-10-
Ветер так и не принёс дождя в Цемесскую бухту, зато, наоборот, отогнал суровые облака за Маркотхский хребет. Небо освободилось от тьмы, и утро наступило как-то неожиданно. Было оно доброжелательным и ясным, словно только что народившимся на свет младенцем, ничего не ведавшем о том, что сотворилось в бухте ночью. Волнение на море улеглось, вода осветилась ранними лучами тёплого солнца, и, ласкаясь в них, начала кокетничать со светилом, подставляя под его искры то один, то другой переливчато-перламутровый гребень. Поблекли береговые огни гавани, природа всё вернула на круги своя.
В десятом часу утра спасено было 836 человек. На месте, где несколько часов назад погиб пароход «Адмирал Нахимов», трудились специальные команды. Вокруг водолазных ботов плавал удержавшийся наверху грязный мусор, хлам с парохода, разводя по воде в разные стороны пятна краски и масла. У водолазов-спасателей оставалась слабая надежда на то, что в верхней части затонувшего лайнера, может быть, образовалась воздушная подушка, где могли находиться живые люди, но надежде этой не довелось сбыться. Через некоторое время, после тщательной работы и поиска, водолазам однозначно стало ясно: спасть больше некого - пароход до отказа заполнен водой, ни одного живого человека больше нет.
В тихое, безветренное утро начался следующий этап трагедии – высвобождение из морского плена человеческих тел. Эта работа по всем составляющим оказалась куда сложнее и опаснее, чем предыдущая, куда более кропотливой и длительной по времени, чем оперативное спасение живых, куда запутаннее и необъяснимее с точки зрения нравственной и философской, куда более угнетающей нервы, требующей стойкости и выдержки тех, кто отправлялся делать это непростое дело.
Между Жизнью и Смертью нет и не может быть согласия. Это два противоположных мира, которые лишены взаимопонимания. Принятие одного другим, признание одного другим существует, да. Но не существует взаимопонимания. Глядеть живому на мёртвого – великая скорбь. Пожинать живому плоды деяний Смерти – великое мучение. Проникнуть живому в тайну мёртвого – великая невозможность.
Итак, потекли недели, в течение которых и днём и ночью десятки водолазов уходили под студенистый свод Чёрного моря одновременно с разных судов и возвращались наверх со страшной ношей: дети, женщины, мужчины, - вернее, с тем, что от них осталось. Они были опухшие, с мокрыми, всклокоченными, запутавшимися, безжизненными волосами, с окаменевшими скрюченными частями мёртвого тела. И для данной цели задействовалась целая армада спасательных плавучих сооружений: плавкраны, буксиры, носители подводных аппаратов, траулеры, катера, нефтесборщики, а главное – живые люди! Живые люди, которые хотят и должны жить!
Какая мораль кроется за действием живых людей, решивших с пятидесятиметровой глубины поднимать мёртвых, - пойди - разберись! Ведь там, внизу, под водой, на глубине – не сказочная поляна с васильками, а гиперлабиринт, образованный перевёрнутым на бок громадным лайнером. В недрах затонувшего парохода ветвятся путаные ходы - направо, налево, вверх, вниз, они уходят многоэтажно на восемь палуб. Поперечные коридоры превращены в отвесные шахты, продольные – в многоярусные штреки, в которых перемещаться можно лишь на четвереньках. Лабиринт «Адмирала» таит в себе множество опасных для водолазов ловушек: в любой момент за спиной может рухнуть мебельная баррикада, захлопнуться нависшая дверь или оторваться дубовая обшивка и перегородить коридор, отрезать путь к выходу.
Даже самый опытный глубоководник рискует попасть в непредвиденно сложную ситуацию, итог которой – его собственная смерть. Но облачённые в гидрокомбинезоны, зажгутованные, навьюченные дыхательными аппаратами, водолазы становятся в клети беседок, которые погружают их в море, сначала метра на три, откуда уже люди в оранжевых комбинезонах и чёрных масках сноровисто перебираются на платформу водолазного колокола, усаживаются на сидение из сварных труб и уходят в очередной раз далеко вниз, на глубину, чтобы отобрать у моря то, что ему не должно принадлежать.
А в эти часы на берегу Цемесской бухты, на пятнадцатом причале застыл в ожидании траурный поезд – пять рефрижераторных вагонов, в которых повезут к родной земле тех, кого удастся достать с морского дна. Вокруг скорбных вагонов неумолимое горе, людское, безутешное. Родные с горькой надеждой вглядываются туда, в морскую даль, где возвышается гора Дооб, где над водой кружат белые чайки, жалобно плача, и где всё же идёт поиск, благодаря которому они смогут увезти, наконец, гроб с дорогим телом, чтобы придать его земле, дабы душа обрела покой.
Командир водолазных спусков спасательного судна СС-21, капитан третьего ранга Владлен Стукачёв устремил прямой взгляд на своих подчинённых, он смотрел им прямо в глаза, им, проверенным товарищам, «асам» водолазного дела, - мичману Сергею Шестакову и старшине второй статьи Сергею Комовзову. Через пару минут они должны спуститься на морское дно. Взгляд командира был прямым до резкости, откровенным, пронизывающим насквозь. Его чёрные зрачки на коричневом поле, казалось, пускали своеобразное излучение, влияющее как-то по-особенному на водолазов, приготовившихся слушать. Командирские глаза излучали многое: неподдельную уверенность в неиссякаемом мужестве ребят, в их готовности пойти на выполнение чрезвычайных и непредсказуемых по опасности заданий. Это одно. Но в глазах командира было и другое – в них вселилось некоего рода сочувствие, сочувствие старшего товарища. Стукачёв знал, что Шестакову и Комовзову придётся в этот раз нелегко, очень трудно. Вместе с сочувствием мичман и старшина ловили во взгляде командира и братское переживание, и ещё что-то такое, что походило на смятение или взволнованность, которую командир старался не выдавать ни в словах, ни в поведении. А глаза, напротив, выдавали всё.
Сегодня водолазам действительно предстояло выполнить сложное задание. Однако кто знает, что будет завтра? А если завтра выпадет дело намного сложнее, намного опаснее?! Экипированные, они стояли перед командиром, ожидая его напутственного слова. Но капитан 3-го ранга медлил. Наконец, решительно вскинув подбородок, он с виноватостью, но и по-обычному твёрдо произнёс:
- Ребята, это можете сделать только вы. Знайте, что там, на берегу, у людей горе. Только вы, и никто больше, можете его хоть на капельку облегчить.
Наступила непродолжительная пауза, в течение которой все они в полном молчании понимающе глядели друг на друга. Командир без сомнения был уверен, что уговаривать этих спасателей не нужно, они уже ответили ему утвердительно, пусть даже не проронили ни слова. Тем не менее, смягчив тон, по-дружески, по-отцовски, по-простому он добавил:
- Если невмоготу, скажите честно, ребята. Тут ничего зазорного нет.
Никто из водолазов, работающих нынче круглосуточно, ещё ни разу не отказался от спуска, чего бы этот спуск ни пророчил. Не могли ни в коем случае отказаться от спуска особенно они, кому можно доверить, пожалуй, самое навороченное задание. Шестаков и Комовзов переглянулись многозначительно: не надо бы командиру говорить лишнего. Но раз он сказал, то, видно, предвидит что-то наперёд, бывалый волк. Им не понравилась настроенность командира: вроде как заключительное прощание. Усмехнулись, каждый про себя – мол, предрассудки всё это – хватит психологией заниматься, работать пора.
Ровно в полночь очередная пара водолазов, как положено, спустилась на левый борт мёртвого парохода. Работа на катере продвигалась всегдашним, многократно отработанным образом, все участники поисково-спасательной бригады занимали рабочие места в соответствии с обязанностями: водолазы – на потонувшем судне, командир и дежурный врач, осуществляющие контроль за водолазами, – в рубке, заставленной аппаратурой подводной связи, вахтенный матрос – у воздухораспределительного щита. Капитан третьего ранга Стукачёв смотрел в чертежи жилых палуб парохода (чертежи подробные, со схемами расстановки мебели в каютах и салонах) и сообщал мичману Шестакову кратчайший путь к цели. Нужно пробраться к каюте №41 по правому борту палубы «А», где могли находиться тела двух маленьких детей, закрытых в каюте родителями. А правый борт лайнера – труднодоступный участок, ведь на нем-то и лежит «Адмирал». Глубина здесь в пятьдесят метров и видимость нулевая из-за близости грунта – ил со дна взметается и обволакивает световой конус водолазного фонаря непроглядной пылевой мглой.
В назначенную минуту Стукачёв начал переговоры с Шестаковым:
- «Второй», где находишься? Что видишь?
- Стою на левом борту. Вижу открытую дверь в палубу «А».
- Спускайся в неё осторожно. Через четыре метра опустишься на переборку камбузной шахты, над головой будет винтовой трап в палубу «Б», а через два шага в нос увидишь под ногами поперечный коридор.
Через несколько минут «Второй» доложил:
- Есть поперечный коридор. Уходит вниз, как колодец.
- Хорошо, Сергей. Провентилируйся и спускайся по нему ещё на четыре метра. За спиной у тебя будут дверцы электрощитов, они открыты, - пауза. - Смотри, не зацепись.
Шестаков точно выполнил распоряжение Стукачёва.
Он благополучно спустился в поперечный проход между камбузом и машинной шахтой и двинулся по малому вестибюлю в сторону носа лайнера. Шестаков пробирался осторожно, на четвереньках, так как ширина коридора теперь была его высотой. Сергей представил себе этот коридор в нормальном виде и подумал, словно заглянул в прошлое: «Надо же, ещё вчера люди проходили здесь, не задумываясь, сколько шагов им приходится делать. А теперь я беру в расчет каждый метр этого перекошенного враждебного пространства». Мичман прополз под приподнятой и подвязанной пожарной дверью и приступил к осмотру кают правого борта, одну за другой, сообщая наверх о своих наблюдениях. Стукачёв, в свою очередь, наносил путь продвижения водолаза на специальную схему расположения помещений парохода.
Проползая дальше и исследуя комнату за комнатой, Шестаков не переставал разговаривать сам с собою, мысленно, конечно, поскольку в данном случае единственным его собеседником, с кем можно было поделиться впечатлениями и выводами, был он сам: «На пещеру похоже. А я вроде спелеолога, который попал в разветвленный пещерный ход. Вот сейчас пещерные стены давят на меня со всех сторон. Так. Ещё… А вот теперь они расходятся, открывается пропасть, и я попадаю в следующую каюту…». Мичман описал помещение, переговорив с командиром, и пополз дальше. «Да!.. Только спелеологу, по-любому, легче – в пещере, пусть самой глубокой, воздух, а вокруг меня – вода, и обнимает она меня с силой в тонн пятьдесят, не меньше», - рассуждал, сравнивая, Сергей.
Открытые каюты палубы «А» были осмотрены. Шестаков пробрался в конец малого вестибюля, перекрытого второй пожарной дверью. На мгновение он остановился и внимательно, освещая фонарём мутно-непроглядный холодец воды, вгляделся в двухметровый коридор-аппендикс, удаляющийся вглубь, к правому борту, к каюте №41. Сергей понял, что раздвижной упор, который он притащил с собой вместе со светильником и ломиком, упереть не во что. «Дверь закрыта намертво, - мысленно комментировал Шестаков, - надо попробовать выбить её ногами» . О чём он и сообщил командиру.
Мичман, преодолевая подводное давление, во всю силу старался проделать это. Но не тут-то было! Дубовое дверное полотнище разбухло и не поддавалось. Сергей выругался. К его дыханию, усиленному динамиком связи, тревожно прислушался судовой медик Александр Кац. Врач подал Стукачёву сигнал рукой, чтобы тот остановил мичмана немедленно.
- Стоп, Серёжа! – скомандовал капитан третьего ранга. – Отдышись. Провентилируйся. И попытайся поддеть петли ломиком. Слышь, что скажу: не помешало бы нашим водолазам пройти курсы взломщиков, а?!
Сергей догадался, что своей незатейливой шуткой Стукачёв скрашивает глухое одиночество Шестакова в пещерных закоулках мёртвого «Адмирала Нахимова».
У мичмана Шестакова росла дочурка. Когда он на секунду позволили себе представить то, чего представлять ни в коем случае нельзя, а именно: там, за дубовой дверью не чужие бездыханные дети, а его ребёнок, - он пришёл в ужас от тут же родившегося в нём чувства безграничного горя, которое, должно быть, владело сердцами тех взрослых родственников, что ждут на берегу. Он ощутил, как волосы под водолазным шлемом встали дыбом. «Святые небеса, я открою эту чёртову дверь, а в каюте – дети!» - может, поэтому какая-то провидящая сила не допускает, чтобы дубовая доска отворилась?
Но Сергей стал работать ещё рьянее, еще упрямее. Он поддевал ломиком петли неприступной двери, дыша отрывисто, как молотобоец. Понять, чего ему стоило каждое его усилие, могли только те, кто сам ходил на глубину. Сергей орудовал изо всех сил и даже вошёл в азарт. Капитан третьего ранга велел положить инструмент для другого водолаза и выходить. Но Шестаков настойчиво продолжал колотить ломиком в дверь, невзирая на приказ командира.
- Мичман Шестаков! – слышал Сергей. - Время пребывания под водой истекает. Приказываю: клади инструмент и на выход! Шестаков?!
Он довольно неохотно подчинился приказу и пустился в обратный путь, подумав: «Не суждено. Может, оно к лучшему».
Наверху в рубке никак не ожидали, что в следующий момент, вдруг, внезапно, совершенно непредсказуемо, из динамика раздастся приглушённый стон возвращающегося Шестакова. Однако стон его прозвучал!
- «Второй», - всполошился командир, - как самочувствие?
- Хорошее, - скорее по привычке доложился Шестаков, но сразу поправился, - плохое!..
В рубке чётко услышали, что мичман процедил последнее слово с натугой, сквозь зубы. Стукачёв подскочил на стуле:
- Серёжа, Провентилируйся! – крикнул он, заподозрив недоброе.
Из динамика раздавались звуки возни, прерывистое дыхание человека, затем хриплый голос Шестакова:
- Не могу, запутался… Не могу до переключателя дотянуться.
Переключатель, которым Шестаков должен был вентилировать дыхательный мешок, висел на груди на трёх коротких шлангах. Сергея забросило на спину, и запутанными руками ему никак не удавалось схватить переключатель, что-то сорвалось в тесноте узкого проклятого коридора и придавило Шестакова, а что это было, он и сам сейчас не мог рассмотреть.
- Перевести «Второго» на аварийную смесь! – громко приказал Стукачёв матросу у вентилей газораспределителя.
По шлангу к задыхающемуся Шестакову пошёл воздух, обогащённый кислородом. Но динамик на судне без изменения передавал звук прерывистого дыхания Сергея.
Стукачёв покрылся испариной - память настырно ковырял один давнишний незабываемый эпизод из его практики, когда он работал водолазом-глубоководником. Но сегодняшний капитан третьего ранга, к счастью, тогда остался жив. Он просто знал наверняка, что это такое – удушье, и прекрасно представлял, какую жесточайшую борьбу за выживание ведёт Серёжа Шестаков на огромной подводной глубине. По звукам из бездны, доносимым до его ушей динамиком, Стукачёв приходил к объективному выводу: Сергею остаётся недолго. По щекам командира ходили желваки, его сердце отказывалось верить в то, что объяснял рассудок. Сердце верило в чудо и в абсолютную неправильность того, что почему в жизни так: как хороший человек, так первый на погибель?!
- Серёжа, вентилируйся, если можешь, – молился-просил командир, - не шевелись, не дёргайся. К тебе пошёл страхующий водолаз. Вентилируйся!
Страхующим был старшина Комовзов, который уже изрядно продрог на страховке, ведь срок его нахождения на тридцатиметровой глубине тоже истекал. Но Комовзов разом, решительно, без лишнего раздумья, на уровне непроизвольной реакции ринулся на помощь товарищу. Старшина, моментально переставший чувствовать холод, спустился в кромешную темень коридора-колодца. Он на ощупь преодолевал повороты и спуски, которыми шёл перед этим Шестаков. Светильник остался у мичмана, так что Комовзов перебирал руками кабель-шланг застрявшего Шестакова, как спасительную нить Ариадны. Этот путь Комовзов проделывал впервые, - раньше он стоял на борту у дверного проёма, - и понимал, что тоже рискует зацепиться. Он не имел права делать неосторожных движений, ибо если кабель-шланги, его и Шестакова, перевьются, подобно змеям, то тогда – конец.
Комовзов, заранее обдумывая каждый шаг, всё же добрался до своего товарища. Шестаков лежал на спине, придавленный отвалившейся дверью. Комовзов вытащил мичмана и провентилировал его снаряжение. Вся эта адская глубинная возня в толще морской взмутнённой воды повышенной плотности, когда она выталкивает тела и они плавно скачут в ней, как в невесомости, напоминала замедленные съёмки – кадры из остросюжетного фильма. Комовзов взбодрился, оттого что он наконец-то рядом с Шестаковым, вот сейчас потащит его обратно, наверх, и, вероятно, успеет его спасти. Старшина подтянул уже бесчувственного мичмана к шахте коридора, как шланг Шестакова снова за что-то зацепился. Зацепился крепко.
«А, чёрт бы его побрал!» - выругался Комовзов, имея в виду шланг, так упорно не отпускающий Сергея Шестакова. Старшина попытался продвинуться в сторону, где шланг чем-то удерживался. Темнота, хоть глаз выколи, мешала основательно. Комовзов достаточно выбился из сил, сорвал дыхание, у него ничего не получалось, так как он не имел возможности чётко увидеть, понять, чем же зацепило шланг Шестакова. Старшина отчаивался с каждой секундой всё больше и больше, а главное, у него почти не оставалось физического потенциала сопротивляться подступившей теперь и к нему смерти.
Наверху кап-3 Стукачёв не рискнул оставить на дне не одного, а уже двоих из команды водолазов. Весь взмокший, держа зло на самого себя, командир приказал Комовзову сию же минуту подниматься к выходу, к водолазному колоколу, висевшему над опрокинутым бортом «Адмирала Нахимова». Слава богу, свой приказ командир отдал вовремя: старшина Комовзов был на пределе возможностей, он, полумёртвый, едва сам смог выкарабкаться из пасти хитрого парохода. Шестаков же остался пока в пещерном лабиринте, «Адмирал» не отпускал героя, море ещё желало жертв.
Тем временем в рубке, как по тревоге, собрался целый консилиум из корабельных инженеров, водолазных офицеров и флагманских врачей. Стукачёв, смахнув со лба липкий пот, хлебнул жадно воду из стеклянного графина и дотошно, безостановочно продолжал твердить в микрофон:
- Серёжа, провентилируйся! Серёжа, провентилируйся!
Он повторял это обращение в сотый, в тысячный раз, активно надеясь на то, что у мичмана Шестакова, пребывающего в бессознательном состоянии, в мгновения пусть даже смутного прояснения рефлекторно сработает водолазный навык – пальцы сами собой нажмут рычаг переключателя.
Вдруг вахтенный у щита заметил, как дрогнула стрелка манометра, он радостно закричал:
- «Второй» вернулся!
Из динамика слышался шум воздуха, рвущего воду. Шестаков вентилировался в полузабытьи. А на шкафуте СС-21 с бешеной скоростью готовилась к спуску партия новых водолазов. Шестаков дышал, но очень грузно и редко. Стукачёв не мог прийти в себя, он уже больше не успокаивался, выдержка его покидала. Он совершенно не хотел мириться с тем, что весь этот никчёмный кошмар происходит наяву, а не в каком-нибудь театральном спектакле. Если б только это был спектакль, мелодрама на сцене, у которой непременно будет благополучный конец! Непременно! Несмотря ни на что, и на то, что сегодня всё идёт не так, как нужно, он всячески уверял себя в непременности благополучного исхода, как будто уверение командира поможет бедному Шестакову и кабель-шланг чудом распутается. А Шестаков дышал настолько неестественно, словно его лёгкие были избиты в кровь.
Консилиум в рубке единогласно принял решение: к Шестакову пойдёт главный старшина Алексей Чернышов. Алексею лишь двадцать лет, однако здесь, на работах, связанных с затонувшим лайнером, он добыл себе славу отважного и весьма толкового водолаза. Но слава эта воспринималась им, простым парнем, с философским безразличием великого мудреца. И внешне, и сутью своей личности Алексей напоминал эпического героя-богатыря: красив, силён, здоров телом и духом. Его неугомонная, мальчишеская страсть к водолазному ремеслу и вдобавок смелость всегда доставляли удовольствие командиру. Чернышов являл пример человека, на которого приятно смотреть – залюбуешься. Алексей будто совсем не боялся ни замысловатых по сложности участков, ни шторма, когда сильное подводное течение валит с ног. Он сумел поднять более двадцати тел погибших на «Адмирале Нахимове».
Командир дал сегодня Чернышову отдых, возложив всю нагрузку на плечи Шестакова и Комовзова, но реальность не посчиталась с мнением командира, а продиктовала свои условия. Алексей проворно, почти в одно мгновение оделся и ушёл в глубину. Он ушёл не за славой, прилипшей к нему в эти тревожные дни неотвязной липучкой, - Алексей Чернышов просто-напросто любил дело, которому посвящал жизнь, и он выполнял его со знаком высокого качества. Он грамотно работал, а не совершал подвигов. И медаль Нахимова, к которой он был представлен, и статьи в центральных газетах, и фотографирование с командующим флотом – всё это воспринималось им как небольшое развлечение, отвлечение на короткое время от основной жизненной темы.
Оказавшись у входа в палубу «А», Чернышов на долю секунды застыл в неподвижности, приводя мысли и расчёты дальнейшего поведения в логически законченную цепочку. Держа в качестве ориентира еле проступающий во мгле свет шестаковского фонаря, он начал движение по тому же известному маршруту. Главный старшина прошёл первую шахту, обогнул электрощиты, проник в малый вестибюль. Мичман Шестаков полусидел в нише винтового трапа, он был недвижим. Алексей провентилировал его аппарат. Прилагая усилия, распутал всё же кабель-шланг, вынул из набедренных карманов мичмана металлические грузы-«шоколадки» и стал выталкивать его, весившего в водолазных доспехах более ста килограммов, в первую шахту. Старшина очень устал, выбился из сил, ему стало тяжело. Тогда он решил пойти по пути наименьшего сопротивления, экономя время, потому что Алексей Чернышов хотел спасти жизнь Сергею Шестакову, которого всемерно уважал и любил.
- «Первый», я держу Шестакова, прошу поднять сразу обоих на кабель-шлангах!
Чернышова послушали. Сейчас командир спуска, не говоря уж о других моряках в рубке, стремился создать ситуацию единодушного послушания: Чернышову на дне виднее, как лучше поступить, чтобы весь этот мрачный «спектакль» быстрее закончился. Их стали вытягивать. И тут Стукачёва хватил удар – связь со старшиной Чернышовым прервалась!..
Наступила вневременная пауза во всей истории, когда столпившиеся в рубке профессионалы, знатоки, застыли в холодящем душу недоумении: они, каждый по-своему, усомнились в себе, в силе своей, в действительном собственном профессионализме. А кто-то из них вообще опустил себя до иной пугающей мысли: а не чертовщина ли это?! Третий уходит под воду, третий – из самых опытных, незаменимых, и он – срывается! Поверженный «Адмирал Нахимов» обладает непостижимой тайной, невероятной способностью забирать безвозвратно лучших из лучших?!
Страшно медленно шли секунды, словно превращаясь в долгие и томительные часы. Руководитель спуска кап-3 Стукачёв упёрся кулаками в стену рубки и прислонил к той же стене лоб, покрытый прозрачными обильными каплями пота. Его терзала совесть, точно он один виноват во всём происходящем, в том, что под воду уходят и не возвращаются самые –самые смелые парни. Доктор Кац пронзительно следил за ним, наблюдал мучения командира, даже предполагал слово в слово, какой монолог сейчас выписывает его внутренний голос, какой вердикт выносит ему его собственная душа. Но Кац был не согласен с содержанием предполагаемого вердикта. Доктор тихо пододвинулся к командиру и обратился:
- Товарищ капитан третьего ранга!
Стукачёв повернул к нему красное от нервного возбуждения лицо.
- Что вам, доктор? Что вы хотите спросить у меня? – он остановил на Каце каменный взгляд.
Кац тоже безотрывно смотрел на Стукачёва, будто впервые его изучая. В этом человеке доктора восхищало то, что человек ничего не говорил, он молчал и смотрел на врача без фальши. Его самокритичный взгляд выражал лишь одно: я – подлец, я виновен в смерти ребят. Но молчание командира Стукачёва было величественным. В его величественном молчании значилось величие его личности, что являлось величием своеобразного рода - человек ничего вам не говорит, не произносит ни слова, но на него можно глядеть часами и понимать, что перед тобой – Личность! Это был сильный человек. И если ребята погибли, то Стукачёву предстоит выстоять горе с таким вот грандиозным величием. Силы его натуры хватит, должно хватить!
Кац немного нахмурил пушистые седеющие брови, сведя их к горбатой переносице, и молвил:
- Не надо делать преждевременных выводов. Вы ни в чём не виноваты. Ведь это их работа. Она рискованная, да, но это – их работа, вы же знаете! Это их выбор.
Мужественное хмурое лицо Стукачёва залилось нервным румянцем. Он проглотил комок.
- Риск?! – пробасил он, продолжая выходить из себя. – Для чего? Я спрашиваю, для чего? – прогремел он. – Можно ли оправдать такой риск? Гуманно ли то, что живые отправляются в бездну, практически в неизвестность, которая обещает казусы? Для чего? Чтобы извлечь оттуда мёртвых! Мёртвых! Им уже всё равно! Может, не стоит, товарищ Кац? Может, бессмысленен этот чёртов риск, когда живые, добывая мёртвых, сами в них превращаются?!
Офицеры примолкли. В рубке встала глухая тишина. Кац сдержанно достал из кармана кителя белый чистый носовой платок и аккуратно приложил его пару раз к увлажнённому лбу, провёл по щеке, покрытой редкими родимыми пятнами.
- Товарищ Стукачёв, вы в истерике. Я, признаться, не ожидал от вас… Но понять могу…
Стукачёв осёкся. Да, истерика. Недостойно. Он в состоянии был уразуметь, что не вправе срываться за неудачное погружение водолазов, тем более повышать тон в отношении коллег по нелёгкому делу. Он сам бывший водолаз-спасатель, в его практике случалось немало всяких-всяких, больших и малых, передряг. Просто ему было так больно, так больно от несправедливой потери!
- Простите, - Стукачёв положил свою грубоватую мужскую пятерню на худенькое плечико доктора и по-дружески сдавил его.
Кац ещё раз проникновенно заглянул в дружелюбные карие глаза командира, вполне оценивая нужным образом его срыв и боль. Всё же Кац восхищался этим молодым ещё мужчиной, восхищался его искренним, хотя и тягостным переживанием за судьбу и жизнь товарищей, подчинённых по службе. Восхищался тем, как по-настоящему открыто отзывалось его сердце на горечь жизненных поражений, и радовался тому, что по земле ходят такие люди, как капитан третьего ранга Владлен Стукачёв.
- Держите себя в руках, товарищ Стукачёв, - по-отечески произнёс Кац, - это сделает вам честь.
- Как же я буду смотреть в глаза их матерей и жён, Александр Исаевич? – тихо спросил кап-3.
Кац стянул губы в трубочку, недолго, но с тревогой на лице размышляя о чём-то своём, скрытном. Затем сказал, продолжая разговор с выбранной им успокоительной и одновременно поучительной интонацией (он позволил себе немного поучить командира на правах старшего по возрасту, на правах отца, не так давно потерявшего единственного сына):
- Вы знаете, товарищ Стукачёв, Сергей Шестаков видел матерей и отцов, чьи сыновья и дочери навечно остались в каютах парохода, именно поэтому он и шёл на риск, без сомнения веря, что, вернув матерям и отцам пусть мёртвого, но родного, любимого ребёнка, он тем самым поможет хоть бы на маленькую толику смягчить материнское горе – его похоронят, и будет могилка, куда можно прийти, навестить, посидеть, помолчать, вспомнить… У вас есть дети?
Стукачёв кивнул.
- Но вы, надеюсь, не теряли ребёнка, не знаете, что это такое…, - голос доктора заметно дрогнул. – Я терял ребёнка, я хорошо знаю, как пахнет это горе.
Кац провёл своим белоснежным платком по увлажнённым глазам.
- Мой сын, ему было всего двадцать три года, сгорел, помогая пожарникам вытаскивать из пожара подростков, своих воспитанников-спортсменов… Он работал тренером по САМБО в спортшколе, только вышел из института физкультуры. Двоих мальчишек они вынесли уже мёртвыми – мальчики задохнулись. Сын скончался в тот же день от сильнейших ожогов. Да…
Стукачёв грустно и с тяжестью вздохнул:
- Да, я слышал, Александр Исаевич. Нет слов. Примите, по случаю, соболезнования.
- Спасибо.
Стукачёв хотел добавить, что сожалеет и сочувствует доктору, но вовремя не сделал этого, поймав в выражении врача то, что было красноречивее любых ладных слов: сочувствия не помогут и не изменят ничего.
- Так вот что я скажу в завершение, - Кац поправил указательным пальцем дужку круглых очков на горбатой переносице, - может быть, наши ребята, эти героические водолазы, выполняют сегодня самое милосердное дело, какое выпало на их долю в жизни. Не нам с вами рассуждать, гуманно или не гуманно. Пусть на этот счёт поволнуются философы. А что до Шестакова, так он знал, точно знал, что делал…, - Кац не договорил.
Внезапно немоту руководящего содружества рубки прервал доклад «пропавшего» Комовзова, который дожидался в водолазном колоколе:
- Товарищ командир! «Первый», «Первый», прием!
- Здесь «Первый», - бросился к микрофону командир.
- Все трое в камере!
- «Первый», начинайте подъём, - скомандовал главный старшина Чернышов.
У Стукачёва от перенапряжения затюкало в затылке. Он резко выдохнул застоявшийся в лёгких воздух. Дрогнули тросы лебёдок и поползли из воды. Колокол поднимали долго, с остановками для физиологических выдержек. Но мичману Шестакову они были уже не нужны…
Сергей Шестаков представлял такой тип людей, которые не задают себе мнимых демагогических вопросов: гуманно или не гуманно то, что он может оплатить своей жизнью шанс поднять из моря, например, тельца погибших детишек. К чему говорильня? Но даже если бы Шестаков и задал себе подобный вопрос, то, по-видимому, решал бы его так, как решился он в эту, роковую для него, ночь.
(Продолжение следует)