-11-
Владимир, чрезмерно уставший, измотанный, глубоко спал на одной из кушеток в пункте приёма пострадавших. Вместе с литовцем Эдвардом они, на удивление морякам-спасателям с катера, проявляли какие-то немыслимые возможности человеческой храбрости, бесстрашия, самоотверженности, психической и физической выдержки. Словесная характеристика их поведения, наверное, звучала бы пафосно. Но на самом деле, их порывы, их действия, направленные на оказание помощи ослабевшим в воде людям, являлись уникальными и совершенно не выглядели пафосно, а, скорее, наоборот, - ведь они сами были пострадавшими. Какими бы замечательными, в смысле гуманности, ни были их поступки в час бедствия, поступки эти совершались, вероятно, не из одного чувства долга и комсомольской ответственности.
В серьёзные, экстремально трагические моменты жизни, особенно те, которые вызваны причинами внезапными, когда беда застаёт людей, что ни на есть, врасплох и когда им угрожает неожиданная, преждевременная смерть, вряд ли люди способны думать только о долге и подчиняться исключительно одной мысли об ответственности перед другими людьми. Все рассуждения о долге и ответственности поселяются в сознании гораздо позже. Охваченные страхом, - первородной мощной силой, перекраивающей порою человека с лица наизнанку, - входя в своеобразный аффект от непомерного и вечного желания спастись, многие люди вообще теряют над собой контроль – страстно стремятся выжить за счёт других.
Нет-нет, на героический поступок, чреватый потерей собственной жизни, человека ведёт не долг и обязанность, а прежде всего, точнее, только лишь… любовь! Да-да, любовь! В широком, многозначном понимании! Солдат на войне идёт под пули в бой из-за сильнейшей любви к Родине (не из-за денежного содержания, обещанного ему, поверьте!), к своей родной земле! Взрослый сын досматривает беспомощную в старости мать, безгранично любя её. Счастье между мужчиной и женщиной родится, лишь если эти двое бозоглядно любят друг друга. Мать закрывает собой ребёнка по причине великой материнской любви к нему. Красоту резного осеннего листка, упавшего на ладонь, разглядит лишь тот, кто обладает талантом любить живую природу. Априори. Не иначе! Люди же, скорее всего, не понимают того, что ими руководит любовь. Они в повседневности, в жизненной текучке не сознают её в этакой объёмной, полной мере. Но на стОящие поступки, которые можно возвести в ранг примера для подражания и поклонения, их подвигает ЛЮБОВЬ! Однозначно Любовь и никакое другое чувство.
Спроси сейчас у Владимира или Эдварда: «Почему вы расходовали силы и спасали других, хотя сами могли погибнуть?» Ни тот, ни другой, вероятно, не дали бы сразу вразумительного ответа. Может, они сказали бы: «Я знал, что должен спасать женщин и детей, это было моим святым делом». Вот и всё. Но делали они это по велению сердца – настойчиво тащили несчастных, полузахлебнувшихся людей на спасательный катер – делали лишь потому, что любили людей! Любили людей! Сами-то они и не догадывались о том, не додумывались ни о какой любви. Они просто любили людей. Это чувство изначально таилось, гнездилось в них с рождения, по природе, по сущности их натуры. Элементарно просто они хотели, чтобы люди, как и они, продолжали жить. Такая необузданная, но и не осознанная специально бесконечная любовь к людям была заложена в их индивидуальной сущности и проявилась, подобно инстинкту. Они умели любить –этот редкостный талант и был двигателем их человеческих натур.
Владимир упал с ног, дотащившись до предложенной ему кушетки. Он крепко спал, провалившись надолго в забытье. Поначалу сон его был глухим, Владимир ничего не чувствовал, будто исчез из реального мира. Но по истечении какого-то срока до его оживающего слуха стало доноситься звучание голоса – то ли женского, то ли детского. Владимир встал с кушетки и начал, как бы ни устал, спешно двигаться на звук далёкого, манящего неизвестно откуда голоса. Он очутился в незнакомом многоквартирном доме, причём никак не мог вспомнить, каким же образом он там оказался.
Владимир бежал по просторной пустой комнате в сторону входной двери в одной из квартир, открывал дверь, предполагал, что сейчас попадёт в подъезд, на лестничную клетку, спустится по лестнице и выйдет на улицу, откуда вроде бы доносился зовущий голос. Но, открывая дверь, он попадал не в парадную, а в следующую квартиру, тоже пустующую, без мебели. Голос продолжал звать, не умолкал, и Владимир снова отыскивал входную дверь, снова попадал в другую квартиру. Эта беготня из квартиры в квартиру длилась слишком долго. Квартирный лабиринт раздражал его, нервировал, изнурял. У Владимира болела и кружилась голова, ему не хватало воздуха, но он не находил выхода из проклятого квартирного плена. Владимир окончательно отчаялся, оттого что не получалось отыскать конец чёртова лабиринта и вырваться на волю. Его взлохмаченные волосы были мокрыми от обильного пота, перед глазами вставала мутная пелена, за которой всё переворачивалось вверх тормашками, а из глаз катились слёзы нечеловеческой усталости и гудели ступни ног.
Владимир остановился перед очередной дверью и подумал о том, что если сию минуту, когда он её откроет, за ней не окажется парадной лестницы, ведущей вон из этого замысловатого, странного и страшного дома, то он больше не выдержит и умрёт на месте. Со страхом в груди дрожащей рукой он толкнул входную дверь. Она распахнулась настежь, и Владимир увидел, наконец-то, долгожданную лестницу. Крикнув от избытка отрицательных эмоций, он сбежал вниз, к рядам почтовых ящиков на тёмно-зелёной панели, к полуоткрытой парадной двери, пропускающей в полутёмный подъезд луч дневного света. И вдруг опешил: перед ним стояла молодая женщина и мальчик, лет четырёх-пяти, которого она держала за руку. Мальчик дёргал женщину свободной рукой за рукав платья и звонко просил: «Мамочка, не плачь, папа скоро вернётся!»
Не веря, что кошмар лабиринта закончился и боясь, что этот кошмар может начаться снова, Владимир бросился бежать в отверстие, оставленное приоткрытой подъездной дверью, прямо навстречу солнцу. А детский голос радостно завопил: «Мама, смотри, вот же папа! Он вернулся!» Владимир узнал голос, постоянно звавший его на протяжении изматывающей беготни по квартирам фантастического дома. Он обернулся, чтобы подробнее рассмотреть мальчика с мамой, и от нахлынувшего одурения громко закричал: перед ним стояли он сам и его молодая мать из далёкого детства. Страх давил на виски и грудь, и Володя кричал без остановки…
Владимир резко вскочил и сел на кушетке. Господи, сон. Он обвёл взглядом помещение, наполненное людьми, и понял, что ему приснился жуткий сон, непонятно, что могущий означать. «Неприятный сон… Люба… Где Люба??!» - спросил он. Владимир спешно встал и помчался искать кого-нибудь из организаторов, кто сумел бы помочь ему, подсказал бы, где можно узнать что-либо о погибших и оставшихся в живых. Владимир ничуть не сомневался в том, что Люба не утонула, что она спаслась, что она жива – какое-то шестое, седьмое, десятое, сотое чувство подсказывало, что он прав.
Найдя предварительные списки погибших на лайнере, он лихорадочно бегал глазами по фамилиям, переспрашивал любую информацию, долетающую до его ушей здесь, в пункте приёма. В конце концов, его внимание задержалось на знакомой фамилии Шлиц. Герман Яковлевич Шлиц. Владимир мигом вспотел. Он читал данные о дате рождения, номере каюты… Его всего передёрнуло – он бросился ещё раз просматривать списки. Но повторно фамилии Шлиц в списках не значилось. Гораздо позже Владимир узнал, что тело супруги Германа Яковлевича – Анастасии Юрьевны Шлиц – так и не было поднято.
Теперь же Володей овладел прилив радости, радость была настолько велика, что выжимала из его добрых глаз светлые слёзы: Любы не было в списках утонувших. Там, на лайнере, когда они повстречались, между их сердцами натянулась невидимая нить, держащая обоих подле друг друга. И, несмотря на то, что неординарные обстоятельства их разлучили, Володю не покидало трепетное ощущение этой общности. Он на расстоянии чувствовал её дыхание, чувствовал, что она жива, что она всё время помнит о нём, нуждается в нём так же, как и тогда.
Владимир выбрался было из некоторой толкучки, создавшейся в комнате, где получали сведения о судьбе того или иного пассажира с утонувшего парохода, как вдруг:
- Володя! Володенька! – услышал он самый родной, самый близкий и узнаваемый голос на свете.
- Мама! – Володя кинулся в объятия женщины, в летах, но миловидной, прильнул к её мокрой от слёз щеке. – Мамочка, когда ты приехала? Зачем? Всё хорошо! Тебе же нельзя волноваться!
Мать погладила сына по русым вихрам, прижалась к его плечу.
- Володенька, миленький, ну, как же я не стану волноваться?! Мы в доме чуть все с ума не сошли, когда узнали! Как же так?
- Только не плачь, мам, я живой!
- Мой ребёнок, ты, наверное, пережил невозможное?! – она вновь прижалась к нему.
- Я только что подумал о тебе, хотел телеграмму отбить, чтобы ты не вздумала трогаться с места. Только что очухался. Честно сказать, устал, как собака! – говорил ей Володя. – Даже не помню, когда уснул. Мне снился сон, сущий кошмар, я видел тебя совсем молоденькой. Ладно, со мною всё хорошо, правда!
- Было страшно?
- Конечно, было. Трудно описать, потом попробую рассказать тебе подробности.
Они примостились в дешёвой закусочной, Владимир ел и жадно пил много воды.
- Мамочка, мне очень нужно разыскать одну девушку, - заявил он осторожно, выбрав для этого подходящую минуту.
Мать с добрым подозрением посмотрела на сына:
- Какую девушку?
- Познакомились с нею на пароходе. Я всё потом расскажу, но я должен торопиться. Она, скорее всего, в какой-нибудь больнице города, где принимают пострадавших. Надеюсь на это, так как в списках погибших её, к счастью, нет.
Мама качнула головой и сделала просящий вид: мол, какая ещё девушка, сынок, поедем домой. Владимир отгадал её немой вопрос и ответил, не дожидаясь:
- Понимаешь, мамочка, здесь такое дело… Я без неё никуда не поеду. А она жива. Я знаю. Я всеми фибрами это чувствую. Я должен её найти, - помолчав секунду, добавил, - пока другие, прыткие, не найдут. Ты не обижайся, пожалуйста. Ты отправляйся в гостиницу и жди меня… Вернее, нас. Хорошо? Я всё-всё расскажу тебе, но после. Ладно?
Он, подойдя, обнял маму за плечи, чмокнул в мягкую щёку, с нежностью посмотрел в материнские глаза, всевидящие, всезнающие, всепонимающие, с тонкими лучистыми морщинками в уголках.
- Пойми меня, мамочка. Дождись нас. Обещай мне, что ты не будешь волноваться!
Мать поцеловала его в лоб, как благословила, и с готовностью кивнула.
(Продолжение следует)