В каждой деревне есть свои умники и умницы, также и заумники. И бывают свои дураки и дурачки, и конечно дурочки. Не знаю, как сейчас, а в Митькино моего детства дурачков своих, чисто нашенских, было двое. Я не ведаю, живы ли они сейчас. Поэтому хочется сохранить о них память не только у себя. Про умников-то напишется обязательно...
Одного, жившего с нами по-соседству, звали Атика. Он был моих лет, и много чего умел делать по нехитрому у них хозяйству, что могут дети нашего возраста, поэтому был подмогой у матери Алимапа незаменимой. Ведь остальные четверо ее детей, рожденные от разных отцов, и не имевших их возле, были мал мала меньше.
Все он умел, и безотказно выскакивал хлопотать во двор, стоило только кому-то сказать, пусть даже из самых маленьких в доме. А своей инициативы у него не было никогда, как не может быть у пацана своего мотоцикла. И разговаривать Атика тоже не мог начать сам, как бы, может быть, ни желал. Он умел повторять только отдельные слова и короткие в два-три слова фразы за кем-то из нас. Скажешь ему: "Аткэ, скажи Аткэ!" - он повторял: "Аткэ!", или: "Аткэ, на рыбалку пойдем?", - он повернет голову вбок, глянет под ноги тебе и отвечает: "На, пойдем!" И без дальнейших слов мог отправиться за человеком, куда макар телят ни гонял...
Пацаны не обижали его никогда, каждый жалел про себя, и, если в кармане оказывался лишний кусочек сахара, корка хлебная, или даже яичко, делились с ним обязательно. Потому что был Атика свой в доску, безвредный, добрый парниша, нашенский.
Другой дурачок был старше нас, и на голову выше нас, звали его Тавриз. Пацанва сразу дала ему свое прозванье - Тавриз-кэс (кэс у сибиртатар означает дурак). Он с мамашей своей приехал в Митькино великовозрастным юношей, кому бы следовало заканчивать восьмилетку, но, увы, не смог осилить даже первый класс, как жалеючи свое чадо, рассказывала его мать, женщина решительная, суровая, несмотря миниатюрный свой рост.
Продолжение следует. (Впервые пишу тут же... Докончить не дали проснувшиеся рано внучки).