Как только мы добрались до лаборатории Мартина, он включил свет за мерцающим экраном. Он извинился, что задержал меня, сказал, что хочет взглянуть на спектроскопическую пластинку; брат стоял, прикрепляя негатив к яркому экрану и вглядываясь в ряды линий.
Я подумал, что он решил оправдаться работой. Он не хотел обсуждать сегодняшнее решение. Я вновь огорчился.
Мы молчали; но мы оба чувствовали разлад; но не это само по себе тяготило меня. Сдержанность, разлука, отказ от близости - отношения братьев, которые в то же время жестки и не чрезмерны, могут выдержать их. И все же в ту ночь, когда мы молчали и он стоял над светящимся экраном, у меня было тяжело на сердце. Причина казалась недостаточной; мне не нравилось то, что он планировал сделать с Сэбриджем; но я не смог бы объяснить, почему мне это не нравилось.
Я не сомневался в его намерениях с той ночи в Стратфорде, когда он рассказал про Сэбриджа Льюку. Он предвидел опасность: он также предвидел, как использовать его в своих интересах. Ему было ясно, как на его месте могло бы быть ясно и мне, что он мог бы многое выиграть.
Было горько, но я не обвинял его - возможно, из-за горькой отдачи, за которую я так или иначе отвечал.
Его предложение в Стратфорде было невозможным, но сейчас это спасло бы от неприятностей. И я не мог обвинить его в том, что теперь он хотел убрать Сэбриджа. Мы никогда не говорили об этом, но мы оба любили нашу страну - неловко, более сдержанно, чем Бевилл, как и многие ровесники.
Мы высказали в едких, жестко звучащих выражениях - поскольку нам пришлось жить в этой стране, мы могли бы сделать ее настолько безопасной, насколько это возможно. На самом деле, когда мы услышали о шпионах, мы были потрясены больше, чем показывали.
Скрывая свое возмущение, такие люди, как Мартин, Фрэнсис Гетлифф и я, сказали друг другу сухим, аналитическим языком того времени: никому из нас не нравилась ситуация, в которой мы оказались; но в этой ситуации у всех обществ были свои секреты - любое общество, которое позволяло красть свои секреты, стало устаревшим - мы не могли этого допустить. Но принять эту необходимость - это одно, а работать с этим - совсем другое.
Было ли этого достаточно, чтобы я так досадовал?
Было ли этого достаточно даже для того, чтобы он отбросил угрызения совести, которые мы друзьями ценили больше? Между собой мы старались быть добрыми и преданными. Но в тот день я не сомневался, что Мартин планировал подняться за счет Льюка, используя контраст между ошибкой Льюка в суждении о Сэбридже и собственной предусмотрительностью. В тот день он воспользовался замешательством Уолтера перед Бевиллом. И Мартину ещё было с чем играть.
Было ли это причиной моей досады?
Мартин аккуратно упаковал фотопластинку в коробку, сделал пометку снаружи и повернулся ко мне. Он еще раз извинился за то, что заставил меня ждать; он ожидал результат из другой лаборатории через десять минут, и тогда он был бы готов идти.
Мы немного поговорили, мыслями находясь в другом месте. Затем, без предварительных слов и также без неловкости, он сказал:
- Жаль, нам пришлось отмахнуться от Ханны.
Я согласился.
- Уверен, так лучше, - добавил он.
- Когда это закончится?
- Нескоро, - ответил брат. Он продолжил:
- Она поймёт. С такой было бы хорошо. - Я взглянул на него, его лицо было освещено снизу сияющим экраном. На его лице была задумчивая, саркастическая улыбка. Он сказал:
- Почему мы на таких не женимся?
Я уловил его тон. Мой собственный брак был еще более непрочным, чем его.
- Конечно, нам хочется спокойной жизни, - произнёс я. Это был сарказм, и мы оба его разделяли.
- Именно.
Казалось, мы недурно ладили; можно было попытаться поговорить. Я начал:
- Возможно, впереди неприятности.
- Почему же?
- Сэбридж.
- Возможно.
- Возможно, я бы понял лучше, если б знал твои мысли.
- Хм?
- Сейчас многим нужна помощь. Даже мне, - признался я.
После раздумья Мартин ответил:
- Вряд ли мы думаем об этом одинаково.
Без всякой грубости он оборвал разговор. Он начал спрашивать о квартире, в которую я собирался переехать.