Волею случая довелось мне недавно проваляться с десяток дней в ковидном госпитале. Где я подцепил ту бациллу – Бог весть, но терять дни из жизни на больничной койке всегда очень обидно.
Госпитальная палата представляла из себя форменный изолятор, вроде следственного. Комната метров на 15 с двумя кроватями, туалетом, помещением для умывания и душа. Без особых изысков было та палата, не то что телевизором, а даже простой радиоточкой там и не пахло, но зато функциональна для целей излечения пациентов. Выходить даже в коридор нам категорически запрещалось. Больничная еда и домашние передачи доставлялись через окно, ровно как в каком – нибудь СИЗО. Да по факту так и вышло - я просидел десять дней в СИЗО. Или на гауптвахте на худой конец. Нет, ковидный бокс всё - таки похуже будет, заключённые в нём лишены такой важной составляющей нормальной жизни как прогулок.
Соседом моим оказался небритый дядя 48 лет. Он при знакомстве представился Михой. Жутко худой человечек, 38 кг. живого веса. Таких персонажей в лице заключенных Бухенвальда и Освенцима я видел только в знаменитом фильме Ромма «Обыкновенный фашизм», да ещё в нескольких документальных картинах. Причем, по словам Михи, он ещё три месяца назад носил на костях приличное мясо и всё это в совокупности давало нормальные мужские 80 кг. Но вот поди же ты, какая - то с этим мужичком беда через болезнь приключилась. При этом, несмотря на вес мальчика с пальчик, Миха сохранил какой - то низкий, утробный, громкий, рыкающий, да и если начистоту сказать – противный голос…
Мужик был разведённым. Вернее, как я узнал, жена с дочерью от него попросту сбежали далеко, аж в Краснодарский край. Впоследствии пара заочно и благополучно оформила развод. Оба были вполне удовлетворены таким исходом...
Миха со всеми разговаривал на нервах, часто беспричинно срываясь в крик. Он ненавидел всё то, что с ним произошло, лютовал, виноватил в хвори своей всех окружающих людей. Зло от кажущегося ему несовершенства мира мужик постоянно срывал на медицинском персонале больницы, несчастном и без того измордованном своим скудным бытием. Особенно же доставалось от Михи его родной маме Клавдии, пожилой добрейшей женщине 68 лет. Которую при нашем с ней знакомстве выдал яркий пермский говор. Хорошо я знаю эту орнаментальную уральскую речь, все её бесподобные словесные обороты и диалектизмы. Тридцать лет назад взял в жёны прекрасную девушку из города Чайковский Пермского края. Клавдия же детство и юность провела в Куеде, а это совсем рядом с городом моей жены. Поговорили мы с пожилой женщиной о красотах земли западно - уральской и на этой почве даже где – то сдружились…
Клавдия приходила к сыну два раза в день. С утра и вечером. С перерывом на работу уборщицей в платной стоматологии. Женщине разрешили частые посещения отпрыска, потому что она взяла на себя обязательство каждое утро отмывать нашу палату. Делать это ей было нетрудно, поскольку Клавдия не сидела на пенсии, а обеспечивала стерильные условия для страдающих от зубов посетителей и их лекарей. Так что в ковидном боксе она вполне добросовестно трудилась бесплатно, лишь за право ежедневно посещать беспутного сына, непрерывно ухаживать за ним. Сам Миха обленился до такой степени, что с койки больничной вставал только для похода в туалет. Каждое посещение сортира он искренне считал своим личным подвигом…
В день, когда мы с ней познакомились, Клавдия принесла Михе кроме соков, вод и йогуртов домашние пельмени в количестве 14 штук. Заботливо завёрнутых в фольгу и тёплое полотенце. Голодный сын все эти оболочки нервно раздёргал в предвкушении лакомства, но когда он увидел аппетитные, плавающие в сметане и масле горячие пельмени… Мужика сразу же затрясло от негодования. Он резким движением отодвинул от себя миску на край тумбочки и громко, с обидой в голосе молвил:
- Мамка, ну вот куда ты мне столько напахала ? Ну я же просил сварить семь, семь штук, понимаешь ? Ты что, считать что ли разучилась на старости лет ? Чего я с недоеденными пельменями делать буду ?
- Да что ты, сыночек ? Вон ведь как тут батареи у вас шпарят, погреешь себе утром без хлопот.
То было сущей правдой. В корпусе строители установили классические советские чугунные радиаторы, которые действительно «жарили» от души. До такой батареи невозможно было даже дотронуться рукой.
- Погреешь, - ехидным каким - то тоном передразнил Миха Клавдию, - погреешь. Так ведь это надо вставать, напрягаться. Нет чтобы сегодня семь мне принесла бы с пылу с жару да и завтра столько же. Вот было бы и довольно с меня.
- Сын, ну нельзя же так, Мишенька ! – с отчаянием в голосе возразила Клавдия, - одно дело что я для тебя старалась, но то Бог с ним, обойдусь без твоего "спасибо". Главное то в чём ? Тебе же, дорогой обязательно вставать надо, пусть и по палате, но стараться ходить понемножку, тело разрабатывать, напрягаться хоть немного. Ты же от лени своей скоро пролежнями врастёшь в простыни.
- Тебе, мамка раз надо, ты и ходи, а мне в кровати лежать неплохо. Чего ради напрягаться то лишний раз ?
- Бессовестный ты, Миша...
Мать тяжело вздохнула и пошла инспектировать помещение в свете дня завтрашнего. Где чего следовало бы прибрать, на что внимание обратить.
Но уже через двадцать минут, как ни в чём не бывало, Кладия приступила к обязательной вечерней процедуре – укрепляющему массажу ног отпрыска. Тот аж заурчал от наслаждения. Процедуру Клавдия делала с видимой заботой о сыне и не менее явственно ощущаемой любовью к нему. После чего ещё два часа просидела у его койки, поглаживая своё чадо и что - то ласково нашёптывая ему. Вроде материнского наговора от хвори ребёнка.
Когда мама собралась уже уходить, Миха не попросил её, нет. Он безапелляционным, жёстким тоном потребовал:
- Так, мамка. Завтра принеси мне сосиски обязательно. Ну и сок, сама знаешь какие я люблю. Гранатовый и виноградный.
- Хорошо, сынок, принесу непременно. Прямо утром всё и доставлю. К десяти примерно приеду.
Сын в ответ на слова Клавдии лишь досадливо поморщился:
- Раньше нельзя разве, мамка ? Мне и так тоскливо, хоть сок вкусный попить с утра.
- Мишенька, так я постоянно у тебя, а дома дел накопилось. Хоть поделаю немного пораньше и к тебе сразу же.
- Ну ладно, - смилостивился сын, - ты только не опаздывай, очень буду ждать соки.
- Спокойной тебе ночи, сынок. И Вам тоже спокойной, - пожелала мне Клавдия. При этом на грустном, сохранившем ещё остатки миловидности лице её проступила какая – то печальная улыбка.
Утром Клавдия всё же опоздала на целых двадцать минут, в течении которых Миха не находил себе места. Он громко и грязно ругался матом, осыпая родительницу страшными проклятиями. Не ограничивал себя в витиеватостях собственных грязных словесных конструкций. Мне даже пару раз пришлось на него прикрикнуть, чтобы не богохульствовал в поругании своей родной матери. Беспутный сын лишь ненадолго замолкал, но вскоре опять начал изрыгать несусветную словесную хулу…
Первыми словами прибежавшей в палату пожилой женщины стали моления отпрыску о прощении её опоздания. Мол, завертелась с уборкой в квартире, не рассчитала время.
- Это твои проблемы, - как – то зло, полувизгливым, полуистеричным тоном ответил ей родной сын, - учись не опаздывать, чтобы я не мучился в ожидании сока.
- Да, сынок, прости меня, дуру старую. Вот, я тебе сосисок принесла, домой забежала, отварила их. Вот и картошечка вкусная в банке как ты любишь, хлеб, огурчики. Сок опять же. Кушай, и если к вечеру ещё чего принести надо – ты мне позвони только.
Сын даже не сказал матери волшебное слово "спасибо" за все её труды и такую безусловную любовь. Хмуро распорядился только:
- Ладно мамка, налей мне виноградного, а то в горле пересохло от ожидания тебя.
- Так, Мишенька, не было виноградного. Гранатовый вот купила , а ещё вот мультифруктовый заместо винограда.
Миха опять взорвался, как тонна нитроглицерина. Громко и с употреблением обсценной лексики:
- Ну что, нельзя было виноградный поискать, бляха - муха ? Ну не пью я мультифрукт, не помнишь разве ? Куда его теперь девать ?
- Да попей, сыночка, хороший сок – то, вкусный.
- Раз хороший, так и пей сама, а мне мозги не мотай. Что же это такое, ни о чём родную мамку нельзя попросить !
- Да найду я, вечером виноградный принесу. Мультифрукт заберу. Ты не сердись только, вредно тебе это сейчас, сынок. Давай, я приберусь быстренько, а то на работу опоздаю.
Ловкими, отточенными движениями натруженных рук своих мама схватила тряпку и пошла мыть туалет и душевую комнату. Потом перешла на беду свою беду к нам в палату. Тут сынку опять шлея под хвост попала на ровном месте.
- Мамка, ты вот как тряпку к швабре прилаживаешь, как инструмент свой в руках держишь ? Ты же всё не так делаешь, коряво, не видишь разве ? У тебя тряпка так на палке не будет никогда держаться.
Женщина глубоко, с явной тяжестью в груди вздохнула, села на кровать к беспутному сыну и молвила с грустной улыбкой:
- Сынок, кто из нас несколько лет уже уборщицей работает ? Разве я тут в палате плохо прибираюсь, может ты грязью весь оброс ?
- Да не про то я, мамка. Ты хорошо убираешься, только неправильно как - то. Швабру не так держишь, тряпка плохо прилажена.
- Когда же ты, мой сынок дорогой, успел стать таким брюзгой – то. Почему кто бы что ни делал, для тебя всегда как - то лыко в строку не ложится. Всё чего – то споришь, ругаешься, везде лезешь, правоту свою всем доказываешь, хотя и сам неправ. Зачем тебе всё это, зачем быть в каждой бочке затычкой, всюду лезть и гундеть не по делу ? Понимаю, болеть не мёд. Но ты веди себя хоть немного достойнее, ты же мужик, хоть и захворавший пока.
Ничего не ответил Миха своей маме. Просто демонстративно повернулся на бок и закрыл глаза. Давал понять всем своим видом и поведением, что его приём на сегодня окончен. Мама опять тяжело вздохнула, поднялась и привычно пошла елозить тряпкой по полу больничной палаты.
Завершив наведение чистоты, переодеваясь, Клавдия как бы между предупредила сына:
- Сыночка, я на массаж твоих ног сегодня вечером не останусь, не обессудь. Ко мне в это время мастер по стиральным машинам подойдёт, надо отремонтировать срочно. Иначе не постирать не сможем ничего ни моего, ни твоего грязного, больничного. Вшей только наживём.
- Мамка, какой мастер, какие стиральные машины, - открыто возмутился Миха, - как я без массажа то ? Да и вообще один буду целый вечер ! Где твой сын родной и где тот мастер ?
Фраза сия от великовозрастного дяди прозвучала для меня смешно, напыщенно и трагично одновременно. Вот, почти до полтинника по возрасту дожил мужик, а так за мамкину титьку и держится крепко зубами, не даёт родному человеку радостной и спокойной жизни. Да ещё глумится над матерью постоянно.
- Ничего, сынок, денёк и без массажа потерпишь, - ответила Клавдия, - зато кумом королю в чистом будешь ходить всегда. И так я мастера еле уцепила на поздний вечер. Если дома никого не будет, так он в другой раз и вовсе не придёт, обидится, раз мы договорились уже. Он же нашу машину как свои пять пальцев знает, сколько всего в ней уже сделал - переделал. Где такого специалиста я тебе потом найду ?
Ответом маме было cуровое, холодное молчание и сердитое сопение сына, привычно и с обидой на лице отвернувшегося к стене…
Утром, когда Клавдия дежурно пришла на вахту, она наткнулась на стену неприятия от Михи, который, выговаривая ей, по – настоящему задыхался от какой – то клокочущей изнутри животной злобы:
- Ну что, притащилась сука старая ? Да ещё вон опоздать умудрилась. Между прочим, я почти всю ночь с ногами мучился и некому мне было помочь. Врачи с медсёстрами тут сволочи и уроды конченые, но то чужие люди. Вот чтобы мать родная отвернулась, на мастера какого – то сменяла родного сына…
- Сыночка, ну я же тебе вчера всё объяснила. Не прихоть же какая была, не на свидание я упорхнула. Дело надо было сделать. Давай пока немного помну твои ноги, а вечером сделаем нормальный, полноценный массаж.
Клавдия подошла к отпрыску, попыталась освободить его ноги от оков одеяла, посмотреть - не отекли ли. Внезапно она получила жёсткую, обидную отповедь и неожиданную попытку сына пнуть её ногой:
- Пошла нахер, сволочь потасканная. Не забуду тебе никогда, как ночью мучился без массажа, а ты там где – то с мастером отжигала.
Тут уж и я не выдержал, буквально всбесился от происходящего на моих глазах непоребства. Подошёл, склонился над кровать барагоза, хватанул его за шиворот:
- Бога и всех святых благодари, что ты немощен. Иначе летал бы тут сейчас, углы в палате искал. Ты как с матерью - то обращаешься, ублюдок гнилой ? Она перед тобой только что ламбаду не сплясала, а ты ведёшь себя как последний подонок и упырь. Или ты один в мире от хвори страдаешь, или твои страдания оправдывают твоё же паскудство ?
- Ох, не трогайте вы его, - попросила Клавдия, - сами мы разберёмся.
С этого дня я Миху почти возненавидел. Жаль, что было категорически запрещено покидать ковидный бокс. Даже в коридор не выйти. Поневоле пришлось наблюдать дальнейшее «шоу», ставшее для меня таким неприятным Да и быть постоянно в одной палате с ненавидимым уродом. То ещё «удовольствие»...
Миха, пока Клавдия привычно орудовала шваброй, надувшись отвернулся к стенке. Он видимо с детства чувствовал себя центром Вселенной. Клавдия была доброй, выросшей в деревенской среде женщиной, но так судьба распорядилась, что рано овдовела она. Видимо поэтому от большой любви и жалости к выросшему в безотцовщине сыну женщина и допустила много огрех в воспитании родной кровиночки. Лелеяла, баловала изрядно, попускала, прощала, лишний раз не наказывала. Вот Миха и возомнил о себе ещё в детстве, а тут его, родимого, на мамкиных глазах за химок потрясли знатно.
- Мишенька, ты хоть сок свой любимый, гранатовый попей.
- Не хочу. Мне холодный сок нужен, а не такую бурду помойную. Вот остуди его, тогда и попью.
- Да где же я остужу то, нет тут рядом холодильника.
- Ну, поищи у этих сволочей здешних медицинских, у них точно есть. Так - то я всё сказал, не могу такой тёплый пить. Спать теперь буду.
Почивал мужик часа два. Сопел, кряхтел, ворочался. Мать по – прежнему не торопясь никуда, добросовестно прибирала помещения бокса…
Наконец Миха сначала очнулся, дико хлопая глазами в направлении потолка, затем он окончательно проснулся, завертел головой, застонал. Присел на койке, дотянулся до термометра, измерил свой внутренний жар. Температура тела доходяги колебалась у значения в 38 градусов.
- Плохо мне, мамка, - простонал сынок, - сходи найди дежурного врача. Пусть укол хоть какой поставит, собьёт жар немного.
- Ладно, сейчас сбегаю, сынок, найду. Ты всё же сок то попей, он полезный.
- Слушай, чего ты меня опять достаёшь ? Недавно же сказал тебе, что я хочу холодный сок. Зачем опять лезешь тогда ? Будешь наливать мне тёплый – шмякну стакан об пол или мало тебе уборки ? Лучше тебе с упырями медицинскими за холодильник как – то порешать.
В который тяжело вздохнув, с явной с горечью в интонации на вдохе и выдохе, мать ушла искать врача. Миха, тяжело дыша, со злым лицом и слегка подёргиваясь, лежал уставившись в потолок. Через полчаса Клавдия вернулась одна, потому что никого не смогла найти. Ярость сына вновь заклокотала из недр его тщедушного тела.
- Сволочи поганые, - орал он, дёргаясь на койке как приговорённый на электрическом стуле, - что же вы творите, где вы все, человек же тут мучается.
- Успокойся, сыночка, - нежно поглаживая отпрыска, твердила Клавдия как мантру. Потом она вдруг вскочила и быстрым шагом опять выбежала в коридор. Вскоре вернулась в сопровождении медицинской сестры с поста. Та катила перед капельницу, увешанную разными склянками с препаратами.
- Жаропонижающее, - молвила девушка в белом халате, совсем ещё юное создание. Явно без необходимого опыта. Миха выматерился шёпотом, но всё же вытянул перед собой левую руку.
Полчаса бедная девушка мучилась, пытаясь нащупать на сгибе локтя клиента хоть какую - нибудь вену. Аж вспотела, бедняжка, но всё было тщетно. Полчаса нарастал гнев пациента, закипал как какой – нибудь бойлер. Наконец плотину его малого терпения прорвало на всём её протяжении:
- Ну что ты в моём теле иголкой столько ковыряешь, - закричал он совершенно неожиданно для незнакомой девушки и вполне предсказуемо для нас, - тело то живое, дура, не казённое к тому же, ему больно очень. Чему тебя, убогую такую учили ? Людей мучить, как где – нибудь в гестапо ? По какому только объявлению тебя набирали !
- Не надо оскорблений, больной. Не я же виновата, что у Вас все вены почему - то ушли внутрь, что Вы сами довели себя до такой жизни.
- Давай – давай, пигалица, порассуждай, рассказывай мне сказки, как я сам себя убивал годами. Вали с больной головы на здоровую. Работать ни хрена не умеете, всё бы вам только людей мучить, фашисты. Давай бегом беги за дежурным врачом. Громко всхлипнув, стараясь не показать накатившие внезапно слёзы, девушка пулей вылетела из нашей палаты. Даже мама Клавдия не смогла спокойно смотреть на такое, переступила через безмерную любовь к сыну:
- Что же ты делаешь, сыночка ? Зачем хорошую девушку обидел ? В чём она перед тобой, паскудником провинилась то ? Ну нет у тебя вен, так я сама об этом знаю.
- То ты, ты не медик, не специалист, с тебя спрос мал. А она обязана найти, поставить капельницу и страдания мои как пациента облегчить. Они же, врачи с медсёстрами местные, ведут себя как те эсэсовцы, над людьми только почём зря издеваются. Вот где их клятва Гиппократа ? Садюги.
- Слушай, дядька, - возразил я ему, - а тебе не кажется ли, что во всём корпусе только ты один упырюга и кровопийца ? Живёшь по принципу: «все вокруг сволочи, я один рыцарь светлого образа». Народ от тебя страдает, мать родная не знает куда глаза девать от стыда за такое паскудное чудо чадо. Ты, дядька над этим задумайся.
- Это уже не твоё дело, - бросил мне Миха, скрипя от злости зубами.
- Не моё, точно. Сам – то я послезавтра выпишусь, а ещё через два дня забуду твою штрафную харю и все прочие богопротивные выходки. Ну а ты всё же задумайся. Чем больше гадишь напропалую, тем глубже сам в своё дерьмо погружаешься.
Вскоре пришёл дежурный врач. Не церемонясь, он извертел Миху на кровати, прослушивая того фонендоскопом в разных местах. Грубо спросил его:
- Чего тебя беспокоит, почему опять барагозишь не по делу ? Досрочную выписку захотел ? Чтобы дома соседка твоя с камвольного комбината дрожащими руками да спьяну тебе лекарства колола ?
- Да я, Виктор Семёныч просто укол хотел от температуры сделать а она с капельницей притащилась, вену найти не смогла, полчаса меня мучала, издевалась.
- То есть, с твоих слов, она умышленно терзала в страшных муках красавца писаного Миху, получая от этого наслаждение ? Молодца такого писаного, все свои вены пропившего.
- Да кто же её знает то ? Может и впрямь по Вашему слову она садистка какая, не признаётся только ?
- Ну вот что, дурак легковесный. С тобой о чём – то рассуждать – себя не уважать. Поставлю - ка я тебе катетер в вену. В него потом не промахнешься и никакого садизма. Всё, решено.
- Так с ним спать неудобно, - плаксивым каким – то, гнусным своим голосом ответил приговорённый к внедрению в родное тело инородного предмета.
- Перетерпишь ! Или завтра прямо с утра выписку оформим без разговоров на домашнее лечение. Сдаётся мне, слишком ты у нас залежался. Одна только польза окружающим и государству будет, хлопот меньше содержать бесплатно тут такого придурка.
- Ну а если я помру дома без медицинской помощи ? Кто за это ответит ?
- Каждый баран носит свои яйца и отвечает за творимое им. Так что сам и ответишь. Доступно излагаю ?
Вот так перед моими глазами на несколько дней явственно предстал яркий типаж взрослого совершенно инфантильного мужика, который вёл себя как вечно обиженный переизбалованный четырёхлетний ребёнок. Поневоле я стал задаваться вопросом - откуда берётся он, этот необъяснимый материнский мазохизм на грани самопожертвования ? Желание постоянно угодничать перед великовозрастным балбесом, неизбывное старание делать это как можно лучше. Эта всеобъемлющая, безусловная, неперебиваемая ничем любовь к своему беспросветному чаду. Одно объяснение находил - издревле заведено так Богом и природой. Очевидно для того, чтобы хотя бы близкие люди не растоптали друг друга в распрях, в страшной взаимной вражде, и сохранился бы тем Род человеческий. Остались бы цепляющиеся друг за друга, любящие друга друга несмотря на все жизненные неурядицы островки жизни. Слишком много человечество пережило войн и самоуничтожения себя в этих распрях. Но это только с одной стороны. С другой – ничем неприкрытое, такое вот откровенное толстовство. Во всех его видимых проявлениях…
Это всепрощенчество сродни полнейшей деградация личности, как библейское подставление щёк под непрекращающиеся удары с обеих сторон и полнейшее забытье не раз испытанной жизнью древней истины: «добро должно быть с кулаками». Критерий истины – практика живого существования. Тут товарищ Ленин, сформулировавший этот принцип, был совершенно прав. Ничем не ограниченная благость по отношению к редким по мерзости своей сволочам, пусть и родному чаду, неизбежно вытекает во вседозволенность поведения распоясавшегося гада. Количество мерзости всегда переходит в дурное качество отношений, тут снова поаплодируем Ильичу. Это ведь другая сторона медали, тот же тип самоуничтожения человеческой личности, но иным, более иезуитским способом, внешне выглядящим благородно. Это не самопожертвование ради ребёнка, а постоянное потакание его внутренней гнили, какое – то самоедство и добровольное приношения себя в жертву, ложно мотивируемое безмерной материнской любовью. Пусть даже неосознанное, но всё равно подчинение себя большому Злу. Вроде как благое это дело – любить непутёвого сына безусловно, но ведь всем хорошо известно куда приводят благие намерения. Да, много ещё на нашей планете неразрешённых загадок и тайн…
Когда через мы прощались с Клавдией, на лице её за мягкой улыбкой были хорошо заметны увлажнившиеся глаза. Мы оба всё прекрасно понимали – милой, мягкой и доброй женщине придётся доживать недолгий оставшийся век с одной из разновидностей франкенштейна. Не научишь уже старого зайца новым фокусам, не переделаешь внутреннюю суть семидесятилетнего человека. Очевидно же, что глядя на распоясавшего ублюдка, Клавдия представляла перед собой такого маленького, весёлого, вкусно пахнущего пятилетнего малыша, с которым она очень любила возиться в детстве. Так уж устроены защитные механизмы нашей души, такова материнская любовь. Всепоглощающая, хоть часто и безответная…
Чем мне было её утешить ? Никакие слова не шли на язык. Разве что только искренне посочувствовать в глубине души такой несчастной женщине, которая сама сделала себя несчастной и уже ничего не могла переделать...