Часть пятая
Наказание
1
Цветочный рынок был переполнен и празднично украшен. Я шла вдоль рядов выставленных на продажу цветов, наслаждаясь их видом и ароматом. Бурлящий поток людей с пёстрыми букетами окружил и увлёк меня за собой вдоль цветочных рядов. Здесь было такое богатство форм и красок, что выбор оказался долгим и сложным. Наконец, остановившись у большого сосуда с гвоздиками, тюльпанами и нарциссами, я попросила сделать мне несколько букетов. Отойдя в сторону, чтобы пропустить идущих позади покупателей, я оглянулась и увидела направляющихся в мою сторону ветеранов. Это были два худощавых старичка. Оба были одеты в парадную форму и, словно бронёй, увешаны боевыми наградами. Они уже утопали в своих военных кителях, ставших слишком великоватыми, но шли торжественно, радушно улыбаясь прохожим. Один из них опирался на деревянную трость, другой вёл за руку, вероятно, внучку или правнучку лет семи-восьми. Девочка несла в руках веточки сирени, перевязанные георгиевской лентой.
— Девушка, ваши цветы! — обратилась ко мне продавщица, протягивая наскоро обёрнутые в прозрачную фольгу букеты.
Но я уже не слышала её. Я замерла. В моём сознании вдруг отчётливо всплыло воспоминание. Вот так же, год назад, на празднике Победы, мы с Димой шли по площади. Раздавая цветы ветеранам, я не сразу узнала идущего мне навстречу нашего старого завхоза Лукьяна Петровича. Его старенький, выцветший военный мундир был украшен многочисленными орденами и медалями. Я потеряла дар речи, увидев его впервые не в измазанном рабочем халате, а в фуражке офицера и настоящей военной форме с погонами капитана! Да, в этом скромном и тихом человеке, которым откровенно помыкало руководство нашей школы, никто не замечал мужчины-героя, бесстрашно сражавшегося с врагом за нашу сегодняшнюю мирную жизнь. Он оставался всеми неприметным, сохраняя достоинство и никогда ни с кем не заговаривая о своих боевых заслугах. Вот и тогда Лукьян Петрович, старый ветеран, был смущён, но очень рад, когда я подарила ему букет цветов. И тут я заметила стоящую рядом девочку с косичками, ухватившуюся за его рукав своей тоненькой ручкой. На её бледном лице ярко блестели огромные серые глаза, но всё же, странным образом, на этом празднике они оставались грустными и отрешёнными. В левой руке она держала две веточки сирени, перевязанные георгиевской лентой. Девочке было около семи лет.
— Привет! — улыбаясь, обратилась я к девочке. — С Днём Победы!
— Она не говорит, — печально сказал Лукьян Петрович, — всё слышит, но не говорит… с тех пор, когда на её глазах погибли родители. Ей было тогда четыре года. Это моя внучка Мария.
…Мария. Да именно так он называл её. Конечно же, это была именно она! И в том страшном ночном видении была эта маленькая хрупкая девочка, покорно выслушивающая брань Лаврентия Карловича и молчаливо кивающая головой. Я виделась с нею год назад всего лишь пару минут, а сейчас она немного повзрослела, и к тому же большие серые глаза под отросшей, взлохмаченной чёлкой я сразу не смогла узнать.
Мне вспомнился разговор в моём кабинете между заведующим и старым завхозом, произошедший около месяца назад и которому я сначала не придала должного значения.
«Лукьян Петрович, а что же Маша не приезжает на дачу? Там вот уже вторую неделю как не прибрано… — недовольно сказал завуч. — Пусть и несущественные, но кое-какие деньги она зарабатывает у меня… Такую аккуратную работницу мне было бы очень жаль потерять. А за усердие могу и прибавить…».
Только сейчас до меня дошло значение этих слов, услышанных тогда! Я была в таком бешенстве и злости на саму себя, что чуть не закричала во всё горло: «Идиотка!»
Как могла я пропустить их важность и чудовищность! Я думала только о себе! О своём горе, о своём унижении! Он умело играл мной, уводил меня подальше от истины. Я вела себя эгоистично и не понимала, что именно этого и добивался Лаврентий Карлович! И, к сожалению, ему это почти удалось! Человек, охваченный страхом и своими личными переживаниями, малодушен и равнодушен к страданиям других! Теперь мне отчётливо стал ясен мотив его откровенно наглого поведения, насилия и угроз. На этот риск он пошёл ради того, чтобы я забыла о маленькой девочке, нанятой для уборки его дачи. Без сомнения, это противозаконно, но здесь, похоже, дело обстояло куда серьёзнее и хуже, чем привлечение к работе несовершеннолетнего ребёнка!
На сердце было так тяжело и мучительно, что я не находила себе покоя и, ничего не замечая на своём пути, как безумная неслась к автобусной остановке. В час пик транспорт был как обычно переполнен, и я остановила такси. Но даже на легковой машине, несущейся без остановок, эта дорога к школе показалась мне бесконечной.
…Часы показывали половину шестого, когда я взмыленная влетела в школьный вестибюль. Он был пуст. В актовом зале тоже никого не оказалось. Я понеслась по коридору в сторону кабинета труда. Он был заперт. На мой громкий крик и стук никто не ответил.
Я обхватила руками голову и со стоном сползла по стенке на пол. «Опоздала! Опоздала! Идиотка! Идиотка! Что же делать?..»
Голова гудела, сердце то сжималось, то рвалось наружу. Я прикусила пальцы до боли и тут услышала знакомые шаги. Подняв голову, я увидела спешащую ко мне тётю Шуру. На мгновение она застыла, но затем, всплеснув руками, заохала:
— Ох, батюшки мои родные, Надёжа Романовна! Ты, что ли, кричала? Что ж ты на полу сидишь, милая? Упала, ногу повредила?
— Нет, нет, тёть Шура, ничего не повредила. Устала очень… — врала я.
Она недоверчиво меня оглядела, помогая подняться.
— Случилось ли чего?
— Тёть Шура, а где все?
— Надёжа Романовна, так нету ж никого… Поорали лозунги и — по хатам… А ты-то, чего так поздно? И в лице совсем не своя… Да, ты же целую неделю на больничном была! Ох, выглядишь нездоровой… Иди-ка лучше до дому, да подлечися чуток. Что тебе эти заседания? Одна пустая болтовня…
— Тёть Шура, Вы видели сегодня учителя Рубина? — еле сдерживая дрожание в голосе, спросила я.
— Андрюшу, что ли? — она улыбнулась. — Вида-ала. Ходил мрачнее тучи. Раньше-то был смешливый такой, а тут цельную неделю не в настроении…
— Тёть Шура, а кому Вы рассказывали о том, что на прошлой неделе я здесь осталась на всю ночь первомайский плакат… рисовать?
Тётя Шура посмотрела на меня с прищуром, но ответила серьёзно и коротко:
— Никому.
— Откуда же завуч узнал?
— А чёрт его знает! Ой, прости, Господи! — она быстро перекрестилась. — Но я ни-ни, Надёжа Романовна, ты меня знаешь.
Это была правда: старенькая гардеробщица в чужие дела не лезла, а если и случалось ей узнать какой-нибудь секрет, то хранить она его умела, как ни одна гардеробщица в мире.
Она наклонилась ко мне и шепнула прямо в ухо, будто кто-нибудь мог нас услышать:
— Он всё знает! Я давно заприметила. Глаз у него злой. Бедоокий он, чертяга. Ой, прости, Господи! — она снова быстро перекрестилась и вздохнула.
Я спросила её без всяких обиняков:
— А Вы знаете, что у Лукьяна Петровича живёт маленькая внучка? Она сирота…
— Да, он рассказывал и пару раз приходил с ней в школу. А что? — удивилась она.
У меня пересохло в горле.
— Так, ничего, — с трудом выговорила я. — Просто я подумала… Беспокоюсь. Она такая маленькая. Без родителей…
Тётя Шура сочувственно посмотрела на меня и покачала головой.
— Ты всё себе покоя не находишь, Надёжа Романовна?.. — она устало покачала головой, — У кого детки, у того и бедки. А без детей — сущее бедствие, — она снова горько вздохнула: — Что поделаешь?
Я обхватила голову руками, стараясь собраться с мыслями: «Что же делать?» и снова задала, казалось бы, совсем неуместный вопрос:
— Тёть Шура, а Лукьян Петрович тоже был на собрании?
— Не-е, не было, — твёрдо ответила она.
— Он же ветеран войны! Его должны были поздравить!
— Должны… — она сердито хмыкнула, — Да кто ж об этом помнит? Кому он, старый, нужен? Чтобы гвозди забивать?.. Круглый год понукают, один день причёсывают… Не, сегодня не встречала. Может, тоже приболел... Хотя, погоди! — она приложила указательный палец к губам и напряжённо задумалась: — Видала, как двери отпирал… и не подумала ничего.
— Какие двери? — насторожилась я.
— Ну, в его складскую… — она подошла к окну и махнула рукой в сторону здания, которое находилось в глубине двора. Там располагались складские помещения и примыкавший к ним школьный спортивный зал.
Я была готова тут же броситься туда, но, остановившись и крепко обняв эту добрую женщину, бодро произнесла:
— С Днём Победы Вас, дорогая тётя Шура! С праздником! Вы пойдёте на парад?
Она горестно покачала головой и сказала:
— Я пойду к своим солдатикам… на могилки.
2
За все годы работы в этой школе я была здесь впервые. Широкая входная дверь оказалась незапертой, и я быстро проскользнула внутрь. Я вошла в широкий коридор с высоким потолком и единственным окном, пропускавшим солнечный свет. Справа проход оканчивался дверью, которая вела в раздевалку и спортзал, слева — выводил к лестничному пролёту, исчезающему в тёмном подвальном помещении. На стене висел металлический щит с надписью: «Складские помещения. Вход воспрещён».
Недолго думая, я пересекла недозволенную черту и начала спускаться по ступеням вниз. Погрузившись в сумрак, я вытянула вперёд руки и нащупала на стене переключатель. Стало светло и уже не так страшно.
Среди двух возникших передо мной дверей, которые я попыталась открыть, только вторая, находившаяся в глубине подземного коридора, оказалась незапертой. На этой массивной, железной двери висела табличка со знакомой угрожающей надписью: «Складские помещения. Вход воспрещён». Непривыкшая отступать, я взялась за ручку. Послышался тихий скрежет металла. Дверь не без усилия поддалась. Её явно придерживала какая-то пружина, которая тихо скрипнула, и дверь отворилась. Теперь мне предстояло сделать дальнейший, тяжёлый выбор.
«Надежда! Это уже не мелкие шалости! Ты переступила опасную грань. Берегись!» — подумала я и быстро сделала шаг вперёд. Пружина, жалобно пискнув, тут же потянула дверь обратно, неплотно притворив её у меня за спиной.
На улице ярко светило солнце, однако сюда проникало мало дневного света. Он пробивался через три небольших решётчатых окна, расположенных под самым потолком и выступавших наружу чуть выше уровня земли. За окнами сплошной стеной тянулись густые заросли кустарника, который ещё более ограничивал доступ солнечных лучей.
Нащупав переключатель на стене, я включила свет и осмотрелась. Огромное помещение выглядело неубранным и заброшенным. Как я поняла, одна его часть служила ремонтной мастерской, так как у стены, под окнами, стоял старый массивный стол с многочисленными инструментами. К столу прилегали железные высокие стеллажи со всевозможными коробками, канистрами, красками и досками.
Другая часть огромного помещения и являлась, собственно, складом, который представлял собой беспорядочное нагромождение поломанной школьной мебели и старого спортивного инвентаря. Сложенные друг на друга парты и стулья были завалены спортивными снарядами, мячами и прочим хламом, который почему-то не был утилизирован, а хранился здесь, по-видимому, с намерением когда-нибудь всё это отремонтировать. Чуть поодаль, за этой горой, возвышались варварски исцарапанные и разрисованные школьными хулиганами кабинетные шкафы, заполненные глобусами, чучелами животных, портьерами и всяким старьём, который пылился по той же непонятной причине.
Я вспомнила, как Андрей мне сказал, что вынесенные из моего кабинета картины, в том числе и тот самый, мой любимый портрет Микеланджело, принесли сюда, в складское помещение завхоза. Я давно мечтала забрать его. Так почему бы не поискать прямо сейчас? К тому же я твёрдо решила дождаться Лукьяна Петровича и спросить его о внучке.
Пройдя по лабиринту сломанной мебели, я быстро углубилась в дальнюю его часть и увидела на одной из полок шкафа небрежно брошенную картину с разбитой рамой. Я достала носовой платок и осторожно вытерла осевшую на него пыль. Но высохшие на раме безобразные пятна крови, оставленные насильником, к сожалению, глубоко пропитались и оттереть их никак не удавалось.
Вдруг за своей спиной я услышала знакомый скрип открывавшейся двери и громкий мужской голос. Это был голос завуча. От моего геройства не осталось и следа. Я застыла с картиной в руках. Хотя у меня не было возможности наблюдать за всем происходившим, но всё же я отчётливо слышала весь разговор.
В помещение вошли завуч и завхоз. Лаврентий Карлович размашисто хлопнул дверью.
— Вы что, здесь не запираете? — гаркнул он на Лукьяна Петровича.
— Да что здесь важного-то? — попытался возразить тот.
— С каких это пор школьное имущество для вас не важно?
— Но оно же всё поломано!
— Всё, запомните, всё, что находится в стенах моей школы — важно и ценно! И почему везде горит свет? Ответьте мне, почему Вы позволяете себе так безалаберно обращаться с электроэнергией, за которую государство платит немалые деньги?
— Я, вроде как, выключал… — послышался растерянный голос старого завхоза.
— А почему открыто окно?
— Так давно уже сломано.
— Почему сломано? Почему не отремонтировано? Это Вам не частная лавочка! Вы на государственной службе находитесь, между прочим. Или Вам уже на всё наплевать? Какой спрос со старого, больного пенсионера, решили Вы?!
Заведующий продолжал кричать и захлёбываться гневом, не сдерживая эмоций и не слушая невнятных оправданий. Когда старик замолчал, Лаврентий Карлович сразу сменил тон и заговорил тихо, но сурово, не позволяя усомниться в своей правоте.
— Дорогой Лукьян Петрович, Вы — пожилой человек, герой войны… Мне хотелось бы у Вас уточнить, с какой стати Вы меня в чём-то подозреваете? Нет, не просто подозреваете, Вы меня нагло обвиняете! В такой день на глазах у всей школы, дирекции и учителей Вы несёте какую-то чушь! Ещё не хватало, чтобы я, заслуженный учитель России с двадцатилетним стажем работы, стал жертвой Вашей клеветы и старческого маразма!
— И вовсе это не клевета! Я верю моей внучке. Такое придумать? Как можно?.. Моя Мария…
— Ваша Мария всё врёт! Никакие деньги на лечение я ей не обещал! С какой стати?
— Мария не умеет врать! Как же можно такое?.. — старик задыхался от возмущения, не находя слов.
— Какое? — издевательски переспросил завуч. Он истерично захохотал. — Да вся молодёжь сейчас живёт по этим законам! Точнее, им законы не писаны! Что хотят, то и творят! Взрослых ни во что не ставят! Всё им самим попробовать охота! И алкоголя, и секса! И даже наркотики! А потом выдают свой бред за правду!
— Нет, нет! Она не такая.
— Это Вы так думаете! А у неё, наверняка, уже дружок есть и не один!
Лукьян Петрович уже не сдерживая себя, кинулся на завуча.
— Нет у неё никаких дружков! Ведь дитё же совсем! После уроков всегда со мной была. Да к тебе, паразиту, несколько раз ездила на даче прибираться!
— Что Вы себе позволяете? — зашипел на него завуч.
— Говори, что ты с ней сделал? Не узнать было девку, извелась вся. Откуда же иначе эти чёртовы деньги? Запужал ты её? Признавайся, чай, домогался…
— Не нужна мне Ваша Мария!
— Ах, ты ж, подлюка такая! Под суд пойдёшь!
Лаврентий Карлович, теряя терпение, перешёл в нападение и тряхнул старика так, что тот захрипел.
— Ни Вы, ни Ваша Мария не стоите ни минуты моего драгоценного времени и внимания! А Вы сами уже забыли, сколько я сделал для вас обоих! А сколько мог бы ещё сделать!
— Не надо… Ничего не надо… Ты испортил девку… Испортил ей жизнь!
— Не я, так кто-нибудь другой! Тоже мне, Дева Мария! — вдруг злорадно произнёс завуч.
Старик застонал:
— А-ах, ты, гадина! Попался бы ты мне на войне! Я бы тебя танком раздавил!.. Душегуб!..
Тут я услышала глухой удар и треск свалившихся стульев. Крик старого ветерана резко оборвался.
— С кем воевать собрался? Со мной? Ты ещё не знаешь меня, танкист!
Мне было страшно представить, что там произошло. Сердце суматошно колотилось в груди. Захотелось выбежать и закричать, но ноги подгибались и дрожали, скованные оковами подлого страха. Как загипнотизированная, смотрела я на треснувшую раму, обрамляющую портрет Микеланджело, и вспоминала то беспомощное состояние, которое я однажды пережила в безжалостных объятиях насильника. Разве я могла с ним справиться?
Послышалась какая-то возня. На пол звонко упала тяжёлая связка ключей, заставив меня вздрогнуть. Завуч зло выругался и подобрал ключи. На мгновение воцарилась полная тишина. Тяжело ступая, он подошёл к окну, и я заметила в проходе между стеллажами его мелькнувшую фигуру. Ему стоило только повернуть голову в мою сторону, и моё присутствие было бы обнаружено. Я замерла от ужаса, представляя, как он подойдёт и задушит меня. Но, на моё счастье, всё внимание этого подонка было приковано в другую от меня сторону — к открытому окну.
Он, что-то передвигая, уронил на пол, и видимо, попав себе по ноге, зло выругался. Выходя наружу, завуч процедил сквозь зубы:
— Эту победу тебе уже не праздновать, герой!
Послышалось, как лязгнула тяжёлая дверь, затем громко щёлкнул замок. Через пару минут свет погас. Этот подонок отключил рубильник, чтобы свет не привлекал внимания.
Наступила полная тишина. Некоторое время я прислушивалась, всматривалась в потемневший проём между старой мебелью, и не двигалась с места. Но когда я, наконец, решилась покинуть своё тайное убежище и вышла, передо мной предстала ужасная картина. Лукьян Петрович неподвижно лежал на полу, раскинув руки. Всё его лицо и голова были окровавлены. Он, вздрогнув, со стоном повернул голову и, увидев меня рядом, удивлённо раскрыл глаза. Я тронула его за руку.
— Лукьян Петрович… — позвала я тихо. Горло пересохло. Меня охватила сильная дрожь и больше я не могла произнести ни слова.
Бедный ветеран лишь разомкнул бледные губы и обессиленно выдохнул. Он закрыл глаза и глухо застонал. И я поняла, что распускать нюни и слезиться сейчас не время, я должна действовать без промедления. Я огляделась и увидела висевший на стене его старый рабочий халат, который и подложила под голову старика. На его голове под редкими, седыми волосами багровела большая ссадина, из носа тонкой струйкой текла кровь.
— Лукьян Петрович… Вы слышите меня? — я снова тихо обратилась к нему. Он не отвечал, по-видимому, находясь в забытьи.
И тут мне пришла в голову мысль, что завуч может в любую минуту вернуться, открыть дверь и тогда… Я с ужасом осматривалась и лихорадочно обдумывала, что делать, как защититься и даже представила себе, как со всей силы ударю его сзади, собью с ног, выбегу и стану громко звать кого-нибудь на помощь… Теперь, вспоминая те страшные события, я понимаю, что эта эфемерная идея выглядела более чем наивно, но в тот момент ничего более путёвого и действенного мне в голову не приходило.
Выбрав среди поломанной мебели тяжёлую ножку от стола, я подошла к двери и прислушалась. Не прошла и минута, как до меня донеслись странные звуки, напоминающие треск веток. Но они исходили не от двери, а из открытого окна под потолком! И я обернулась. Лишь стоило мне поднять голову, как мой взгляд встретился с ошеломлённым взглядом Лаврентия Карловича. Обломав ветви кустарника и с трудом протиснувшись, он склонился к оконному проёму и заслонил своей громадной фигурой почти весь проникавший и без того скудный свет. Из-за игры косых лучей заходящего солнца его светящийся тёмно-красный силуэт выглядел как настоящий призрак. Он зарычал от негодования и с силой рванул решётку.
— Как ты там оказалась? — закричал он, недоумевающе уставившись на меня.
Уловив растерянность в его голосе, я нервно хмыкнула, чтобы скрыть свой страх.
— Пришла ногами.
— Ах, ты дрянь! Снова свалилась на мою голову! И зачем ты вечно суёшь свой нос куда не надо!
Я увидела его немигающие, выпученные глаза, и мне хватило одной секунды, чтобы принять единственно верное решение — открытое нападение. И я, более не сдерживаясь и презирая себя за былое малодушие, взорвалась гневным криком:
— Я знаю больше, чем ты думаешь. Ты — преступник!
— Что-о? — рявкнул он.
— Я видела тебя с нею!
— С кем?
— Я видела тебя вместе с Марией на твоей даче! Ты разрывал ей душу, как коршун свою добычу! За это мерзкое преступление ты ответишь!
Лицо Лаврентия Карловича вытягивалось с каждой секундой. На какой-то миг он, крайне удивлённый моим внезапным появлением, после упоминания о Марии, совершенно стушевался и явно не находил слов.
— Что… что ты несёшь? Откуда тебе это знать!.. Это она сама рассказала?.. Нет! Врёшь! Этого не может быть!.. А-а, ну конечно, ты слышала наш разговор? Какого чёрта ты тут вообще делаешь?
Он разразился длинной грязной руганью. Но вдруг остановился и злорадно процедил:
— А ты ещё не знаешь, что я приходил в школу той ночью, когда ты была с Рубиным! Я долго ждал, когда ты останешься одна, чтобы разделаться с тобой, а после и с ним! А для этого мне надо было разлучить вас навсегда! И у меня это получилось.
— Нет! Не получилось и не получится… Никогда!
Я с размаху стукнула в дверь деревянной ножкой от стола.
— Можешь не стараться. Дверь бронирована. И человека с дубинкой никто не услышит… — он еле сдерживал новый приступ бешенства и притворно рассмеялся. — Я же тебе всегда говорил, пора жить прогрессивно! Модернизм — это не направление, это стиль жизни! А ты просто архаична! Брось дубинку!
— Рано смеёшься, мерзавец! Ты не останешься без возмездия! Всё, что ты делаешь — преступно! Ты зло, прижившееся среди людей и надевшее маску учителя! Чему ты можешь научить детей? Только жестокости и подлости!
— Ой, как мне страшно! Милая моя Надежда Романовна! Твоя дерзость сводит меня с ума. Ты отвергла меня, но ты не представляешь, что бы ты имела, если б ты была со мной!
— Свой новый модерный кабинет? — усмехнулась я в ответ.
— Ты недооцениваешь меня, наивная Надежда Романовна! — он скривился и сухо произнёс: — Намного больше: ты бы осталась жить!
Я взглянула на Лукьяна Петровича. Он лежал, не шелохнувшись. Кровь запеклась на его лице. Это было убедительнее всяких слов.
— Ты убьёшь нас… — будто не спрашивая, а подтверждая очевидное, задумчиво сказала я.
— Что же мне остаётся делать? Помнишь, что я тебе говорил: причина и следствие, необходимость и случайность… Каждая причина сама является следствием какой-либо предшествующей причины…
Мерзавец и сейчас бравировал, придав голосу напускную невозмутимость и снисходительность.
— Именно твоя наглая привычка совать нос не в свои дела стала первопричиной, а следствием её будет… Как бы мне этого не хотелось… Впрочем, я великодушен и позволю тебе самой выбирать: или со мной, или с ним… — он кивнул в сторону старика. В его глазах блеснула затаённая надежда, и он умильно воскликнул: — Клянусь тебе, что об этом не узнает ни одна живая душа! И ты будешь жить! Ну же, ты ведь ещё так молода, дорогая Надежда Романовна!
— Ты забыл ещё одну важную связь: преступление и наказание! — крикнула я. — Иди домой и перечитай Достоевского!
Лицо чудовища стало каменным. Его мрачный взгляд молча сверлил меня. Его огромные руки, с невероятной силой сжимавшие прутья решётки, казалось, были способны раздвинуть её, чтобы достать меня. А я спокойно глядела прямо на чёрно-красный силуэт монстра в проёме окна и качала головой:
— Нет, с тобой — никогда. Лучше умереть.
— Жаль, ты сделала неправильный выбор, — зло произнёс он. Но скорее от страха за себя, чем из жалости ко мне.
— Я не иду на сделку с Дьяволом, вот и всё…
Он криво усмехнулся:
— Ты мне льстишь! Так и знай: я не верю ни в Дьявола, ни в Бога! А коли Бога нет, то и греха за собою не вижу!.. Кое в чём уважаемый Фёдор Михайлович был прав! Да, кстати, а ведь Дьявол и впрямь мне больше симпатичен. Ведь добродетельный Бог молча позволяет человеческим страданиям и горю приумножаться, а Дьявол учит, как эти страдания избегнуть, как выжать из этой короткой и дрянной жизни побольше пользы и драйва! Вот, кто достоин быть моим учителем и наставником! Признаюсь, я даже готов продать ему свою душу!
Он выдавил из себя истерический смех.
— Она уже обречена, — с неподдельной грустью ответила я.
— Глупая дрянь! — бросил он в ярости.
Чёрно-красное чудовище просунуло свою огромную, страшную руку сквозь решётку и, хватая пальцами воздух, сжало её в кулак и грозно затрясло им.
— Я тебе уже говорил: оставь свои дурацкие сказки! Ты ещё не убедилась в моей правоте? Ведь и сейчас твой Бог не уберёг тебя! Ты сама попалась в капкан. Однажды тебе удалось от меня сбежать, но второго подходящего случая я не упущу… А ты посиди и подумай. И помоги себе сама, если сможешь, — угрожающе произнёс он и исчез из виду, приставив к окну снаружи кусок какой-то фанеры. Видимо, это её он отыскал здесь и пробрался туда затем, чтобы заслонить ею окно и заглушить крики своих пленников.
Преступник уходил со школьного двора, решив неспешно и тщательно спланировать свой следующий и решающий удар. Он довольно улыбался, ещё не подозревая, что упустил свой последний шанс.
Продолжение следует...
http://proza.ru/2023/03/05/1636