Она приходит по вечерам...
Она приходит домой вечером, когда я, устав от долгого сиденья за компьютером, уже лежу в постели и смотрю по телевизору новости.
Садится рядом со мной у кровати и, подперев рукой голову, спрашивает:
- Плечо-то не болит больше?
- Уже не болит, - отвечаю я. – А вот сердце порою пошаливает...
А она улыбается в ответ:
- Ох, и мастер ты девкам мозги пудрить-то!
А встретились мы с ней при обстоятельствах чрезвычайных, когда, как говорится, смерть смотрела мне прямо в глаза.
Уже третий год я жил на своей подмосковной даче безвыездно, и каждое утро гулял в лесу.
Однажды после такой прогулки я споткнулся о корневище огромной сосны и полетел вниз по склону горы, кувыркаясь в прошлогодней листве. И внезапно резкая боль пронзила мое плечо, и я на миг потерял сознание. Открыв глаза, я увидел, что моя рубашка на груди набухла от крови, а в плече у меня торчит тонкий осиновый штырёк. Видимо, совсем недавно деревенские мальчишки, которые ходят по этой тропке на рыбалку, срезали себе удилище из молоденькой осинки, а из земли остался торчать маленький шпенёк, вонзившийся в меня при падении.
Я беспомощно ворочался в груде мокрых листьев, и это причиняло мне ещё более острую боль.
И тут я увидел, что из глубины леса, раздвигая рукой тонкие берёзки, ко мне идет высокая, красивая девушка в белом сарафане. Она шла медленно, словно прогуливаясь, и… улыбалась. И тогда я подумал: «Почему она улыбается? Неужто она не видит, что я весь в крови?»
И тогда ко мне пришла другая мысль, страшная и безутешная, как смерть: «Это - ведьма! Она явилась, чтобы поиздеваться надо мной напоследок…».
А потом всё исчезло …
Когда пришел в себя, то увидел знакомые стены моего кабинета. Я лежал на диване, а она, в забрызганном кровью сарафане, стояла рядом и смотрела на меня сверху вниз, печально, но без тревоги.
«Врача вызвала?» - спросил я.
«А зачем он нам? - ответила она, осторожно с стаскивая с меня рубашку. – Пока он из района на своей «скорой» приедет, мы и без него управимся»
Она швырнула на пол рубашку, подошла к серванту, где на полочке стояла для красоты бутылка виски.
Вылив в ладонь почти четверть бутылки, она сполоснула руки, потом подошла ко мне и прикоснулась к ране влажным тампоном.
И я закричал от острой боли, пронзившей, казалось, всё моё существо.
«Ну, зачем ты кричишь-то? – нежно упрекнула она меня. – Сейчас все будет хорошо, вот увидишь».
Вскоре боль, действительно, стихла, она наклонилась и коснулась губами моей груди
«Это я сердце твое проверяю, как оно стучит, - сказала она. - Я пульс еще не научилась щупать».
И мне вдруг стало тепло и приятно, и сердце моё застучало часто – часто, будто отозвавшись на её поцелуй.
А она, туго перебинтовав мою рану, облегченно вздохнула и улыбнулась мне.
Потом сбросила свой сарафан, сплошь залитый кровью, даже не попросив меня отвернуться, и надела на себя мой халат, лежавший на кресле.
«Ну, вот и всё, - сказала она. - Теперь я, пожалуй, пойду. Если, что звони мне. Я поставила твой телефон на зарядку и занесла в него свой номер. Он первый в списке по буквой «А».
Её звали Алёна. Когда я спросил, откуда у неё такое редкое имя, она пояснила:
- Я знаю, что некоторым девочкам, которых зовут Еленами, нравится называть себя Аленами. Я – не такая… У меня даже в паспорте написано: «Алёна». А ведь тогда еще не было моды на старинные русские имена, как сейчас, когда вокруг сплошные Кириллы и Данилы, Дуси и Маруси».
Меня она тоже называла необычно – Василич и обращалась ко мне на «ты». И мне это очень нравилось, особенно, когда она кричала из соседней комнаты: «Василич, ты знаешь, наш кот снова сбежал куда-то!», «Василич, а у нас есть что-нибудь сладенькое?!» Мне было приятно, что она говорит «наш» и «у нас», словно считая мой дом своим.
Когда она ушла, я сразу же уснул, а проснувшись, увидел, что уже вечер и в комнате горит свет.
Алёна стояла у кровати, положив мне на лоб прохладную руку.
- У тебя все в порядке? – спросила она.
Я прикрыл глаза и кивнул головой.
А она присела рядом и тяжело вздохнула:
- Что, говорить трудно? Оно и понятно… Надо бы давление и пульс измерить, да я тонометра у тебя не нашла. Но я сейчас и без него твое сердчишко послушаю.
Она прижалась, теперь уже щекой к моей груди и поднесла к своим глазам руку с часиками.
Совсем рядом с моими губами оказалась её тонкая шея с завитками светлых волос, еще пахнувшими свежим лесным воздухом, и я неожиданно для себя приподнял голову и поцеловал её.
Девушка посмотрела на меня удивленно, но без страха. Потом улыбнулась и сказала:
- Значит, будешь жить, Сергей Васильевич. Если ты с дыркой в груди и холодными ногами девок начал целовать.
- Это я так, нечаянно… Но ты не уходи, посиди еще
- Куда ж теперь уходить… Надо долечивать, - сказала она и стала гладить меня по голове, как маленького ребенка. И я сразу же уснул.
Я проснулся только утром, и сразу подумал: «Кто же такая эта Алена?"
То, что она работала и жила у меня на даче, было несомненно, но я почему-то ни разу с нею не встречался. Но это было немудрено, потому что из всех, кто работал у меня, я знал только троих: моего старого друга Михеича, исполнявшего обязанности завхоза, плотника и сторожа, его жену Наталью Петровну , которая возглавляла коллектив работников кухни и горничную Дашу, приходившую ко мне каждое утро, чтобы навести порядок в моем холостяцком жилище.
Она пришла ко мне первой и в то утро.. Я попросил её сегодня не убирать в моем кабинете, вызвать по телефону врача и передать на кухню, что завтракать не буду.
И через несколько минут после её ухода в комнату стремительно ворвалась Алёна.
- Это что еще за новости? – закричала она. – Почему ты от завтрака оказался? Тебе сейчас нужно усиленное питание…
- Зачем? – улыбнулся я. – Я знал, что ты придешь, посидишь со мной, и тогда у меня исчезнет тошнота и появится аппетит. А потом мы с тобой вместе пообедаем, и ты мне расскажешь, кто ты и откуда.
За обедом она кормила меня из ложечки супом и смешно открывала рот вместе со мной. А, закончив кормить, вдруг поцеловала меня губы и тут же рассмеялась:
- Это я вместо салфетки, не подумай ничего плохого.
И тут же начала рассказывать о себе, вспомнив, видимо, нашу утреннюю беседу:
- А родилась я в деревне Тишки, что на Волге. Потому и фамилия у меня такая – Тишкина. И речь у меня деревенская поэтому. Когда я училась в институте, наши парни про меня поговорку сочинили: «А у нашей-то Олёны-то сердце до сих пор не тронуто». Это потому, что я окаю и токаю… Отец у меня трактористом был, а мама – учительницей. Померли почти разом три года тому назад, от рака. А дом отцовский еще стоит, я иногда туда езжу, порядок навожу на подворье, чтобы лихие люди не подумали, что дом брошенный. После школы поступила в педагогический институт, чтобы мамино дело продолжить, но ушла из него со второго курса, потому что впроголодь жила, и за квартиру нечем было платить. Вот и устроилась тогда к тебе, Василич, на кухню. Не скажу, что разбогатела сразу, но кое-какую денежку сберегаю. Думаю снова в институте восстановиться, а потом пойду деток учить в своей родной деревне.
Она не сказала, кем же она работает у меня на кухне, и я снова не спросил, так как мне не хотелось, чтобы она почувствовала во мне своего хозяина или, скажем иначе, работодателя.
- На ужин-то что будешь заказывать? - спросила она, закончив свой недолгий рассказ о прошедшей жизни.
- На твой вкус, Алёна, - ответил я. – Мы же ужинать будем снова вместе.
- Хорошо. Значит, будут драники с грибами и сметаной. И тортик с клюквинкой.
К вечеру приехал из районного центра доктор Пухов. Мы были с ним знакомы с чеченсуой войны, когда он был начальником полевого госпиталя, а я командовал мотострелковой ротой и попал к нему прямо на операционный стол с ранением в голову.
Сейчас он работал главным врачом районной больницы.
Он вошел в мою комнату, энергичный и стерильный, то есть, уже одетый в ослепительно белый халат, и сходу спросил:
- На что жалуетесь, больной?
- Я ни на что не жалуюсь, доктор, - ответил я бодро. – Жизнь прекрасна и удивительна…
- Зачем тогда вызывал?
- Хочу, чтобы ты послушал моё сердчишко, давление померил и сказал мне, могу ли я еще жениться.
- Тоже мне жених нашёлся, - заворчал Пухов, надевая мне на руку манжету тонометра. – Лежи спокойно и брось лясы точить.
- Сердце бьётся ровно и, я бы даже сказал, радостно, - известил он меня, закончив эту процедуру, и откинул одеяло, намереваясь пройтись по моей груди старинным стетоскопом, доставшимся ему в наследство от отца.
- А это что ещё такое? – воскликнул он, увидев мою перебинтованную грудь.
- Виноват, товарищ полковник, упал в лесу и напоролся на острый сучок, - пояснил я.
- Господи, - заныл Пухов голосом крайне уставшего труженика, - живёт человек на даче, где всё у него есть, где грибы и ягоды у крыльца растут, прислуги у него несчётно, машина есть. Нет, его зачем-то еще в лес потянуло и падать там угораздило. Рана глубокая?
- Не знаю.
- А кто это тебя так добротно упаковал? По-моему, медсестры среди твоего персонала нет.
- Конечно, нет. Я – человек суеверный. Возьму в штат медсестру, и болячки посыплются, как из рога изобилия. Но нашлась здесь одна девушка, у которой от рождения есть талант милосердия. Она меня на себе из лесу вытащила и рану обработала.
-Теперь тебе надо на ней жениться. Твой возраст приближается к тому пределу, когда ты будешь падать всё чаще и чаше, а острые сучки будут поджидать тебя даже там, где их нет. Ладно, смотреть я твою рану не буду, потому что бинты совершенно чистые, температуры у тебя нет, и вообще твой вызов я склонен считать ложным. Но штрафовать тебя я за него не буду, возьму только в качестве вознаграждения за свой визит бутылку коньяка и какую-нибудь твою книжку.
- Согласен. Коньяк – в баре, книжки – на полке. Бери любую.
И тут в кабинет без стука вошла Алена с подносом в руках.
- Теперь мне всё ясно, - торжествующе сказал доктор, взглянув на неё. – Не устоял Акимов перед красотой селянок…
- Ты отужинай с нами, - перебил я его, опасаясь, что он может сморозить что-нибудь похлеще. – Ты ведь драников со сметаной давно не ел.
- Нет уж, я, пожалуй, поеду. Ведь я к тебе на «скорой» прикатил, думая, что ты концы отдаёшь. А ты здесь чепухой занимаешься, думая чёрт знает о чём…
Пухов уехал, а мы с Аленой принялись ужинать. Теперь она уже не кормила меня, а заставляла есть самостоятельно:
- Тебе надобно рукой двигать больше, чтобы поскорее за компьютер сесть. Я же вижу, что ты без работы уже чахнуть начал.
Она сидела у меня долго, почти до полуночи. Рассказывала о своих родителях, одноклассниках и однокурсниках, показывала их фотографии в своем современном телефоне. Потом, мельком взглянув на часики, сказала:
- Так я пойду, Василич. Устал ты, я вижу, от моих разговоров.
- А, может, останешься? – неожиданно даже для себя, спросил я.
Она взглянула на меня как-то робко и испуганно, но ответила сразу:
- Нет, Василич, когда-нибудь в другой раз…
И добавила почти шепотом:
- Когда буду знать, что ты любишь меня…
И ушла, торопливо собрав на поднос пустые тарелки.
Утром завтрак мне принесла Даша.
- А где Алёна? – спросил я.
- А кто её знает? –недовольно ответила девушка. – Затемно встала и ушла. Сказала, что у неё срочное дело в райцентре.
- А когда вернется, не сказала?
- Нет, не сказала. Она, вообще, в последнее время странная какая-то стала. Ни с кем не говорит, и всё на ходу роняет.
Я с нетерпением ожидал ее к обеду, но она не пришла, К ужину тоже…
Не появилась она и на следующий день…И на следующей неделе…
Потом пришел Михеич и с порога сообщил мне нерадостную весть:
- У нас, Сергей Васильевич, Тишкина уволилась. Вчера в письме заявление прислала. Расчёт просит выслать на почту до востребования. Высылать будем или подождем маленько?
- Высылай, - ответил я. - Чего ждать-то?
Той ночью я почти не спал, думая, почему она уехала так внезапно, ничего мне не объяснив. Но думать об этом было утомительно, тем более, что у меня снова разболелось плечо и подскочила температура. Я решил, что обидел Алёну своим предложением остаться у меня на ночь, и уснул, чувствуя себя ни в чем не виновным.
Утром я решил, что от всех этих бед меня может спасти только работа, и сразу же, не дожидаясь завтрака, сел за компьютер. И просидел за ним целый час, не написав ни строчки. Моя голова была пуста, как выеденный червями орех.
Обычно мне легко писалось после ужина, но и вечером повторилась та же картина.
И тогда я вышел на крыльцо покурить, впервые после болезни. Было холодно, моросил дождь, и подумал; «Всё, Акимов, пора бросать эту писанину и заняться разведением крыжовника на приусадебном участке».
И вдруг резкая боль пронзила мне грудь, тёмный лес поплыл перед глазами и покрылся серой дымкой. и я закричал: «Алёна! Мне плохо!..».
Хотя, раньше, даже на войне, я всегда звал маму.
Я помню, что я кричал что-то еще, но это уже было словно в другой жизни…
Я очнулся на диване в своем кабинете, сплошь облепленный какими-то проводами и резиновыми трубочками. За окном было светло, и падал снег.
Потом я увидел за столом доктора Пухова и какую-то женщину, сидевшую ко мне спиной. Они оба были в белых халатах и колдовали над какой-то хитроумной машиной с красными и зелеными огоньками.
И тогда я спросил:
- Алёну нашли?
Пухов вздрогнул и уронил на пол отвертку, а женщина медленно повернулась ко мне, и я вдруг услышал знакомую речь с неистребимым «токаньем»:
- А чего-то было меня искать? Я сама нашлась-то…
Он подошла ко мне и взяла мою руку:
- Ты много-то не говори, слабый ты еще… Сейчас доктор тебе укол сделает, вот тогда и поговорим…
Пухов выключил свой прибор и шумно вздохнул:
- Я вижу, что мне делать здесь нечего. Я вам лучше батюшку из райцентра пришлю, чтобы он вас обвенчал. Не забудьте меня на свадьбу пригласить.
- Не забудем, товарищ полковник, - успокоил я его. – А вы не спешите, подбодрите меня всё-таки укольчиком.
- Ты, Акимов, перестань изображать из себя оптимиста, - заворчал Пухов. – Тебе еще лежать и лежать до своего медового месяца…
Он уехал, прихватив, как всегда, с собой бутылку коньяка и одну из моих книжек, и мы остались с Алёной вдвоем…
Впрочем, на этом я и закончу свой рассказ, так как дальше вам будет неинтересно.
Потому что всё, что произошло после этого, называется обыкновенным человеческим счастьем…
Которое приходит только с любовью…
-