Окулоськие побасёнки, житейские бывальщины.
Кортик.
После войны этот случай произошёл. Сидела бабка Федина Офонюгичова
(по мужику была прозавана Фёдору Афанасьевичу) вечером дома и в избяное окошко глядела. Деревня отмечала летний праздник Илиньдень.
Гостей понаехало со всех волостей. Её внук Сенька не так давно на флоте служил, три года дома не был. Раньше вина не пил, а сегодня, ради праздника и весёлого куражу, маленько выпил с ребятами – и пошли в клуб с гармонью петь, плясать и всю ночь гулять. Характером-то шибко порато задирист был, по местному «харапужистый». Вот и переживала бабка: «Кабы чего не вышло…Как бы там драки не было».
В нерадостных думах, незаметно, задремала у окошка.
Через некоторое время учуяла: чего-то на мосту бряконуло да сгрохотало, да так сильно, что от неожиданности старушка вздрогнула. Вдруг двери в избу открылись, и влетел внук – пьяный, в разорванной тельняшке, а под глазом синяк.
- Бабка, - заорал Сенька, - давай мой кортик. Сейчас пойду резать тех, кто меня обидел.
Бабка хоть и стара была, но догадливая. Кортик-то в печной залавок спрятала и говорит:
- Дитятко-робя, нету у меня кортика. Не знаю куда ты нонче его подевал, спрятал…
- Ищи!
Разве будет родная бабка ему худа желать. Пошла к печи:
-Возьми вое косно.
Сенька кабыть стал маленько трезв, пыл бойцовский начал угасать:
- Что ты, бабка, хошь моряка Северного флота этим обрубком, косы горбуши, опозорить? Никогда моряки коснами не дрались, и я не буду.
- И ладно, Сенюшка, не ходи. Пойди лучше спать-отдыхать. Да и драка, поди ужой закончилась.
Послушал внук бабкиного совета.
*****
Или Федина Офонюгичова кому про то рассказала, или сам Сенька по пьяни. В общем, эта история вышла в люди. Долго мужики над Сенькой подтрунивали.
Картинки с натуры.
Всё просто и сложно.
- Дома ли, Надюха, твои робята живут?
- Никого нет. Одни мы живём, с Федькой.
- Ну, так это хорошо.
- А чего хорошего? Уехать-то уехали, а брюхо дома оставили.
- Как это понять?
- Так и понимай. Летом им всё съестное готовишь: картошку, мясо растишь, варенья-соленья готовишь да припасаешь…А они зимой приезжают и, все готовые, домашние заготовки, на машинах в город увозят. Всё просто и одновременно сложно.
Про наказанный ум, да…
Разговаривают две женщины. Одна спрашивает:
- Откуда да куда?
- Была я в деревне, - отвечает другая. Еду домой на посёлок. Только три ночи и ночевала.
- А чего мало пожила там?
- Дак, рада бы доле-то, да мужик дома один оставлен.
- Ведь не маленький робёнок.
- Хуже маленького. Ведь сегодня у него пенсия, боюсь, что пропьёт. Вот и еду.
- Наказала бы, чтобы не пил.
– Нет, уж, дорогая моя, наказанным умом да избяным теплом долго не живут!!!
Каварер-каварер…
В одной деревеньке, то ли на Пинеге, то ли на Двине, а бат на Вые реке, на нашей стороне, жил да поживал мужичок с ноготок Сенька. Была у них с жонкой забота – хуже всякой работы.
Жили с ними три дочки, которые с молодых лет засиделись в девках. Местные ребята их замуж не звали, а себе в жонки девок из дальних деревень везли.
У Сеньки дочери работящие были, да порато уж на лицо-то небаскящие. Хотя в народе говорили: «С лица воду не пить», и вдогонку ещё приговаривали ек: «Не ищи в жену для себя в хороводе – ищи в огороде».
Подводила девок говоря: очень сильно они картавили, вместо буквы «л» выходила «р». Сенька и говорил мужикам: «У меня дома не девки, а вороньё», вместо слов «кар» да «кар». Вот и прозвали их «каркаровы девки».
Однажды зимой морозной на коне вороном заехал в ту деревню мужик молодой. Спросил:
«Где у вас тут девка-невеста есть, чтобы в жоны себе взять?» Показали на Сенькину избу: « Поезжай, сватай любую. У него их три. Заходи да смотри-выбирай».
Прознал Сенька, что есть жених-молодец и дал девкам строгий наказ-указ: рта не раскрывать, по пустякам не болтать, на вопросы отвечать кратко, чтобы в говоре было гладко: да или нет.
Подъехал жених. В избу зашёл, на лавку переднюю сел, давай девок невест расспрашивать про их житьё-бытьё. Они наказ тятьки держали, рта лишка не раскрывали. Ответ один: да или нет. Или головой кивали. За прялками сидели, на гостя изредка смотрели. Жених сидел довольный – в своём выборе он вольный.
Может невеста здесь ему бы и нашлась, да на посошок разрешенья закурить спросил женишок. В ответ – утвердительный кивок. Заплавал по избе дымок. Голову кверху – курит, курит. Незаметно с цигарки искорка на половик упала. Одна девка увидала – промолчала. Другая глядит да молчит. Третья тоже сидела молчала, да половика, своими руками тканного, жаль стало. И говорит, а верней - картавит, жениха в смущение ставит:
«Каварер-каварер, поровик-от загорер».
Другая молчала-молчала и заговорила:
«Ты сидера бы, морчара, коли деро не твоё». Тут и первая не могла утерпеть: «Просидера, проморчара, не сказара ничего». А когда опомнились, поздно стало. Жених, услышав такое, цигарку докурил, слова не сказал – из дому вон. Девки плакали-рыдали, что снова замуж их не взяли. Может, до сих пор там живут да женихов в гости ждут? Поезжайте, посмотрите и друзей с собой возьмите.
Натура или мануфактура.
Раньше Ольгушка не так часто ходила в кино – денег мало в колхозе давали. А когда кинщик Митя стал её бесплатно пускать, повадилась каждый день ходить.
Дело было так. Однажды пришла в кино, стала брать билет, а денег-то с собой не взяла. Митя и говорит ей:
-Чего уж, проходи даром. Ольгушка и спрашивает:
- Чем платить-то тебе?
Кинщик в шутку или всерьёз кинул ей вслед:
- Отдашь натурой…
Ольгушке послышалось, что манафактурой, обрадовалась. Полон сундук мамин остался, почему и не дать на рубаху или на штаны: чего надо, пущай сам выбирает.
Как кино крутится, кадры мелькают, сменяя друг друга, так и времечко бежит день за днём. Пришла пора Ольгушке платить за кино. При встрече сказал Митя:
- Готовься, сёдни приду твою натуру брать да смотреть…
Пришла она домой, открыла сундук и стала на кровати раскладывать, пахнущую нафталином, мануфактуру. Один отрез материи клетками возьмёт, приложит к груди, в зеркало посмотрит: подойдёт ли это Мите на рубахуА может, этот кусок, который кустоватый?.. Или, однотонного, синего цвета?..
Вскоре довольнёхонек приходит к её дом Митя. Думал, что у хозяйки стол накрыт: сперва угощение, а чтобы скрыть смущение выпить водки для развлечения а потом к хозяйкиной натуре влечение и поползновение.
Хозяйка же, в задумчивости, стояла у кровати с разными отрезами материи. Митя удивляется:
- Ольгушка, это чо?
- Это вот я тебе не знаю, чего выбрать из мануфактуры на рубаху или штаны!!!
А кинщик ей:
- Зачем мне твои отрезы? Я прошу твоей натуры. И начал её обнимать.
Разъярилась хозяйка от такой, позорной, платы за вход на киносеансы. Ударила локтем Митю в грудь, сверху кулаком пристукнула – благо сила была. Падать он стал – дала ему ещё под зад коленкой.
Вылетел Митя через двери на коридор, а там через мостовые ворота на крыльцо, а с крыльца упал на землю.
Не получил он от даровой кинозрительницы не натуры, не манафактуры. лишь синяки да тумаки, а на башке шишки. Долго мужики над Митей смеялись.
С тех пор, хотя и деньги у её водились, перестала Ольгушка ходить к Мите в кино.
Кому каша масляная, а кому смерть несчастная.
В старые времена молодые, муж с женой, жили со старыми родителями супруга, вместе, одной семьёй. Не всегда свекровки в почёте у молодиц были. Не скоро свекровка молодку к своему хозяйству: к печи да к обредне, со скотиной во дворе хозяйском, допускала.
Но наша героиня-молодица была не робкого характеру, боевая, острая на язык. Да и наглости было не занимать, живо от печи свекровку отшарила.
Сын-то её, муж молодицы, в рот жонке смотрел. Как поженились, так она сразу его под свою опеку взяла: делать так, как жонка скажет и потом прикажет. Свекровке отвела место на койке в избушке боковушке.
Первое время свекровка за один стол со всеми обедать садилась.
А годы шли, и болезни к бабушке со старостью пришли. Вот и старуха худая здоровьем стала. С той поры, как бабка заболела и залежала, сноха перестала звать её вместе обедать. Та в последнюю очередь, после всех домочадцев, за стол садилась. Ела то, что осталось: от супа: водичка нежирная, где крупинка за картофелинкой бегает с дубинкой, да хлеба двуручного, тонкий, кусочек. Бабка и этой еде была рада, а молодке она была ни каким образом не нужна.
Вскоре от такого питания да плохого внимания сильно старуха сдала,, приболела и лежала на тонком матрасе, на топчане, в боковушке. Руки трясучие стали, так вместо супа ей стали кашу давать.
Сын надеялся, что жонка хорошо и сытно мать кормит. А она одной рукой чашку с кашей держит, другой кукишку ей кажет, в нос тычет:
- Этого,- говорит, - хошь?
Старуха шамкает:
- Шама, кормилича, ешь.
Сын её этого видеть не видел, а говорю их слышал.
Приносит жонка обратно кашу:
- Ничего мать не ест. Как я, её, насилу-то кормить буду?
Однажды сын уехал на весь в лес за дровами. Жонка печь затопила,чело заслонкой прикрыла и полную избу дыму напустила, а сама ушла. Приходит и чует: старуха что-то про себя бормочет. Прислушалась, а свекровка чихает и приговаривает:
-Дым да чад – душа моя, каша с маслом – то смерть моя…
Невестка быстрее открыла двери, выпустила весь дым, поставила в печь чугунок с крупой. Наварила каши, ложку масла с пупылём размешала туда и снесла свекровке.
Она с голодухи да от жадности всю кашу подчистила, объелась, да вскорости старушка и умерла!!!
*****
На, чёрно-белой, фотографии д. Окуловская в 1958 году, фотографировал Г.И. Клещин – уроженец этой деревни.