МЫ ЕЩЁ ОБНИМЕМСЯ
Весенним днём, распахнутым навстречу радости, – 6 марта 2021 года, – грянуло печальное известие: не стало удивительного человека и потрясающе прозорливого критика Валентина Яковлевича Курбатова. Наша с ним переписка была многолетней – начиная с 1988 года, когда Курбатов прочёл мою первую рукопись и написал предисловие к ней. (После чего я нахально стал считать Курбатова своим литературным крёстным отцом). Однако многолетней нашей переписке не суждено было остаться в живых, и этому виной моя цыганская судьба, в разные годы бросавшая меня то на Юг, то на самый-самый Крайний Север. Львиная доля писем и фотографий В. Я. Курбатова – бесследно пропала. И осталась переписка только вот эта – на почтовый ящик Дивногорска. И осталось то, что нельзя потрогать, полистать, перечитать – остались в памяти моей наши редкие встречи. Редкие, но меткие посиделки и разговоры на дивногорской набережной, которую В. Я. Курбатов беззаветно любил. И теперь его образ, образ призрачный, но явственный временами витает над хребтами хмурого Восточного Саян, над берегом студёного Енисея, никогда не замерзающего и потому всегда способного рождать светлые призраки – особенно в минуты, когда по-над рекой и над горами колобродят густые туманы. И невольно вспоминается Николай Рубцов, которого любил В. Я. Курбатов:
Душа давно блуждать устала
В былой любви, в былой хмелю,
Давно пора понять настала,
Что слишком призраки люблю…
Да, люблю. И очень.
И это уже не лечится – то ли к счастью, то ли к сожалению.
Псков
8 марта 2007
Дорогой, дорогой Николай!
А я всякий раз бывая в Красноярске, спрашивал: «Где?» А Вы вон, оказывается, какую пёструю жизнь за это время прожили. Ну да она при тяжести-то потом зато вон сколько материала даёт. В покое его не наживёшь. Станешь одну «литературу» писать, как наши товарищи, как я, грешный. Впрочем, при моей профессии своей-то жизни и не надо. А то только мешать будет: «Ну чё ты там пишешь? – вот у меня!» А так – сиди, радуйся, читай, дивись, как она сложна, прекрасна, мучительна, стыдна и благословенна – настоящая-то, неведомая тебе жизнь. Радуйся да хвали автора, что не тешится пустым словом, а живёт.
Очень бы Вам хорошо сейчас с Виктором Петровичем было. Он бы слушать-то, конечно, не стал – не умел он этого, а вот почитать и похвалить очень мог. И уж коли хвалить, так во всю Ивановскую, как он это всегда делал! Я пока роман «Царь-Север» не читал, только пообхватал – там страницу, тут страницу. И уж вижу, что везде жизнь, плоть жизни, горе и свет её. И боюсь увязнуть, потому что своё пока никак переделать не могу. То про Распутина книжку писал (ему через неделю семьдесят), то в пятый раз в Византию катался и вот надо отписываться. А тут церковь, тут не пошутишь, тут шаг влево, шаг вправо – стреляют н поражение. Вот и барахтаюсь в ересях, по очереди исповедуя каждую из них. Хожу как по тонкому льду, рискуя сломать себе шею. И часто устаю от своей раскидистости – то о Толстом пишу, то о Пушкине, то о Распутине, а то и вовсе о постмодернистах. Ну, вот ещё несколько дней и о церкви. А это всё требует полной перестройки. В конце концов, везде оказываешься верхоглядом, но уже не можешь заниматься чем-то одним, одной матушкой-литературой. Скучно. Тем более, что она всё больше порывает с жизнью и забавляется опустевшим словом. Впрочем, я надеюсь об этом с Вами и «в натуре» поговорить – в начала июня Красноярский музей проводит какие-то сидения и зовёт. Вот уж тогда непременно в Дивногорск, который очень люблю и во всякий приезд хоть на минутку, а заворачиваю.
Я очень рад Вашему «возвращению».
Обнимаю Вас
Ваш В. Курбатов
Псков
20 марта 2008 г.
Напишешь Вам, Коля, а Вы поди-ка уже в Барнауле? Бросили Буйлова одного погибать у порога Вавилонской ГЭС. Или он тоже оставил Дивногорск? Я прошлым летом (или теперь уж позапрошлым? Во как стал с временем обращаться) летом заезжал (с Геной Сапроновым заезжали) на Ману поглядеть, на (не знаю, как назвать Толино сооружение – замок? вигвам? бунгало? скворечник?) на ветхий его домишко, который предполагал быть самым высоким, а теперь так жалок перед каменной танковой атакой особняков, сталкивающих его в реку. Так там были уже одна Дарья с … (неразборчиво) и по невнятности их обмолвок было ясно, что Толя с ними не живёт. Вот и приезжай к вам, вот и торопись. Думаешь погреться у родных людей, а находишь пепелища.
Я очень хочу в Красноярск. Больше даже в Овсянку и в Дивногорск, который очень люблю (набережную его). Но всё как-то не складывается. Да и сил остаётся всё меньше. Мне ведь на будущий год – 70. Хотя я никак не хочу этому верить и, ловя на себе заинтересованные взгляды сорокалетних старух, ещё думаю: как они смеют на меня так смотреть! Вьюношей хочу отойти в мир иной, под причитания: «такой молоденький, ему бы ещё жить и жить!» А вот летел в Екатеринбург (дали мне там премию им. Бажова за книжку о Распутине) так пока перекладывали рейсы, чуть в «молоденькие» и не отошёл. А с премией вышло трогательно. Я был влюблён в Хозяйку медной горы. Она стояла у нас в Чусовом на комоде – базарная, гипсовая: волосы как ночь, глаза изумруды, платье ка у царицы. И любовь моя была безнадёжна и безответна. А вот, глядите, через сто лет всё-таки дрогнуло каменное сердце и – пожалуйте – премия. Так что любите, Коля! И воздастся Вам!
И в Барнаул бы полетел. Как мне там бывало хорошо с Володей Башуновым, Женей Гущиным, отцом Михаилом Капрановым. И вот никого из них нет. Витя Горн в Германии. Остался один Саша Родионов. А душа всё равно просится. Она ведь просится, где бывала – словно перед отлётом хочет всё оглядеть и проститься. Я уже теперь часто с таким чувством и летаю.
Напишите мне два слова о «Всемирном Дне поэзии». А то у нас всё тут… (неразборчиво) сорокалетний пушкинский праздник поэзии. Никто не хочет слушать поэзию, хотя она сегодня сильна и прекрасна, и можно собрать десяток-другой первоклассных поэтов, которые удержат любой зал. Жалко только, что свести их трудно – то им честолюбие мешает, то «партии». Уверен, что мешает до приезда. А сошлись бы, так их было бы не оторвать друг от друга. И Вы своими стихами поделитесь. Я так давно не слышал Вашего голоса.
Спасибо Вам за весточку.
Про то, как пишется, говорить не буду. Не пишется. Даже и не читается. Ну, да что говорить – это от весны и недостатка витаминов. А вот потеплеет и к-а-ак запишу…
У меня теперь и современная почта есть. А Вы как думали? Веку от нас не убежать.
WK2909@mail.ru
Обнимаю Вас со старинной нежностью.
Коли Толя Буйлов ещё в Дивногорске – поклон. А увидите Обыденку – тоже.
Ваш В. Курбатов.
Псков
27 июня 2008
Дорогой мой Николай!
А я уж напугался, что потерял Вас. Вы собирались куда-то в Среднюю Россию и чуть не примериваться переехать туда. Вот, думаю, за заботами переездов и обустройств и потерялся. А Вы – вот! Слава Богу! А мой июль в Дивногорске, кажется, переходит на август – на первую половину. Это зависит от В. Г. Распутина – как он соберётся по Ангаре, так я и двинусь, а уж от него в Красноярск и Овсянку. Конечно, как только всё станет сколько-то известно – тотчас сообщу.
А про себя… Что – про себя? Внешне – пышно – разные Советы, Академии, премии. А присмотришься - пустяки всё, поп-корн, воздушная кукуруза. Понавыпускал всего много (в Овсянке можно поглядеть – там часть есть), а душа не утолена. Даже как будто чем больше выходит, тем больше ты себя дураком или обманщиком и чувствуешь. Одно только и есть утешение, что это почти у всех так - у Шукшина, у Распутина, у стариков – Толстого, Некрасова. Как до высого порога доходишь, так уж и не гордости. И когда тебя хвалят, ты ещё больше бесишься, будто они тебя нарочно обманывают.
Вон как у Вас чудно: «Кое-что вроде сделано, а душа болит, что вроде главного-то и не сделал…»
А вот у Шукшина (хоть засмейся – так всё похоже): весь день занят, хлопотал, но ничего не успеваешь. Тыщу дел провернёшь, а вечером посмотришь: ничего не сделал, пустяки одни…
А вот Некрасов: всё некогда. Умираешь уже – оглядываешься назад и видишь, что всё и всегда было некогда. Некогда думать, некогда чувствовать, любить, жить душой – только умирать и есть время.
Это у них было время умирать, а у нас и на это его нет – упал в подворотне как собачонок, ничего не сказав на прощанье, никого не обняв, не простившись.
Ну, ладно, материя эта невесёлая и каждый разбирается с ней сам. Пока живёшь, что и делать, как не бежать, не суетиться. Только суетись не для пустяков, не из копеечки, а уж что выйдет, то выйдет.
А на набережной мы ещё посидим и в Енисее искупаемся. Виктор Петрович, бывало, глядя, как я кувыркаюсь в реке, всё смеялся: «От крытики! Ни чё их не берёт. Писатель бы давно десять раз помер, а эти на его голову – пожалте. И не утопишь!»
Обнимаю Вас, Коля!
Простите, что без отечества – Вы во мне всё тот…
Ваш В. Курбатов
_______________________________________________________________
Псков
2 октября 08
Дорогой Николай!
Спасибо за добрые слова! А уж я как бы полетел на нашу дивногорскую набережную, как хорошо бы нам встречалось и говорилось!
Да вон на Руси какие расстояния!
А про Белокуриху помечтать не грех. Там живал Виктор Петрович. Меня туда звал давным-давно некто Ащеулов. Можно было бы хлеб-соль и отработать встречами, вечерними разговорами с праздным народом и с сотрудниками санаториев. Да только пока у меня просвета не видать. Через неделю еду на Урал в наш с Виктором Петровичем Чусовой – до конца октября. А там – зовут на юбилей музея Достоевского в Москву, а там – книжная выставка, где Сапронов будет показывать наши книги и где нам надо показываться «живьём». До самой зимы хоровод. Вот разве зимой, в каком-нибудь покойном январе. Да только, боюсь, что и там набегут разные обязательства. Я как-то давно не живу по своей воле. И всё мечтаю вырваться, выучиться говорить «нет». На будущий год уже семьдесят, а я, видите, собираюсь ещё учиться. Нет уж, раньше не выучился – теперь не догонишь.
А вы ещё думаете книжками зарабатывать на жизнь? Сколько у нас их купят, даже если мы пустимся с лотком по всем широким русским базарам. Ну, сотню, ну, две. Так ведь больше на скитанья разойдётся. Я с ужасом гляжу на Геннадия Сапронова, который издаёт наши бедные книги. Куда он их девает. Ну, Виктора Петровича с Валентином Григорьевичем можно по библиотекам развести, а вот с нами-то что делать, кого библиотеки даром-то, конечно, возьмут, а уж покупать не заставишь – нет у них на нас денег. Но как-то управляется, не сетует, не заставляет искать покупателей…
…А мысль-то о Белокурихе засела. Оттуда ведь можно было бы и до Сросток добежать, и барнаульских своих друзей повидать. Теперь уж о всякой поезде думаешь, как о прощальной – успеть повидать близкие лица, наглядеться на них. Так вот и в Чусовой еду, где детство, школа, первые влюблённости, где родные могилы…
Нежно обнимаю Вас.
И надеюсь, надеюсь…
Ваш В. Курбатов
Псков
29 мая 2010
Дорогой Николай!
Вы – в Пензе? В России? Или ещё так и не собрались? Или уже вернулись? У меня замаячила возможность в июле оказаться в Красноярске и значит в Овсянке и Дивногорске. И какая будет печаль, если я не застану Вас.
Вот и письма не пишу, потому что не знаю, где Вы. Отзовитесь. Из нас всё меньше – могущих окликнуть друг друга из дальних … (неразборчиво) почти уже мифологических времён, когда мир стоял на трёх китах и мы были молоды и счастливы.
Ваш В. Курбатов
Коля, это подлинная беда, что всё нас по разным местам носит. Я ведь в Красноярск ехал, чтобы повидаться с Вами и другими, дорогими сердцу, тем более, что Виктор Петрович уехал на конференцию и я жил один в Овсянке – насиделись бы на енисейском берегу, наговорились и, глядишь, всем нам было бы спокойнее и опоры были бы потвёрже, потому что не знаю, как у Вас, а я развеян по ветру и собираю себя трудно. Рецепт тут не знаешь какой и выбрать – не то Маркеса (борьба), не то Борхеса (одно окно в небеса). Мне-то, конечно, Борхес поближе, да шум на улице такой, что никакие окна и стены не защищают: от газет надо стеречься, от телевизора. Выключишь телевизор – знакомый придёт, выставишь знакомого – ан почтальон стучит. Тут только друзья, беседа, Енисей, долгая ночь под звёздами, спокойная вера в тех, кто рядом – одни выручатели. А Вас тут и не оказалось… И как так сошлось, что мы разъехались? Кланяйтесь ребятам в «Енисее». Но вдруг! вдруг Вас ещё приведёт сюда работа…
Обнимаю Вас
Ваш В. Курбатов.
Псков
20 августа 2017
Дорогой Николай!
Получил, получил и «Златоуста» и «Понять и простить»! Порадовался толщине и основательности. А вот читать, простите, пока не соберусь. Обязательности душат. Десяток лет в жюри «Ясной поляны». А это почти полгода мучительного чтения и думания. Всегда в большом списке до 60-70 русских соискателей, а уже три года как ещё четыре десятка иностранных…
И прошусь, прошусь на волю да начальник (В.И. Толстой) не пускает. Потому что видит – дурак всё читает. Профессионалы-то… поглядят первую пару страниц, пару в середине да пару в конце. И им довольно – профессионалы же! А я (дурак и дурак) всё норовлю со вниманием поглядеть. Особенно своих – чай ведь судьба, может, у человека решается… А Ваша судьба хорошо разрешилась, когда мы встретились… ещё в прошлом веке, когда Вы мне показали свою первую повесть. Тоненькую, но изумительно пронзительную. И теперешние Ваши толстые книжки я прочитаю в обязательном порядке. Книжки-то рядом. И мы ещё обнимемся.
Ваш В. Курбатов