начало: http://proza.ru/2023/03/05/11
Беременность протекала легко, правда иной раз с капризами, хотелось сущей чепухи, так, мелочёвки – каких-нибудь жареных семечек или солёных груздей, и тогда Ромка в доску разбивался, но добывал эти самые грузди, мотаясь по деревне.
Как-то вечером Таня почувствовала недомогание. Её бил озноб, поднялась температура, тело покрылось красной сыпью. Ромка вытащил из постели местного фельдшера - седого маленького старичка Семёна Ивановича, которому давно бы уже на пенсию, но другого фельдшера в деревне не было, и он так и вел свои врачебные дела, срываясь на вызовы днём и ночью, но, несмотря на свой преклонный возраст, был достаточно подвижен и лёгок на ногу.
Он осмотрел Таню, измерил температуру: «Хм-м-м..» - и тревожно взглянул на Ромку, - Похоже, краснуха.
Ромка испугался: «Серьёзно?!»
Фельдшер отозвал его в сторонку: «Это очень опасно для ребенка. Завтра езжайте в районную женскую консультацию, пусть врач её осмотрит» - и направился к выходу. У двери оглянулся: «Срочно!»
Таня дремала, она была слишком слаба и не слышала слов доктора, а Ромка не стал её будить.
* * * * *
Утром в консультации - народу, не продохнуть. Ромка влез без очереди, сославшись на срочность и болезненное состояние супруги. Участковый терапевт осмотрел Таню и подтвердил диагноз Семёна Ивановича, прозвучавший в его устах, как приговор: «Краснуха!»
Краснуха и краснуха, что в ней такого? Детская болезнь, судя по названию… Но нет, болезнь коварна и может негативно повлиять на развитие плода. Тане предложили прервать беременность, поскольку вследствие болезни ребенок может получить уродство либо дефект слуха или зрения. Эта новость просто без ножа зарезала. Убить их первенца, на шестом месяце? Нет, всё обойдется. Подумаешь, какая-то температура, сыпь… в наше-то время! Таня отказалась, да и Ромка её поддержал – будь, что будет, нельзя лишать человека шанса на жизнь. Светлану Петровну решили в свои дела не посвящать. Да и какое кому дело до чужой беды-радости, хоть и мать она ему, Ромке, а всё ж уже другая семья.
Таня быстро справилась с болезнью, но была на особом учёте в женской консультации. Бесконечные анализы, витамины, таблетки для поддержания иммунитета… Она чувствовала себя прекрасно, малыш в животе развивался по врачебным меркам неплохо и постепенно страхи за будущего малыша улеглись.
Пришло время, и Ромка отвёз Таню в роддом. Мальчик родился с неплохим весом, но Тане его не показали. Смутное беспокойство закралось в её душу. Не принесли его и на следующий день.
«А вдруг что-то с ним не так? Вдруг он слабенький? А, может, он…»… Нет, об этом она даже и думать не смела.
Ночь прошла в слезах и тягостных раздумьях. Таня слышала доносившиеся откуда-то крики малышей и ей казалось, что она слышит своего мальчика, и её сердце сжималось от боли и страха.
Утром роженицам принесли кормить детей. К Тане подошла молоденькая медсестричка и попросила её пройти в кабинет врача. Ноги не слушались, мысли самые страшные… Таня медленно шла по коридору непослушными ногами и была готова услышать от врача ужасные вещи. Врач усадил её на стул и сообщил, что ребёнок жив, но имеет некоторые особенности. У Тани будто камень с души скатился, она уже ничего не слышала, в её висках так и стучало радостное: «Жив! Жив! Жив!»
«Ну и что, пусть он особенный, он такой и должен быть, ведь он наш с Ромкой, наш долгожданный маленький человечек», - думала она с улыбкой на лице.
- Вы просто не представляете, каково растить ребёнка с подобным диагнозом. А в интернате для детей с особенным развитием…
«Как же обрадуется Ромка, когда увидит своё продолжение, возьмёт его на руки! Какое это счастье – сын!»
- … и я Вам предлагаю подумать, больной ребенок - большая ответственность» - донеслось до её ушей очередное предостережение.
Таня очнулась. Её ребенок не будет сиротой, какой была она. У него будут и папа, и мама.
- Нет, это мой ребенок и мне нести этот крест! - решительно отрезала она.
- Хорошо, - сказала врач и встала. – Вам принесут его кормить. Но мое дело предупредить вас о последствиях. И все-таки посоветуйтесь с мужем.
Чтобы прекратить этот бесполезный разговор, Таня пообещала подумать и вышла за дверь с таким легким сердцем, что просто хотелось летать, петь…
А в голове её крутилась всё та же песенка: «Жив, жив, жив!» и сегодня она его увидит.
* * * * *
Приносят. Крошечная кукла в платочке. Спит, глаз не открывает. Ротик полуоткрыт. Носик вздёрнутый, курносый… И чего навыдумывали эти врачи? Где, где особенность эта? Ребёнок, как ребёнок… Да нет, это же её ребёнок, самый лучший ребёнок на свете!
Таня ощупывает сквозь пелёнку ножки, ручки, пальчики… Всё есть, всё, как положено. Может быть они ошиблись, врачи эти досужие? Ведь бывает, когда ставят неверный диагноз… А у неё, у Тани, всё должно быть хорошо, да и разве может быть иначе?!
Малыш морщит нос. До чего же смешной, этот кроха. Вот и глазки открывает, кряхтит, крутит головкой…
Таня спохватывается. Есть ведь хочет! Она суёт ему грудь, а малыш жадно хватает её беззубыми дёснами и сладко причмокивает. Да нет же, зря они её пугают. Вон, какой красавец! Глазки немного раскосые, ну так маленький ж ещё, да и видят они всё вверх ногами… Так говорят.
Таня успокаивается. Гладит малыша по головке… Он засыпает, пуская слюнку…
* * * * *
Перед выпиской врач пригласил Ромку к себе. Вышел он оттуда, с побелевшими от злости губами. Молча принял конверт с сыном. Таня не стала спрашивать, понимала, как ему сейчас тяжело на душе. Такси до дома домчало быстро. За поездку ни слова не проронили.
- Добро пожаловать домой, Егорушка! – произнёс вдруг любовно Ромка, переступая порог их дома.
Таню, словно током дёрнуло. ««Егорушка»…. Они ведь и не придумывали имя ребёнку, сглазить боялись. А тут вдруг… Ну, Егорушка, так Егорушка. Стало быть, в честь отца Ромкиного. Таня не против. Егор Романович… А, что? Звучит!»
Набежали соседи, друзья… Радуются, поздравляют. Подарки несут, кто погремушку, кто пелёнки, кто ванночку. Семён Иванович пришёл, стульчик детский принёс. Посмотрел ребёнка, похлопал по плечу Ромку, дескать, ничего, жизнь расставит всё по местам, только друг дружку держитесь.
Пришла и Светлана Петровна, молча прошла в детскую. Таня с Ромкой за ней. Посмотрела она. Долго смотрела на спящего Егорушку, да и выпалила после: «Порченная ты! Семя твоё гнилое! Выродок твой слабоумный только фамилию нашу позорит!»
У Ромки прямо губы затряслись, заикаться начал, глаза выкатил, как у бешеной собаки стали. Испугалась Таня, никогда его таким не видела. Выгнал он мать из дому, страшные вещи сказал напоследок.
Ушла Светлана Петровна в слезах. Потеряла она семью свою, сынов своих, а теперь и внука единственного.
Ромка в бешенстве наколол целую поленницу дров. Вернулся в дом. Подошёл к Тане, обнял её и прошептал на ухо: «Надо жить, Танюша, сына на ноги поднимать!»
* * * * *
Время летело, будто ветер перелистывал года. Егорушке уж пятнадцать стукнуло. Играет целыми днями в кубики, строя башни. Рассыплется башня – сердится: «Гы-гы», удержится ли, всё одно – «гы-гы». И радость у него, и недовольство – «гы-гы» да «гы-гы». Взрослый парень, а умом – ребёнок пятилетний. Добрый он, спокойный, к людям ласковый. Придёт в дом кто чужой, а Егорушка раскинет руки, будто обнять хочет и своё, только ему известное лопочет: «Гы-гы-гы», будто смеётся.
Таня на ферме давно не работала, уволилась сразу, как сын родился, не с кем Егорушку оставлять, только по вечерам ходила в «маленькую» контору да раз в неделю бегала через мостик - в Большое полы мыть в клубе. В том самом клубе, где познакомилась со своим Ромкой. Прибежит в клуб, начнёт полы мыть, и вдруг накатят на неё воспоминания, и вот она уже слышит музыку, и Ромкины признания... Вздохнёт она, всплакнёт, да некогда ей в воспоминаниях рыться, Егорушка дома ждёт.
Ромка в Егорушке души не чаял. Работал за семерых, уставал, понятно, а придёт с работы, сыночка увидит, растает… И усталости, как не бывало. А Егорушка Ромке радуется. «Гы-гы» смеётся да подпрыгивает, ручки к нему тянет. Нарисует Егорушка, только ему ведомое - круги, точки, чёрточки и показывает Ромке картины свои, «гы-гы», смотри, мол. А Ромка хвалит, языком прицокивает.
Очень любил Егорушка сказки. Читает ему Таня, а он внимательно слушает, головой качает, в картинки пальцем тычет и кажется ей, что понимает он, вот только сказать не может, трудно ему. Сколько ни билась Таня, сколько ни занималась с ним, так и не научился говорить Егорушка. И «мама» - «гы», и «папа» - «гы». Только Таня с Ромкой понимали, что он сказать хочет, что любит, а что – не очень.
Достанет Ромка баян и начнёт на нём «плясовую» играть, и Егорушка бросает свои кубики, да в пляс пускается. Пляской, конечно, не назвать, стоит одном месте, сгибая и разгибая ноги, словно прыгать хочет, из стороны в сторону качается, да «фонарики» руками крутит. Но видно, что нравится ему музыка и подпевает он баяну своё нескладное «гы-гы».
Татьяна больше детей не захотела, побоялась. Да и какой второй ребёнок, когда за этим нужен глаз да глаз. Да и разве можно позволить, чтобы Егорушке меньше любви доставалось? Нет, уж пусть всё для него.
Так и жили втроём. Оба села по-хорошему завидовали им, любовь и понимание в доме, и за столько лет ни разу не ослабли их отношения, наоборот, всё крепче становилась их любовь.
Но жизнь проверяла их на прочность.
Ромка с утра на лесопилку свою ушёл, а к обеду уж Татьяне сообщили, что увезли его в больницу – руку покалечило.
Отключили свет на лесопилке, и Ромка, пользуясь моментом, полез пилу сменить, а тут и циркулярка заходила, да покромсало его руку пилами по самый локоть. Вырубили станок, да поздно.
Выписали Ромку из больницы. Приехал понурый, страшный пустой рукав за ремень заткнут. Бросилась Таня к нему, зарыдала, а Ромка легонько отстранил её, мол, мальца не пугай, да к Егорушке: «Гы-гы», - говорит ему, а Егорушка весело вторит: «Гы-гы», радуется глупенький.
Светлана Петровна примчалась, с тех самых пор не была, как её Ромка из дома выставил. С порога закричала: «Угробила ты сына моего! Лишила на старости лет кормильца!»
Впервые промолчал Ромка, а лишь махнул оставшейся рукой, как бы говоря, да чего уж теперь поделаешь. Надо жить дальше…
Плакала Таня, не зная, в чём её вина. В том, что родилась на белый свет? Не сдохла от голода и родительских побоев? В том, что Ромку полюбила, сына ему родила? Но разве ж она причина его увечья?
А Ромка? Даже слова в её защиту не сказал…
Оформили инвалидность. Никаких выплат ему за потерянную конечность не было, поскольку снова, как у отца вынесен вердикт – нарушение техники безопасности.
* * * * *
С этих пор Ромку, как подменили. В жизни не брал спиртного в рот, а тут, как с цепи сорвался. Сначала понемногу, а затем втянулся так, что и дня не проходило без водки. Друзья появились, колдыри местные. С тем, с кем общался раньше, стали сторониться его. Может, от того, что опустился он, но Ромка был уверен, что калеку сторонятся. Новые дружки уведут куда-то, а после приводят вусмерть пьяного. Придёт, упадёт на стул и смотрит стеклянными глазами в пол. Потом встряхнётся и зовёт ласково: «Сынок! А посмотри, что папка тебе принёс!» Подбежит к нему Егорушка, дёргает его за пустой рукав: «Гы-гы», а Ромка достанет из кармашка бумажку засаленную, а в ней леденец на палочке, весь в табачных крошках. Оботрёт о штанину и подаёт: «Кушай, милый! Радость моя, единственная…» А после ткнётся лбом в стол и заплачет пьяными слезами по жизни своей нескладной.
Таня терпела, понимала, что нелегко ему. Видела, как смотрит он на баян злыми глазами, как скрипит от бессилия зубами, будто он причина всех его несчастий. Убрала она его от греха подальше, чтоб душу себе не травил. Глядь, а Егорушка тащит его, надрывается, толкает его Ромке - играй, мол: «гы-гы» и начинает «пляску» свою, не дождавшись музыки.
Денег на выпивку не хватало, пенсию свою по инвалидности всю пропивал, а после и вещи стал выносить из дома. Кричал – имею право, я через это барахло калекой стал.
Дошёл Ромка до того, что на Таню руку свою единственную поднял. Ударил кулаком, разбил губы в кровь. На коленях потом прощенья вымаливал, клялся всеми святыми, что не позволит себе дурного. Держался день, два… а на третий приходил пьяный в дым.
Злой стал, раздражительный и только при виде сыночка своего лицо его светлело.
- Сынок, а сынок? – и похлопывает себя рукой по ноге, играючи, будто в такт, - Гы-гы!
- Гы-гы, - отвечает Егорушка.
Ушёл в ночь Ромка к дружкам своим, да и не вернулся. Только на второй день к вечеру нашёлся, принесли его сельчане – замёрз в сугробе.
Зима выдалась морозная, день мужики могилу долбили. Отдала Таня деньги, что на чёрный день копила. Вот, видать, и настал он, черней уж некуда.
Лежит Ромка в гробу, живой будто. Красивый. Всё те же брови вразлёт и смоляные кудри, сединой тронуты... Егорушка сидит рядом кубики перебирает, будто понимает, что спит папка и будить его никак нельзя.
Увидала свекровь Ромку, завыла: «Сыночек ты мой, ненаглядный Ромушка! Кровинушка моя единственная! Сгубила тебя эта проклятая детдомовка! Изурочила радость последнюю в жизни… И зачем только повстречалась она на твоём пути! Одна я теперь осталась, как перст одна… Кто ж мне воды-то подаст…в последний путь проводит?!»
Егорушка подошёл к бабке своей, тронул её за рукав: «Гы-гы…» - говорит, и смеётся.
- Что ты смеёшься, урод! – прикрикнула на него Светлана Петровна, - Извели вы вдвоём сына моего, изверги проклятые!
Отшатнулся Егорушка. Заморгал испуганно глазёнками. Никогда на него никто не кричал, не привык он к такому обращению. Отбежал он от бабки, забился в угол.
Тут Таня, всегда такая молчаливая, покорная, встала и указала на дверь: «Вон из дома моего!» Тихо, но так твёрдо сказала, что оторопела свекровь от такой смелости, не стала перечить, а только вышла молча, поджав губы.
* * * * *
Хоронили Ромку обоими селами. И «большие» пришли, и «маленькие». Много хороших слов было сказано над могилой. Любили его сельчане. Вот только любили его здорового, а как несчастье случилось, как опустился до дна жизни, так и не хотели замечать. Никто ни словом, ни делом не считал нужным помочь.
А теперь все говорили хорошие слова, а где ж вы раньше-то были, люди?!
Таня не плакала, слёз уж не осталось. Свекровь всхлипывала где-то в толпе, друг на друга не глядели.
Забросали Ромку мёрзлыми комьями, поставили крестик, ветками еловыми могилку обложили, да помянули водочкой, прямо там, на кладбище.
Вернулась Таня домой, соседка была с Егорушкой. Соседка телевизор смотрит, а Егорушка всё с кубиками своими, башню строит. Увидел мать: «Гы-гы!» - обрадовался. Ушла соседка, вдвоём остались.
Села Таня рядом с сыном своим беспечным, обхватила его голову руками и простонала сквозь слёзы: «Горе ты моё! Что ж теперь делать-то будем без папки нашего? Как жить?»
- Гы-гы, - ответил Егорушка и посмотрел на неё полными слёз глазами. Обняла она его, поцеловала в макушечку и заплакала. Так и сидели они, прижавшись друг другу, разом осиротевшие.
Скрипнула дверь. Таня испуганно оглянулась. На пороге стояла Светлана Петровна, не решаясь пройти в дом.
- Гы-гы, - оторвался от матери Егорушка и протянул руки к своей бабушке, большие руки маленького человека. Протянула в ответ Светлана Петровна свои руки, обняла внука впервые за всю его недолгую жизнь.
- Ничего, Егорушка, всё образуется. Одни вы у меня на белом свете остались, - и погладив его по голове, добавила, - Надо жить!
февраль 2018г.