Развод начальственный супруг, как и условились они с женой, оформлять не стал, с комфортом приземлившись в квартирке у любовницы, а верная супруга, отказавшись одна жить в огромных пустых хоромах областного мегаполиса, уволилась с работы и переехала на жительство в родной городок. Поначалу, он муж и отец попытался было откупиться за своё предательство высылая ей и сыну каждый месяц деньги, но ничего у него из этого не получилось. Там, в городке её счастливой молодости, взявшая себя в руки при поддержке сына, медсестра со стажем Раскатова Капитолина теперь уже по отчеству Борисовна была с радостью принята на работу в родную медсанчасть, и Юрий Петрович Гущин ученик её приёмного отца и бывший главврач лично сам поспособствовал этому, хотя сам давно уже был на заслуженном отдыхе. Да и сама она, его расторопная некогда подопечная не была забыта не прежнем месте работы, оставшись в доброй памяти у постаревших сослуживцев ещё с тех времён, когда в стране царил застой и тихий, всепобеждающий рабство пафосно провозглашённый социализм.
Загрузив заказанную машину личными вещами, отторгнутая мужем супруга мягко сообщила сыну о своём возвращении, ничего не объясняя, и тот обрадовался её приезду в родные места. Пока она, прибыв в оставленную ранее обитель, не спеша, обустраивалась на житьё-бытьё в квартире своего приёмного батюшки, которую он, навсегда покинув сей городок, переписал на неё, и она проживала в доме у сына. Но назвать то, что она увидела там по приезду назад, домом было очень лаже трудно. Низ левого угла каменного фасада, если на дом смотреть с улицы, откололся наискосок, создав длинную и широкую трещину, исходя от самого фундамента, вверх и в разные стороны, где смыкались две его несущие стены – фасадная и боковая. Более того, этот самый угол просел в фундаменте, да так, что было видно даже пустующий край пообсыпавшегося погреба, а в само этой трещине уже с удобством поселилась проросшая тонкой веточкой маленькая берёзка, ещё больше своими слабым с виду корешками разрывая кирпичную кладку запущенного строения.
- Ох, А-алька, – прижала мать удивлённая руки к груди, – никак проклял нас кто-то за што-то или же сам дом этот наш!
- Да чё ты, мам, – не принял всерьёз её заключение сын.
- Не спроста угол дома, треснув, отвалился, – не согласилась с ним родная душа.
- А чё такое проклятие, – поинтересовался вслух под хмельком хозяин этого угла.
- Да кто ж его знает, – призналась искренне обеспокоенная родительница.
- Не знаешь, но думаешь, что проклятие, – усомнился в праведности материнского суждения нерадивый владелец частной собственности.
- Но угол то отвалился же не сам по себе, – упрекнула родимое чадушко суеверная бабонька.
И в самом деле, откуда они могли знать, что сама эта женщина-мать, что её, хоть и взрослое, дитятко о том, что за штука это самое проклятие. А проклятье – это вовсе не то, как считают многие люди, полагая, что оно всего лишь народное суеверие, этакий разной степени мистический сглаз – мстительный акт, вызванный негодованием за причинённую обиду и оскорбление, привносящий в судьбу человека и во всё, что близко с ним связано, различные каверзы и неприятности. Нет! Проклятье – это не справедливая сатисфакция, а злой и жестокий, дьявольский посыл, призванный на полное уничтожение и разрушение кого-то или чего-то, но с разницей, как по времени его исполнения: быстро, медленно или постепенно, так и с учётом сатанинской силы воздействия всех ниспосланных болевых, да и мучительных ощущений от слабого до сильного или же по нарастанию. И проклясть то можно не только одного человека, но и весь род его, и народ, и страну, и тогда уже не жди ничего хорошего проклятое звено на этой планете, пока не искупит оно вину, раскаявшись искренне и глубоко в чём-то, может, и несознательно когда-то содеянном. И покаяние то должно быть и в мыслях как ясно обозначенное желание, и в поступках с открытой душой совершённое действие, и в беспорочных планах на всё во благо оставшееся будущее.
- Это же от сырости взял, да и раскололся фундамент нашего дома, – не согласился Александр с неоправданной мыслью матушки о чьей-то злой, умышленной мести.
- Какая сырость, Саня? – резко отреагировала та.
- Появились, видно, под фундаментом подземные воды – и результат налицо, – всё в том же тоне несогласия парировал взрослый отрок, строитель по специальности.
- Откуда в скале подземные воды, – вознегодовала родительница, – Саша?!
- Вполне возможно, что сильные дожди смогли выбить со временем ямку в камне, как раз возле угла. Потом в этой ямке скопилась вода, просочилась вниз под фундамент, в мороз застыла и порвала, расширившись, опору дома!
- А ты где был, сынок дорогой, – не поверила хозяйская душа, – порвала ему вода опору дома!
- Но ты же знаешь сама, где я был тогда, – вопросом на вопрос ответил ей бывший участник в чеченских событиях.
- А когда вернулся, куда смотрел? – не утешилась сказанным его совесть.
- Я не смотрел, – признался сломленный обстоятельством ленивец.
- А што ты делал?
- Здесь был. Расслаблялся со своими друзьями!
- А когда ты здесь уже был, то куда ты смотрел?
- На дно бутылки, мама!
- И как ты думаешь, давно она появилась эта, с твоих слов, выбитая дождиком под фундаментом ямка, – возник у нынешней домохозяйки закономерный вопрос, заполучив в диалоге исчерпывающий ответ от обожаемого ею взрослого Альки.
- Не знаю, мама, – ушёл от ответа пристыженный выпивоха.
- Вот то-то и странно, – оценила силу проклятия честная душа, – дождь… Вода…
- Ну чё ты мама, – попытался утешить её любящий огарок.
- Придётся, однако, всё основательно тут подлатать, – решительно констатировала будущая горожанка уральского небольшого городка, – а жить ты, сына, будешь теперь уж у меня, со мной в одной квартире, а не здесь, пируя с друзьями да пьянствуя!
- А зачем тогда ремонтировать дом? – удивился молодой вдовец.
- Что бы долго ещё стоял!
- Зачем?
- За сеном!
- Мама… – взроптало выросшее дитятко.
- На всякий случай!
- На какой ещё всякий? 0 усомнилось повзрослевшее чадо.
- На жизненный, сына, – последовало уточнение.
- Но, мама, – не принял сынок материнского рвения по ремонту ненужного, по его домыслу, старого, заброшенного дома.
- Вот тебе и мама, – раздражённо слегка ответила вновь явившаяся хозяйка этой её от мужа доставшейся постройки, – починим дом, глядишь, и это чёртово проклятье от нас отвалится, может быть…
- Какое проклятие, ма-ма, – устало не согласился безрадостный страдалец.
- Не знаю, – последовало горькое материнское признание. И она на скопленные на сберкнижке личные средства наняла, не мешкая, бригаду работников, пожелав тем самым как бы оградить себя и сына от будущих неприятностей.
Те, хоть и не сразу, но сумели с грехом пополам, смекнуть, как им собрать воедино отколовшийся угол каменной кладки. Вначале поддомкратили снизу отвалившуюся часть обеих стен, сделали небольшой подкоп и нарастили потом под ним просевший фундамент, предварительно подложив под него армированную бетонную подушку. А после этого уже сшили и скол сам со старой кладкой, плотно заделав возникшую в стенах трещину, на том и завершили мужички свою работу, заново покрасив обновлённый ими фасад. После чего мать с отрезвевшим сыном обиходили и жилую часть запущенной им наследственности от прадеда, придав ей, если не вторую, то уж третью то жизнь, наверняка. Преобразившийся внутри и снаружи родительский дом ожил и задышал весёлым дымком из проснувшейся у него трубы, радостно показывая всем, что в нём снова поселилась, как бывало и прежде с прицелом на будущее полноценная жизнь.
Медсестра Раскатова, призвав наследника тщательно привела в порядок и нежилую избу, наведя в ней должные чистоту и уют. Сама отштукатурила и обшарпанную русскую печь, побелила её, обновив в доме щедрую дарительницу тепла и кормилицу, отскребла от многослойной побелки вместе с временным трезвенником местами облупившиеся стены и потолки и приглашённые штукатуры, наложили на них свежую шпаклёвку, замазав ровно появившиеся от времени многочисленные трещины. Помогли они и наклеить вошедшие в моду обои, после чего хозяйка обновила, покрасив в доме и в сенцах полы. Отдохнув, она затем украсила новыми красивыми занавесками все окна в обновлённой избе.
Завершив уборку, Капитолина Борисовна перебралась на жительство в завещанную ей приёмным отцом Борисом Вениаминовичем квартиру, а сынок, клятвенно пообещав ей, последовать за ней, остался пока временно жить в своём отремонтированном старом доме на затёртом до белёсых плешин, прокуренном диване на кухне, не прикасаясь из уважения к матери, их с отцом родительского ложа. Иногда он заглядывал к ней на огонёк побыть и перекусить, став при этом меньше выпивать, и устроился даже на работу, прогнав от себя всех своих собутыльников. Стараясь парень, хотя б на первых парах мать не огорчать, но закосневшую то привычку, как рукавицу с руки не скинешь, зато пришедшее по почте им от отца денежное вспоможение, они оба – сын и жена, не сговариваясь, отослали обратно с вежливой припиской.
- Денег хватает. Спасибо. Просим понапрасну меня не беспокоиться!
В душе отправителя возникла обидная ссадина, но быстро и улетучилась. Молодая супружница постаралась в этом с лихвой.
- Чем это, Котик мой, седня расстроен, – прильнула она щекой к его густо заросшей с проседью волосатой груди.
Аппетитные женские формы да горячие, но притворные ласки затуманили седую и поглупевшую головушку возрастному любовнику. Вот он и расплылся, как растаявшее на солнце мороженое. Перед дремавшем на скамейке пожилым мужчиной снова возникла из ниоткуда скачущая на нём остервеневшая голая баба. Скачет она и смеётся ненасытная на кураже развратная всадница, вынуждая лежащего под ней похотливого партнёра стенать в припадке необузданной страсти, загоняя его собственное сердце в смертельный капкан.
- Так это ты! – узнал в ней свою молодую гражданскую жену безутешный безумец.
- Я! – захохотала издевательски ушлая секретарша, – твоя волшебница Наина!
- Ты не Наина. Ты Нинка, сатана и прохвостка, – взорвался яростным протестом во всех своих желаниях обманутый сластолюбец, – сгинь проклятущая. Не хочу я. Не надо!
- Господи, спаси и помилуй, – взмолилась падшая душа, – и видение сразу исчезло, но осталась в ней жуткое послевкусие – сердечная одышка, – прости меня, Капитолинка, – прошептали на выдохе побелевшие губы горе-любовника застывшем на зимней скамье, и он встрепенулся. Рот в судорожном порыве разинул, как пойманный кум-налим на берегу и задышал надсадно и тяжко, возвращаясь из прискорбной дремоты в день сегодняшний.
Став сперва небольшим начальником в прошлом Сенька, бывший сирота поначалу то не шибко перед своими товарищами чванился. Знался со всеми старыми и новыми как бы корешами и порой даже помогал им всем, чем мог, но время шло, и маленький бугорок рос и становился всё больше и больше, наливаясь, как чирей на пятой точке у Российского общества трупным гнойником. Набухал начальничек, система затягивала дядьку, властно подчинив себе старательного служаку. Должности его становились всё выше и выше, а с ними и партийная власть его умножалась и ширилась, развращая, взращённого ею верного питомца. И вот однажды на Божий свет народился никто иной, как лично сам, уважаемый всеми кум и сват вышестоящим органам, забронзовевший чинодрал областного масштаба Семён Аркадьевич Раскатов. Научившись с юности держать язык за зубами, он по ночам частенько в тайне мучил себя, раскаиваясь в содеянном не по собственной воле, да только сделать с собой ничего не мог: положение обязывало жить по другим лекалам.
А потом возлюбил он, расслабившись, в собственных глазах став монументальной фигурой, со своими вновь обретёнными друзьями равными себе по рангу и чину посидеть, погулять, покуражиться за обильно накрытым столом не из собственного кармана. Он не брезговал пользоваться, непогрешимый уральский мандарин заграничными напитками, да и яствами так же, приобретёнными за иностранную валюту малодоступными для обычных и бесправных граждан изысканными деликатесами. Обожал он, удельный нынешний то в должности князёк ублажать свою начальственную утробу всевозможными доступными не для всех удовольствиями за счёт подчинённых, выделяя временами из бюджета вверенной ему епархии, с государственным обоснованием на незаконные утехи-развлечения немалые суммы по подложным статьям на необходимые, якобы, расходы. Наличными деньги себе в карман Раскатов С.А. никогда не брал, чтоб не уличили в расхищении народных средств.
- Я, – не прекращала злорадно смеяться опостылевшая ему молодуха, гражданская в глазах общества приживалка старого развратника Семки, – твоя ненаглядная куколка!
И перед глазами в ожидании похорон одинокого страдальца всплыли из пучины его небытия лица всех его больших по должности друзей-приятелей. И вспомнил он их всех и каждого сразу поимённо. Вот сидят они всем кагалом в столичной гостинице хмельные и весёлые, довольные жизнью господа и властители человеческих судеб, да и сговариваются про меж собой, усугубляя, не торопясь, по маленький дорогой коньячок, о предстоящей на сентябрь охоте. Обожали слуги народные потешить себя, ни чуть не брезгуя нарушением закона, запретными, но и уж, больно, завлекательными шалостями, которые не могли себе позволить, лишённые этого их бесправные сограждане.
И одной из таких шалостей была в высокопоставленных начальственных кругах по прихоти охота в заповедных местах и кордонах – сафари, так сказать, на заграничный лад, но как все они, эти государственные мужи не желали бродить по лесу даже в запрещённых для этого заповедниках, набивая там в непролазных чащах мозоли на судьбоносных своих ногах. Им подавай что-нибудь такое-разэтакое, чтобы ни как у всех было. Вот и задумали они, господа махнуть в Сибирь к такому же, как сами любителю лесной экзотики скромно развлечься, позабавившись в сентябре там с ружьишками, потешить себя стрельбой из них по дикой живности, освежив уставшую от трудов праведных обременённую властью душу в самый разгар бабьего лета. Именно в это время зверь в лесу, нагуляв жирок, готовится к долгой зимовке. Кто-то догуливал последние, теплые деньки, чтобы залечь по первому же холодку на долгую спячку, а кто-то продолжал ещё напоследок корм заготавливать, пряча его по закромам, кто-то, наоборот, сытый да сильный затевал гульбища по зову природы в противоборстве за право овладеть готовой к продолжению рода желанной самкой.
В лучшее время года решили они, полновластные хозяева жизни, сообща затеять от скуки, потехи ради беспринципное убийство обитателей леса, да так чтобы им никто даже не смог помешать в тайне от народа развлекаться. На том и постановили они между собой самодовольные господа, что посетят они в начале сентября один из дальних, но мало кому известный, хорошо приспособленный для их начальственной ублажи затерявшийся там, в тайге небольшой заказник. Созвонились сразу из гостиницы и договорились с тамошним хозяином, своим приятелем по ВПШа, чтобы заказал он там у местных военных летунов в аренду вертолёт дабы с высоты небес уже, как боги смогли они поупражняться в меткости по всему, что попадётся им на мушку. Экзотика да не каждому в этом мире доступная. А зверь – на тебе, любой как на ладони. И некуда бедной живности лесной от пули убежать, укрыться. Стреляй – не хочу. Лепота! Вот и слетелись они в один такой таёжный уголок на востоке большой страны под крыло местного головы однокашника партийные орёлики – стервятнички поупражняться в стрельбе по живым мишеням.
А хозяин уже всё, как надо для встречи с однокашниками организовал. И вертолёт им заказанный уже ожидал гостей, стоя под парами на маленьком захолустном аэродроме. И уже дымила в лесу трубой с добротным гостевым домиком деревенская банька вкупе со разгульными девицами в придачу. Ожидали гостей и егеря готовые гнать под выстрел для них любого зверя в тайге на выбор, гостеприимно приняв этих прибывших к ним на отдых высоких чинов. Короче, всё и вся было к их появлению в полном ажуре, так что в первый же день, прилетев, господа тут же отметились с размахом дружной посиделкой в частном, респектабельном и мало кому доступном отеле, откушав там во славу за тёплую встречу и радушный приём. И лишь на следующий день под вечер они всем кагалом отчалили таки на вертолёте в заповедную глушь-тайгу, предварительно заполучив себе оправдательное с подписью как бы разрешение главного в области тамошнего охотоведа, а чтобы тот вдруг не смог передумать или, не дай Бог, ещё и сообщить куда-нибудь повыше об этой их не по закону нагло устроенной областным хозяином развлечении, его, бедолагу заявившиеся эти дядьки, господа небожители прихватили с собой.
- Пусть привыкает к тому, что хорошо да не каждому дозволено, – резонно кто-то, между прочим, из прибывших гостей самонадеянно заметил.
Не забыли сановные мальчики захватить с собой и разгульных девочек-проказниц. Взяли ружья и айда вместе с ними в тайгу с комфортом на вожделенную похоть. Сначала в домике с банькой охотились дяди, развалясь разомлевшие от пара за щедрым столом. А потом уже кто где и как устраивали облаву на девичьи тела, играя с ними в шутовские как бы салки-догонялки. И лишь на третий день, продрав затуманенные сном и хмелем глаза, хлопнули лихие стрельцы во здравие походные сто граммов, залакировали их прохладным пивком за завтраком, да и упали в старенькую винтокрылую машину. Поднялись на ней в воздух, покружили часа два впустую по-над лесом в поисках жертвы и решили уже было и вобратку возвращаться домой без трофеев, как вдруг сквозь утреннюю дымку заметили на одной из полян стаю волков, которая жадно, в драку разрывала там, стервенея, чью-то ещё
живую плоть, пожирая загнанного насмерть ими какого-то животного.
- Вот так удача, – возликовала номенклатурная свора, – завалить самого матёрого в тайге серого хищника да это ж лучше то и не придумаешь, – закипела куражливо звериная натура, – будет чем в своих кругах, красуясь, похваляться!
Снизились, да и давай палить все без разбора. Стрелки то начальники были все до единого отменные снайперы. Что не выстрел, то и в цель – в чистое небо, как в копеечку. И серое семейство, между собою грызущихся за пищу хищников, услышав выстрелы, тут же кинулось с поляны врассыпную безо всяких потерь. Промахи завели озлобившихся от неудачи, привыкших властвовать начальников, и началась уже не охота, а безжалостное и затравленное убийство. Волки в разные стороны в лес, ища себе защиты, преследователи – за ними. Но что может быть азартнее погони? И дикую бучу озверевших горе-стрелков особенно привлекла одна и явно доминирующая звериная пара. Все напуганные пальбой серые зубоскалы разбегались кто куда и по одиночке, а эта парочка уходила от погони не как все, а отдельно от остальных – вдвоём.
- Видно, вожак это с беременной самкой, – возрадовались стреляющие оглоеды, – и эх-х, – накрыл шум вертолётных винтов ободряющий клич их, – ату их, мужики, вали этих сибирских живоглотов!
Кто-то из стрелков умудрился-таки попасть, подранив одного из двух загнанных на убой погоней лесных мясоедов. Азарт усилился. Глаза охотников заблестели, и заходили у них под кожей в предчувствии победы желваки, и полетела забористая брань.
- Ниже давай! – приказал пилотам один из местных бар в красных лампасах. Те по приказу снизились немного.
Бабах дуплетом в тишину леса – и промахнулся.
- Не торопись, Егорыч, – посоветовал лампаснику кто-то из охотников.
- Пошёл ты, – добавил генерал куда недвусмысленно на три буквы.
- Тебе виднее, – всхохотнули лакированные пассажиры старого вертолёта.
- Ниже давай, – взревел в ответ на смешок мазила, – не видать ничего!
Бах – снова выстрелил на вскидку золотопогонник. И опять не попал.
- Ниже я тебе говорю, мать твою, – вскипел разъяренный от промахов стрелок.
- Опасно, товарищ генерал, – ответил спокойно командир боевой машины, – туман ещё не совсем рассеялся. Зацепим ненароком верхушки деревьев – не миновать беды!
- А ты не цепляй. Смотри в оба. Тебе за что деньги платят, – громко выговаривал недовольно начальственный бас, – гляди у меня, – пригрозил он нешуточно кулаком.
- Хватит командовать! Разошёлся тут шнайпер из бутылки в стакан, – обрезал сухо генерала партийный бонза в регионе, – не могёшь попасть – вот и сиди на жопе ровно и не тявкай. Похоронить нас тут хочешь всех, ворошиловский ты наш стрелок с обвисшим под пупком поплавком между лампасами!
- Да чё ты взъерепенился то, – сел на место пулявший из ружа грозный неудачник.
- Поворачивай, ребята, домой, – приказал лётчикам областной голова, – отобедаем, отдохнём и пойдём на кабанов, егеря уже заряжены. Так то вернее будет! И вертолёт наш не упадёт, и мы целее будем. Правильно я говорю, мужики? – подвёл итог охоте с воздуха сам устроитель этого праздника.
- И то верно, – согласились с ним остальные при одном воздержавшемся.
Воздушное сибирское сафари – первый Раскатовский блин охоты оказался комом и это, может быть, оказалось не самым худшим для него вариантом в данном приключении.
Вернувшись на егерское зимовье, не солоно хлебавшие, обозлённые охотнички, все в расстроенных чувствах проследовали в дом, где уже был накрыт стол с изобильными на выбор блюдами и горячительными напитками. Тут же к столу были доставлены и девочки припевочки, как особый деликатес к начальственной трапезе, и обед – начался. Подвыпив пузаны, всё же пожалели, что не смогли завалить ни одного волчару, хотя и ранили, вроде как, одного, но при этом сочли разумным после того, как рассеется туман отправиться уже на охоту пешком, но не очень далеко, удаляясь в глубь тайги.
- Кабан близко к человеческому жилью то сейчас с выводком не пойдёт, – громко с уверенностью сообщил всем подвыпивший охотовед, – надо идти на приготовленные для вас егерями схроны и там ожидать, когда они погонят кабанов и всякую другую живность в сторону ваших засад. Ну а там уж, господа, вы не зевайте – палите поточнее!
- Чё убьём, – подхватил один из гостей, – то и съедим на закуску!
Сам-то Семён Аркадьевич был не особый поклонник любой охоты, так только, как говорится, за компанию, чтобы усилить свои полезные связи, рискнул он поехать погулять и покуражиться со своими старыми и новыми дружками и знакомыми. Вот и сидел он там в конце стола молча и безучастно, не проявляя азарта в хмельном разговоре. Откушали во славу гостеприимного хозяина, охотнички вздремнули сыто часок-другой и, обрядившись в болотные сапоги, с ружьями на плече покинули уютную обитель. Головной егерь повёл их расставлять по заготовленным для стрельбы укрытиям. Шли разбойнички больше часа и ещё час, если не более, расходились каждый по своим предложенным местам. И только потом где-то далеко в лесу впереди перед засадниками послышался человеческий гомон и шумный перестук в чаще битами по стволам деревьев.
Сколько времени Семён Аркадьевич простоял за широким стволом старой сосны в ожидании живой мишени он не помнил, помнил только то, что сняв с плеча незаряженную свою эксклюзивную вертикалку ижевского производства, он подумал, что пора бы её уже и зарядить. Но в этот самый момент он вдруг услышал как кто-то с хрустом дико ломится сквозь чащу и прёт прямо на него недуром, не разбирая дороги. Засуетился с опаской кум уральский, владелец стреляющего огнём состояния, достал из патронташа пару патронов с жаканом, переломил ружьишко и начал неуклюже засовывать их в стволы, а те, как на зло, не хотели туда попадать, куда он их так неумело всё пытался воткнуть. Но наконец, ему с грехом это всё таки удалось. Щёлкнул замок, и ружьё было готово к выстрелу, с той лишь разницей, что осталось только снять его с предохранителя, но в этот момент как раз то вот и выскочил из-за куста раскрасневшейся рябины с открытой пастью огромный и матёрый, как бульдозер рассвирепевший секач.
- Вот и всё, – успел только подумать Раскатов, не успев вскинуть ружья.
С налитыми кровью глазами напуганное животное, не снижая скорости, ударило со всего маху своей огромной, клыкастой головой выше колен охотнику про меж ног, порвав крепкую ткань штанов его прочного комбинезона, и подкинул верх возникшее на его пути живое препятствие. Хрюкнул удовлетворённо и дальше бросилось бежать, так же никуда не сворачивая. В неконтролируемом полёте этот несостоявшийся любитель сибирского в тайге сафари неловко завалился набок, задрав лапти вверхтормашками, да и кувыркнулся через голову на спину, скособочившись, но заряженного ружья из рук своих не выпустил. Приземлившись, больно ударился хребтом о что-то твёрдое, и сразу провалился куда-то в глухую пучину безмолвия. Хорошо ещё, что не успел он свою с патронами в стволах при встрече с кабаном дорогую вертикалку с предохранителя снять, а то бы и неизвестно, что могло бы произойти при падении то безвольного тела на землю. Но через какое-то время ушибленный подранок пришёл в себя и застонал тяжело, ища себе помощь и поддержку.
Но слабый призыв его только едва потревожил таёжную глушь и немоту. Ни души вокруг, и ему одинокому привыкшему к безоговорочной власти хозяину в личной вотчине стало как-то не по себе, и на его глазах появились две неподдельные капли. Неохота было ему имевшему всё, что можно пожелать человеку, одному брошенному в лесу и забытому там подельниками, подыхать, чтобы потом быть с радостью съеденным теми же, по кому ещё совсем недавно его сотоварищи открывали беспорядочную стрельбу на убой. Вот из жалости к себе и заплакала, раскаиваясь и, его грешная душа да, видимо, уж поздно было. Тяжёлое безмолвие накрыло чащу и место встречи охотника с диким животным влажной свежестью вечерней росы.
Краски в небе сгущались. Трудно непроходимые дерби хвойной тайги усугубляли своей глухой немотой ощущение незнакомого времени. Клониться день, затухая, к закату день, и не за горами корячились чужая ночь и промозглая зябкость. Дёрнулся было встать дородный подранок да не тут-то было. Непослушное тело не подчинились хозяину. Вот и остались довольно тучные габариты горе-охотника, провалившись в безмолвную бездну, в прежней позе лежать, подпирая спиной упавшую землю. А когда он, таёжный страдалец в который уж раз, придя в сознание, вдруг обнаружил, что высоко над острыми вершинками стеной окруживших его мрачных деревьев, что в небе тихо взошла масленым блином луна и рядом с ней по соседству высыпали яркими веснушками многочисленные звёзды, отчего в душе у него возникло мрачное сомнение в будущности собственного существования. И тут же где-то вдали неожиданно раздался дружный зловещий вой-призыв, устрашая всё в ближайшей округе живое и сущее.
- У-у-у! – разнеслось протяжное разноголосое приветствие ночного светила.
- Вот и она, смертушка моя, – невесело подумал подломленный, но не сломленный характером лесной ночевальщик, – неужели дружки забыли о нём?
Закрыл мужик глаза и приготовился к встрече с костлявой каргой. Ворохнулся как смог телом с опаской, готовясь к защите, но тупая боль сразу напомнила о себе. Ноги по-прежнему ему не хотели подчиняться. Тогда попробовал он, лежащее бревно пошевелить замёрзшими пальцами непослушных ног, но даже слабого отклика от них не последовало. Тогда попытался он, незадачливый охотник приподнять одну из своих озябших рук, и она поддалась его воле, только пальцы без перчаток слегка закостенели. Следом пошла вверх и вторая клешня с проверкой на подвижность. И эта выполнила заданное ей направление. Успех, хоть и небольшой, но обрадовал вынужденного лежебоку, и он пошарил стылыми, но послушными ему граблями вокруг себя уже в поисках своего ружья, которое могло при случае продлить ему его существование.
- Вот оно, – вожделенно нащупали ручонки валявшуюся рядом двустволку.
- У-у-у! – повторила снова в ответ таёжная ночь.
Отважный защитник собственной жизни взял свою дорогую берданку и поднёс её к лицу поближе. Не без труда, но сумел переломить стволы. Там в казённике так и торчали целыми и невредимыми два не стреляных ещё совсем новеньких его патрона.
- Карр! – прокричала вверху ворона, предвкушая наметившийся пир.
- Не-ет, – злорадно ощерился, хоть и раненый, но боец, – просто так я вам, ребятки, не сдамся, – имея в виду и ворон, и волков, опустил он на грудь свой надёжный ижевский калибр и устало смежил отяжелевшие веки, – увидим кто ещё кого из нас возьмёт, – зло и настырно утешил себя храбрый подранок, сняв ружьё с предохранителя.
Он отчётливо понимал, что жизнь его подошла к концу и подумал, что ничего то в этом мире лучше нет, чем молодая баба вся в соку да после сытного ужина под рюмочку, чьё жаркое, налитое жизненной силой жаждущее ласки упругое тело так и источает вкруг себя ненасытное желание, зовёт не только насладится им по самое не могу, но и хлебнуть потом ещё разок по полной на посошок и – можно умирать. Долго ещё сквозила шалая и похотливая ухмылка на стылых губах лежащего во мху обезноженного философа, сожалея о недостижимости собственных желаний.
- Карр! – напомнила о себе ворона.
- Но выпить бы сейчас никак ему не мешало, – сквозануло вдруг, затухая, разумное во чреве желание, – согреться из нутри немного.
Как долго или коротко пролежал он один, одинёшинек в осенней и недружелюбной тайге, время от времени возвращаясь из забытья в сознание, голова стройглавка в одной из областей Урала Семён Аркадьевич Раскатов даже и не догадывался, потеряв счёт времени, откуда и когда вдруг объявилась эта неожиданная помощь. Не мог он лесной горемыка по причине «удачной» охоты увидеть, а, значит, и узнать о подоспевшей к нему подмоге, так как находился он в состоянии тяжёлой отключки почти вторые сутки. Не видел он и, даже не слышал, как кто-то аккуратно и бережно переложил его с земли на деревянные носилки и осторожно вынес на ту же самую поляну, где он и его должностная номенклатурная рать бравых стрелков-охотников увидели серую стаю оголодавших волков, жадно пожиравших кровоточащую ещё тёплую плоть какого-то животного. А там уже стоял и шумно вращал своими огромными лопастями-винтами, готовый к взлёту, едва подрагивающий корпусом старенький военный вертолёт.
И как только эта стая обстрелянных, голодных и злых хозяев леса не нашла в своей родной стихии лежащего без движения Семёна как лёгкую и заслуженную добычу, даже и трудно было себе представить, ну, разве, что помешали им в этом обильная вечерняя роса. Хоть и было днём в тайге довольно тепло, но ночью на почве властвовали заморозки, да и крови у подранка не видно было. Разве что разорванные штаны выдавали в нём человека, с которым что-то всё-таки произошло. Поэтому то вездесущие стервятники и не уловили запах плотской крови. Не дождалась и ворона желанного пира, убоявшись шевелившейся и стонавшей временами распластанной на земле одинокой, но живой ещё пока её добычи.
- Где я? И что со мной, – пришёл в себя большой начальник, когда спасатели уже в городе бережно перегружали его из вертолёта в автомобиль местной скорой помощи.
- Всё будет хорошо, – успокоил вопрошавшего молодой человек в белом колпаке и в таком же халате, – лежите спокойно, – попридержал он слабую попытку подняться этого лежащего в машине на носилках покалеченного мужчины, – так вам будет лучше, – и этот спасённый от гибели таёжный найдёныш доверчиво подчинился чужому приказу.
- Разрешите к вам присесть, – донеслось до блуждавшего в пережитых лабиринтах Раскатовского сознания.
Он открыл глаза и увидел перед собою довольно высокую, симпатичную, но слегка располневшую, скромно одетую женщину предпенсионного возраста.
- Вы кто? – вперил в неё свой недовольный взгляд бывший большой начальник.
- Я та, кому вы, Семён Аркадьевич, привезли из армии куклу в подарок, – ответила эта незнакомая женщина.
- Какая кукла, – начал сердиться, что ему помешали, властный бирюк, – и в армии я никогда не служил!
- Я знаю, – последовала мягкая улыбка.
- Чего вы знаете?
- Что служили вы на флоте и подарили моему младшему брату свою тельняшку. А ещё я знаю, что вы любили и почитали мою бабушку!
- Какую бабушку?
- Бабу Талю младшую сестру вашей бабушки Надежды!
- Ты кто? – потеряв равновесие в голове, напрягся скамеечный посиделец.
- Я Надя, – протянула свою руку, улыбаясь, милая дама, – в девичестве Чистякова. Сергея Захарыча старшая дочка!
- Садись Надюшка, – смахнул снег со скамейки троюродный брат, – прости меня, я тут слегка задремал, не признал тебя сразу, – признался Семён.
- Да вы и не могли меня признать, – улыбнулась подсевшая.
- Ты права, – вздохнул заспанный хозяин скамейки, – почитай мы целую вечность с тобой не виделись.
- За вечность не уверена, но за полжизни согласна, – согласилась дальняя Семёнова родня.
- Как ты, девонька, поживаешь, – последовали ласково разные вопросы, – замужем? Дети? Семья? Или как…
- И замужем, и деток двое взрослых, и внуков пятеро, а ты как живёшь, братец мой дорогой, – чмокнула Сёмку в щёку дочка дядьки Сергея, перейдя с ним на «Ты».
- Да што я… – махнул на себя рукой осиротевший отец, – ты мне лучше, Надюшка, скажи, как он там жив-здоров ваш папка Сергей, свет Захарыч то?
- Папа год как уже умер! – тяжело вздохнула собеседница.
- Извини, Надюша. Я нет знал, – приложил руку к сердцу бывший матрос.
- А мамка наша ещё жива, – перевела разговор любящая дочь, – у Саньки живёт и с его внуками возиться!
- У какого такого Саньки? – опешил слегка Раскатов.
- Которому ты машинку привёз – грузовичок военный.
- Помню, – улыбнулся сосед по зимней скамейке, - ясно представив бесштанного карапуза в короткой распашонке.
- И мы часто тебя вспоминаем, когда собираемся у Сани папку нашего помянуть, и все четверо храним твои подарки, только раковину Сашин Васятка, младший его сынишка уронил, и она раскололась, но мама склеила её и уже больше никому не позволяет до неё прикасаться!
- Да Бог с ней с раковиной, – отмахнулся Семён, – главное, што Аннушка ещё жива и здорова. Передавай ей и всем своим братьям от меня горячий привет. Хорошо?
- Передам, – пообещала повзрослевшая родственница.
- А Виктор то хоть жив, Минус наш рукастый?
- Дядю Витю лет пять назад как схоронили!
- Болел он што ли мужик?
- Онкология, снова вздохнула женщина.
- А Панко то, сын его так и стучит в свой барабан в Доме Культуры?
- Павел окончил наш политех и работает на заводе начальником цеха!
- Ростом то хоть выше отца он?
- Немного, – последовало краткое уточнение.
- А тётки твои Валентина с Мариной, надеюсь, жив-здоровы?
- Тётка Марина жива, – вздохнула тяжко старшая дочь дяди Сергея, – у неё пятеро взрослых детей и целая куча внуков. А тётку Валю дядя Коля по пьянке убил в прошлом ещё тысячелетии за то что она на него Ивану, сыну пожаловалась!
- И што Иван?
- Ваня заступился за мать, отсидел и вышел. Теперь работает у Павла в цехе!
- Кем?
- Не знаю! – пожала плечами Надежда Сергеевна, – он после отсидки то сторонится нас почему то!
- И почему?
- Наверное, потому, что мы общаемся с тёткой Мариной, а он ненавидит мужа её и считает его виновником их семейной трагедии!
- А Петруха то жив?
- А чё ему сдеется? Живут они с тёткой Мариной и живут исправно!
- Не уж то одни остались?
- Так все их дети выросли, обзавелись собственными семьями и поразъехались кто куда по всей стране!
- А сколько их, – уточнил невпопад Раскатов.
- Кого их то, – не уловила смысл далеко не юная Надюшка.
- Детей у Маринки?
- Так пятеро. Я же вам только что об этом сказывала, четыре девки и сын флотский офицер – на Дальнем Востоке служит!
- Надо же, – удивился и сам такой же бывший моряк, - здесь они?
- Кто? - удивилась двоюродная племяшка.
- Маринка с Петром!
- Они уж месяц как гостят у старшего сына где-то под Москвой!
- Быва-ает, – позавидовал чужому счастью детдомовец Акула.
- А Ваня наш во второй раз женился, – доложила осиротевшему отцу его соседка по дворовой скамье, – первая то жена не стала дожидаться его возвращения, нашла мужика и подала на развод. А побитый им дядя Коля от синяков отошёл и повесился в бане!
- Да-а... Невесёлая картина вырисовывается, – вздохнул козырной король местного разлива, – а бабушка твоя там и лежит, где сама себе место наметила?
- Там, – кивнула головой рядом с твоими матерью и бабушкой!
- Надо будет их навестить, – сделал глубокую паузу дородный родственник в шубе и шапке не за два рубля с копейкой, – летом обязательно, – добавил он грустно.
- Зачем же летом то, – удивилась искренне женщина, – всё равно ж мы на кладбище нынче едем!
- Так ты знаешь, что у меня умер сын? – отрезвел ото сна персональный пенсионер.
- Знаю, – прозвучало в ответ.
- Откуда?
- Они с нашим Сашкой роднились и знались!
- И ты пришла…
- Нет, – встала со скамейки сама уже бабка, – я пришла, чтобы вас поддержать!
- Кого это вас?
- Тебя, Семён Аркадьевич, и Капитолину Борисовну. Я работаю вместе с ней!
- Кем?
- Я врач. Хирург травматолог!
- Давно?
- Уж более чем!
- Не знал, – одобрительно воспринял добрую новость бывший начальник.
- А не знал то чего, дядь Семён?
- Что ты, Надюша, врач травматолог!
- А то бы что?
- Приехал бы к тебе лечиться!
- А есть причина?
- Ещё какая, – покачал головой, признаваясь, горемыка.
- Не расскажешь какая, – пожалела Сёмку бабы Тали старшая внучка.
- Зачем?
- Как врачу мне очень даже интересно!
- Поздно, девочка, поздно, – сомкнул тяжёлые веки приехавший на родину некогда бывший её хулиганистый абориген.
- Ну, отдохни, отдохни, любимчик нашей бабушки Наташи, – перекрестила, уходя, сидящего кулём на снежной скамейке засопевшего филина дальняя, некогда обладавшая им подаренной куклой и обожаемая ранее добрая ласточка.