- Ты собираешься ехать в Питер в феврале? Ну и напрасно! Надо летом, на белые ночи. А сейчас самое депрессивное время, тем более в городе с таким скверными климатом. Небо мрачное, под ногами то лёд, то слякоть, ветер свищет. Ты что, не знаешь, какой там ветер?
Я знаю, какой там ветер - он первым встречает меня на перроне и провожает до здания вокзала, а потом подхватывает на выходе и ведет дальше, до моего здешнего пристанища. А что до климата, то он не имеет никакого значения. Я люблю этот город и в дождь, и в метель. А что до депрессии, то она поселяется не во времени года или суток, не в городе, а в чьей-то изломанной душе, заполняя собой пустоту.
Геометрия города действует на меня благотворно, выравнивает мысли и намерения. Могу бесконечно долго, пока хватает сил, бродить по этим прямым улицам, любуясь фасадами зданий, вбирая в себя их красоту. Любимые места, выученные наизусть пути, лабиринты дворов, мосты. Здесь во всем явлены признаки особенного стиля.
Всегда и непременно посещаю Фонтанный дом, во дворе которого уже несколько лет обитает неистребимая выставка «Сохрани мою тень». В кирпичную стену вмуровано время - артефакты из 70-х годов прошлого века, простые предметы обихода, сразу узнаваемые - такие были в каждой семье. Посуда, кухонная утварь, одежда, обувь, старый черный телефонный аппарат… Кнопками, уже заржавевшими, прикреплены фото И. Бродского, которому посвящена выставка. Идешь вдоль стены, в который уже раз рассматриваешь знакомые вещи… и вдруг из ниоткуда, то есть из самой стены, возникает тихий и отчетливый голос Бродского, читающий стихи. Столбняк. Мистика. Потом-то головой понимаешь, что это просто запись, воспроизведенная незаметным устройством, но в самый момент звучания - реальность выворачивается наизнанку.
В этот приезд была одна встреча, совсем коротенькая, так - просто эпизод…
В Кузнечном переулке, справа, если идти от Владимирского, жил когда-то Достоевский. А сейчас там мемориальная квартира, место, хранящее какую-то удивительно уютную атмосферу. Наверно, поэтому туда всякий раз хочется зайти. Захожу. И только я отошла с билетом от кассы, как ко мне подошел человек в чёрном и сказал мягким благозвучным голосом:
- Раз вы уже купили билет, я расскажу вам, куда надо потом идти. А пока - вот гардероб, раздевайтесь.
Он сказал это так, будто мы хорошо знакомы, но давно не видались, а сейчас вот встретились, и он этому рад. «Совсем по-хозяйски, - подумалось мне, - да нет, не по-хозяйски… Но и не по-холопски». Он как верный хранитель традиции взял на себя обязанность встречать гостей дома Достоевского. И каждый входящий для него - гость.
- Ну теперь я вам расскажу: у нас тут выставка, посвященная Аполлону Григорьеву, скоро закроется, посмотрите обязательно. А потом вверх по лестнице… Там вас встретят.
«Ну уж, прям встретят», - скептически сказала я про себя. Но ошиблась: встретили. Красивая старая дама из позапрошлого века покинула свое место за столиком и проводила меня, поднявшись по крутой лестнице и проложив путь сквозь группу экскурсантов, заполонивших прихожую, в комнаты. Господи, как же я была ей благодарна за эту любезность! Грешна - не люблю экскурсии. Предпочитаю прочесть о том, что предстоит увидеть, а потом уже просто вдыхать атмосферу, впитывать аромат места и времени. Кабинет писателя, комната Анны Григорьевны, трогательная детская с деревянной лошадкой и куклами…
Когда я уходила из комнат, экскурсанты все еще стояли в передней. Спускаюсь по лестнице. Опять он - доброжелательно, но строго:
- Вы на выставку зашли? К Аполлону Григорьеву?
- Ну конечно!
- Вам понравилось?
- Очень!
Тут скрипнула входная дверь, появились новые посетители. Мой собеседник шагнул к ним, я оказалась у него за спиной и прочла надпись «Охрана» на черной форменной рубашке. Это был охранник, просто охранник, который мог бы сидеть в задней комнате за гардеробом, пить чай и играть в домино со сторожем. Нет, этот не мог. Он чувствовал себя причастным к дому, его прежнему хозяину, он встречал и провожал каждого входящего, очаровывая своим мягким и приятным голосом и манерой поведения.
Сколько же я повидала на своем веку охранников, сколько уже написала о них - непробиваемо-непреступных, высокомерных, упивающихся своей крохотной властью! И вот мне награда за все прошлые неудачи и разочарования. А все потому, что это Санкт-Петербург, мой дорогой и бесконечно любимый Питер.
Кстати, о выставке «Какой-то странник вечный я», посвященной 200-летию А. Григорьева. О ней уже немало написано, и я попала, что называется «под занавес», но не могу не сказать о самом драгоценном впечатлении, о какой-то особенной светлой энергии, наполняющей небольшое замкнутое пространство выставочного зала.
Экспозиция (в основном) занимает пространство стен, и это многослойное художественное творение, информативное и прекрасное, ведет меня через пространство по времени жизни поэта (помню, что известного больше как критика, но для меня - прежде всего поэта). Откуда-то сверху, обнимая часть пространства, звучит дивного тембра голос, читающий - надеюсь, что не ошиблась - письма Григорьева. Думаю, что именно письма, потому что в них присутствует «обращенность» не к случайному, но понимающему человеку, доверие и откровенность. Голос, конечно, актерский, хорошо поставленный, умелый, проникновенный, с точной по отношению к смыслу текста интонацией, завораживает.
У «странника вечного» вряд ли мог быть такой, если судить по известным портретам - в таком крупном теле и голос должен быть соответствующим. Но это не имеет значения, потому что этим чудесным голосом говорит не физическая сущность, а душа поэта. Мне не нравится модное нынче слово «атмосферный» применительно к фильмам, спектаклям, выставкам. (Атмосферными для меня по-прежнему являются осадки и давление из прогноза погоды). А дух времени и душа царят в этом небольшом зале и создают атмосферу причастности к ушедшему веку: здесь показано не то, что было, а то, что есть - сейчас. Где? Во мне, в нём, в ней, в них, в нас - наследниках этого незримого богатства.