Оса деловито слезла со слегка увядшей дольки огурца, и теперь ползала по краю блюдца, где лежали еще поутру собранные - и уже нарезанные на дольки огурчики. Хрустально-прозрачные крылышки насекомого слегка подрагивали, готовые в любой момент превратиться в невидимое гудящее облачко – и стремительно поднять хищное полосатое тельце на поиски обидчика или нарушителя спокойствия.
Николай равнодушно наблюдал за променадом осы. После опустевшей поллитровки, сдобренной жирным и сочным свиным шашлыком с подсушенными огнем хрусткими, чуть обугленными по краям луковыми кольцами, благодушие невидимыми волнами накатывалось на него – в такт чуть видимой жилки, ровно пульсирующей на загорелой шее. И все вокруг казалось теперь и ему, и мне с дядькой доброжелательным и ласково-материнским…
Колька долил себе в чайную чашку остатки уже теплого томатного сока из пакета, лениво сделал пару глотков и поставил чашку рядом с блюдцем.
Оса, до этого беззаботно плескаясь в теплых золотисто-зеленых волнах спокойствия и беззаботности, исходящих от трёх гигантов, возвышавшихся над нею, возмущенно зынькнув, вмиг взлетела над широким фанерным листом, который в качестве импровизированной столешницы лежал на трёх табуретках. Невидимые гигантам волны, окутавшие её, слегка порозовели, но остались такими же легкими, пронизывая висяшее в них тельце потоками энергии и информации. Оса успокоилась и, обозрев с двухметровой высоты большую миску с остатками прозрачного жира от съеденного уже мяса, блюдец с огурцами и помидорками, пустые стопки, несколько хлебных ломтей на салфетке, и три разнокалиберные чашки, выбрала очередное место для посадки.
Покрутясь как бы для приличия несколько секунд над этой гостеприимной площадкой – будто испрашивая неизвестно у кого соизволения – крылатое насекомое с грацией миниатюрного тигра в первом же заходе ловко опустилось ровно в центр миски, истекающей остаточным ароматом недавнего изобилия – прямо на желто-коричневый обломок выступающего как скала посреди океана жира лукового кольца. Обломок, притворявшийся скалой, сразу же благополучно осел и завалился на бок. И, потянув за собой крылатую лакомку в уже почти остывший жир, сам спокойно пошел на дно вязкой тягучей жижи…
- Ну вот, кто тебя просил здесь купаться? – сухие узловатые пальцы дяди Володи, в послеобеденной полудреме лениво наблюдавшего за эволюциями насекомого, уверенно подхватили медленно барахтающееся полосатое тельце за бока и, вызволив из жирового плена, отбросили подальше от миски – прямо на скошенную еще утром кучку травы. – Тебе что, огурца мало было? Вот теперь, пока не почистишься – и не возвращайся в приличное общество…
- Предлагаю тост – за спасение утопающих! – я вытащил из стоявшего под фанерой ведра с водой последнюю бутылку, свернул крышечку и разлил прохладную прозрачную жидкость по стопкам.
- Ну, а что? Правильный тост, – одобрил Колька. – Только медали за это самое спасение не дают…
- Коль, да не за ради медалей эту глупышку я вытащил. Просто жалко как-то стало её. Пчел нет. Ульи вон, пустые стоят. Ненужные никому. – Дядя Володя мотнул головой в сторону теплицы, за которой осиротело сгрудились пять голубых деревянных кубиков. – Да и осы эти меньше что-то стали летать. Раньше – только выйдешь с чашкой чая в руке на воздух – сразу же около десятка над головой жужжать начинают. А сейчас – вон, одна только, приблудная какая-то – прилетела. И ту угораздило в жире изгваздаться… Неправильно это всё как-то… Эх, да чего уж там… Всё как-то стало неправильно…
И дядя Володя, не дожидаясь ответа, вздохнул и опрокинул в себя стопку…
В переплетении не успевших еще завялиться под солнечными лучами травинок оса уловила теплые волны сочувствия и доброты, исходящие от этого старого неповоротливого гиганта, который спас её от неминуемой гибели в этом страшном тягучем болоте. Болото притягательно пахло раздавленными и слегка подсохшими сочными личинками нахальных зеленых мух – и она не устояла, решила попробовать. И чуть было не утонула в коварной жиже…
Через мгновение до неё дошли и непонятные звуковые вибрации, исторгаемые огромной ротовой полостью этого самого гиганта. Что они означают, оса не знала – ей было достаточно той приятной энергетической волны, что обволакивала её до этого. Звуковые вибрации всегда вторичны по отношению к энергетическим потокам – и обращать внимания на них необязательно.
Выбравшись на вершину трявяной кучки, оса с завидным усердием стала облизывать своё покрытое медленно застывающей жировой плёнкой тело. Сначала прочистила и пробила дыхальца на груди. Изгибаясь почти в кольцо, достала быстро мелькавшим язычком до самого яйцеклада, лапками тщательно протерла спинку и брюшко, потом пропустила через жвала каждую лапку и принялась ухаживать за крылышками…
- Гляди-ка, как она умывается! – поставив пустую уже стопку на фанеру, Николай осторожно, чтобы вновь не спугнуть, чуть наклонился в сторону скошенного снопика, разглядывая гимнастические осиные упражнения. – У нас Прима так себя и то не вылизывает, когда с гулянки придет, как вот эта оса. Так, лапы, хвост и бока слегка послюнявит, пригладит языком – и всё. Знает – Ленка её всё равно в конце недели в тазике помоет да потом еще феном высушит, и расчешет шерстку. Вот и понимает своей хитрой кошачьей головой, что облизывай себя – не облизывай, все равно помоют…
Оса пропустила сквозь себя ещё одну теплую бодрящую волну – уже от другого гиганта. Правда, в этой волне на образ насекомого накладывалось изображение мохнатого и быстрого чудовища, который своими полосками был чем-то похож на осу. Та за свою совсем недлинную жизнь не раз уже сталкивалась с подобными монстрами, одно из которых чуть было не перекусило в прыжке чудом вывернувшееся из зубастой пасти осиное тельце.
По характеру пульсирующего тепла этой волны оса поняла, что часть доброй энергии эта громадина отправила своему пушистому монстру – и пару секунд спустя ощутила разлившуюся в пространстве ответную волну нежности, преданности и участия. Звуковые вибрации рассеяли большую часть этого ответа, но, видно было, что что-то всё-таки достигло громадины, склонившейся над ней…
- Вот скажи, дядя Володя, мне и Серёге: как это кошки и собаки нас понимают? – Колька выпрямился на стуле и, слегка качнувшись на нём, повернулся к импровизированному столу и продолжил.
- Ну, собаки – эт понятно. Их дрессируют, обучают. Волей-неволей что-то, наверно, откладывается в их бошках – звуки человеческой речи, жесты там всякие. Но вот свою Приму я ж не тренировал, не обучал там командам всяким, да? А у меня месяц назад после смены прихватило поясницу так, что кашлянуть даже больно было. Ленка меня, вон, и мазями мазала, и припарки всякие делала – один хрен, болит, стреляет в спине… Ну всё, думаю, надо участковую врачиху приглашать…
Николай взял слегка подсохший ломоть хлеба, окунул его в жир от съеденных шашлыков, в котором искупалась оса, положил сверху огуречную дольку и остатки лукового кольца – и всё это запихал в рот… Прожевал, подняв палец в предупреждающем жесте, что не закончил ещё. Вздохнул от удовольствия. Допил из чашки сок.
- И вот я вечером на животе лежу, страдаю. Телик попутно для отвлечения включил, а что там показывают – и не въезжаю совсем. Всё о пояснице своей думаю. И вдруг чувствую мягкую и приятную тяжесть у себя на спине. Это Прима незаметно на диван запрыгнула, и потом перешла аккуратно мне на спину. Легла чуть выше поясницы, а после по больному месту лапками своими передними шлёпать стала. Сначала мягко так. А потом коготки слегонца уже выпустила и как бы царапать начала. И, знаете, даже боль стала как-то глуше чувствоваться. Вот она так минуток пять-шесть – я, честно, время не засекал – поделала свои эти массажные действия. А после встала, перешла на поясницу – и разлеглась – растеклась по ней. Лежит, и мурчит. То громко, то еле слышно. Но всё равно по всей пояснице как бы вибрации от её муркания идут… Я сомлел даже и вздремнул слегка. Потом Ленка с работы пришла, меня разбудила. А Прима в клубочек свернулась – и спит на моей пояснице… И вот таким макаром она меня в три дня подняла, во как!
Оса притихла на верхушке одной из травинок. Она буквально плескалась в пронизывающих её лучах нежности, источаемых этим гигантом своему мохнатому чудовищу, которое изгнало звуковыми колебаниями плохие тёмные энергетические волны, прилипшие где-то к этому гиганту. И гигант до сих пор дарит нежность этому своему лохматому монстру…
Дядя Володя, задрав голову, поглядел – как бы выискивая чего-то – в зеленую листву яблони, под которой они расположились.
- Я вот с пчёлами долго занимался. Почитай – лет сорок с лишком. Ещё мой батя меня с ними познакомил – твой дедушка. – Дядя Володя кивнул мне. – И он уже тогда говорил, что, ежели к пчелам с плохим настроением идешь, с обидой какою или со злобою – то, как не защищайся, как не прячься под накомарником, и перчатки не натягивай, как дымарём не пугай – всё равно несколько пчёл умудряться пролезть к тебе и пожалить. А сам улей как бы начинает гудеть грозно так, как будто предупреждает: мол, не подходи, а то хуже будет…
А вот когда с утра встанешь, улыбнешься солнышку, какую-нибудь мелодию веселую насвистишь тихонько – то потом хоть в одних трусах к пчелам иди – ни одна не тронет. Будут кружить вокруг радужным облачком, жужжать что-то, наверное, хорошее. Ползать будут по телу. Но – никто не ужалит. Проверено неоднократно! А их ведь тоже никто не дрессировал, не обучал. Как и твою Приму…
Оса видела, как в расходящихся от старого гиганта волнах мелькают завораживающие картинки прошлого. Того, в котором она ещё не жила – но которое было передано ей – когда она была ещё личинкой – гнездовыми импульсами памяти. Теплыми и родными импульсами, которые исходили от многочисленных и многолетних тонких слоев осиного гнезда, до сих пор висевшего на чердаке дома. И сохранявшего эту память для будущих личинок.
В том прошлом было очень много таких же полосатых, как и она, ос. Из её гнезда, из множества соседних гнезд – на чердаках, под крышами, в гуще ветвей лип и дубов… Были неповоротливо-толстые, но деловые басовитые мохнатые шмели, таскавшие вечерний нектар с клевера, что рос по обочинам дорог, к себе в земляные норки-домики… Были суетливо-дружные пчелы, крылья которых к концу лета от непрерывной работы по поиску нектара были напрочь изношены и превращены в ломкие жалкие обрывки… Были и огромные стремительные шершни, которые в любое время дня были не прочь поймать стрекозу, осу или пчелу, подхватить неосторожно взлетевшего над травой кузнечика – и сожрать прямо на лету пойманную добычу…
И все они источали различные волны. Предупреждающие фиолетовые. Заботливо-участливые оранжевые. Беззаботные, наполненные энергией искристо-зеленые. Как мгновенные выплески страха, боли и смерти – алые и бордовые. Познающие мир изумрудно-голубые… Пронизывая всё это многоцветное великолепие, летающий, ползающий, прыгающий и бегающий мир насекомых познавал каждое мгновение окружающей их Жизни.
Сейчас это всё почти исчезло. Лишь изредка синеватые с желтыми проблесками короткие и резкие в своей примитивной алчности импульсы слегка задевали антенны осы, рассказывая о тайном пиршестве под дальним кустом жимолости двух десятков разжиревших фиолетовых мух, готовых уже отложить в найденный полусгнивший трупик мыши-полевки свои яйца. Да грубовато-мощные золотисто-радужные волны гигантов, проходя сквозь осиное тельце, заставляли слегка трепетать чуть приподнятые крылышки и саму травинку, на которой примостилась оса. И заполнять насекомое пусть и примитивными в своей мощи, но живительными силами…
Дядя Володя, будто что-то еще вспомнив, после короткой паузы продолжил.
- А вот ещё пример, – и он обернулся ко мне. – Ты вот, Сергей, когда мух надоедливых по комнате гоняешь мухобойкой, ничего не замечал, а?
- Как же, замечал! – не понимая еще, к чему клонит уже захмелевший дядька, ответил я. – Только прицелишься, чтоб какую-нибудь паразитку припечатать, а она – раз, и улетела. Запаришься, пока штук пять-шесть нашлепаешь этих надоедливых жужжалок!
- Во! – поднял сразу же указательный палец дядя Володя. – Будто чуют они, что ты их прихлопнуть хочешь. Оттого и улетают.
- Дядь Володь, ты хочешь сказать, что эти мухи – телепаты, что ли? – перебил Колька. – Они, что – мысли наши читают, да? Ну, ты загнул?
Дядька ничего не ответил. Он смотрел на осу, готовую вот-вот взлететь с кончика травинки, и думал об ушедших пчелах и о пустых ульях. О том, что даже тех же синичек и воробьев на его участке почти не видно – а раньше ведь день-деньской чирикали, сидя целой гурьбой на крыше или прыгая между грядок.
Тишину внезапно прорезала незатейливая мелодия. Дядька сунул руку в карман рабочего комбинезона и вытащил мобильник.
- Да, Наташа, привет-привет… Нет, на даче… Да тут Сережа с Колей подошли, сидим, отдыхаем… Ну приезжай… Да ничего не надо – все привезли уже… Ну, давай…
Положив мобильник на фанеру, дядя Володя ответил на невысказанный вопрос.
- Это Наташка звонила. Они с Сашкой минут через 30-40 подъедут. Спрашивала, что захватить с собою… Так что – давайте-ка, ребятки, ещё шашлычков сварганим. Коль, неси тазик с мясом – я его в самый низ холодильника положил… Сереж, еще пару табуреток из мансарды принеси. А я за посудой пошел…
Оса лежала в переплетениях высохших травинок и умирала. Черный жесткий высверк минуту назад полностью уничтожил все энергетические коконы, которые окружали её еще с личиночного возраста. И, будто полностью оголенное, обожженное смертельным высверком крохотное полосатое тельце уже не могло их восстановить – здесь ведь не гнездо, а прото потерявшая свои силы трава.
Раньше она могла бы забрать крохотную часть живительных волн просто даже от тех насекомых, что пролетали, пробегали или проползали мимо. И восстановить коконы. Но сейчас – рядом с ней, над ней или под ней – никого не было. Даже вездесущих муравьев. А значит – всё, смерть…
Я принес две табуретки с мезонина и поставил их рядом со столом. Чтоб не мешался под ногами, высохший маленький травяной курганчик решил передвинуть подальше.
И увидел мертвую, лежащую на спине, осу.
«Эх, не выжила все же после купания в жиру! – подумалось мне. – Зря дядька спасал… А, всё-таки – жалко её, бедняжу, жалко…»
Я осторожно взял полосатое тельце, положил на ладонь. На миг в голове моей блеснула картинка – будто я поглаживаю своей ладонью ставший вдруг огромным глянцевый полосатый бок. Вспомнилось, как рассказывал Колька про свою кошку – как она мурлыкала у него на спине, как гладила больное место. И даже попробовал почему-то мысленно тоже помурлыкать…
Оса на ладони вздрогнула, дернула крылышками. Перевернулась, встала на лапки… Прошлась медленно по ладони, добралась до кончика указательного пальца. Потерлась своим полосатым бочком о него.
Резко расправила крылышки. И улетела.