скоро нагрянет,- смутил старуху цыган, и она проворно скрылась за штакетником.
Богудония ласточкиным гнездом приютилась на юго-западной окраине города. Рыбный и судоремонтный заводы, морской порт, морской вокзал, яхт-клуб, дальше – Каменка, недавно получившая название Пушкинской набережной, ожерельем для любознательных украшали побережье. Высокий берег в этом месте подмыло водой, внизу и поверху и на склонах облюбовали жилье богудонцы, на скорую руку сколачивали хибары для временного проживания, но как оно чаще всего и водится, временное становилось постоянным, вековым. Никого не стесняли узкие улочки с крутыми спусками и подъёмами, булыжными мостовыми, рыбачьими лодками у ворот,- воздуха и моря, солнца и неба хватало всем. Гостям и туристам то ж. Зелень и цветы, чистота и уют поражали, фруктовые деревья – вишни, яблони, сливы росли на улицах. Жили здесь труженики и этого у них не отобрать. С обрыва, от маяка, от памятника Петру Первому,- голубым лепестком распахнулось море.
- Кривонос,- окликнул цыгана нетерпеливый голос,- откуда вы?
Окликнула его женщина. Я прижала руки к груди. Таких никогда не видела: дивнобедрая! Стать – что ноги, что стан, что… Нет, что бы там ни говорили, как бы ни спорили, когда дело доходит до грехов и пороков, до страсти, поневоле прощаешь тем, кто не соблюдал моральных прав на женщину, если женщина такая вот, как эта. Такая женщина не может быть собственностью пусть самого раскрасавца, разумника или разбогатыря. Надо быть слепым и бесчувственным, чтобы не положить у её ног и честь свою, и разум, и богатство, - если только располагаешь ими. И пока есть такие статии, такие груди, Богудония может жить спокойно: здоровое потомство ей обеспечено.
Васька не отвечал, но красавица была не из тех, кто отступает.
- Ты ещё поваляешься в ногах у Аристотеля, потерпи пока,- громко говорила она, наверно, для старухи, что копалась в грядках за забором, но приблизилась, не обращая внимания на колдунью, ощупывая, проворно вспорхнула руками от пояса вверх, голос сник до взволнованного шепота: - Вася, время выкраивают, время всегда находят, если захотят…
- Отойди, Таня,- пробасил он и потеснил красавицу.
Она повернула к дому. Кончик косы с белой тесемкой беспомощно болтался у широченного бедра. Над забором скифианкой застыла голова бабы Тони. Подражая бросившему меня мужу, я сочинила стихи: у бабы Тони внучка Таня… Не скрыть талант тому, в ком заложен божий дар с рождения.
(продолжение. Глава 2.
http://proza.ru/2023/03/09/141