Нет, наверное, загадочней места, чем то, где раскинулось бескрайнее царство тайги. Пронзительный целебный воздух, от которого кружится голова, терпкий и пряный запах сосновых слёз и хвои щекочет ноздри, одурманивает и одновременно чистит мозги, и дышится там, словно за двоих.
Где-то здесь и притаились два села – «Большое» и «Маленькое». Идти от одного к другому всего ничего - через подвесной мостик, что проходит через вертлявую речушку со смешным названием «Щекотка», неизвестно кем и за что придуманным. Сразу за мостиком начинались хозяйские огороды и сады, ничем не огороженные, но каждый житель знал от какого и до какого камня начинался и заканчивался его участок.
В Большом селе была большая ферма, а в Маленьком – маленькая. В Большом селе стояла церковь, а в Маленьком – часовня. Всё было в «Большой» большое, а в «Маленькой» – уменьшенная копия. Им бы объединиться, но как-то уж привыкли за много лет жить «двумя» домами, да и река мешала, хоть и небольшая, но по весне порой разливалась так, что бывало заходила на частные огороды, возвращаясь в свою колею только к середине лета.
Вот только Маленькой достался лучший «кусок» тайги. Косматые вековые ели, до земли спустившие свои колючие ветви, высоченные корабельные сосны и пушистые кедры, раскинувшие по мшистой земле корни-щупальца, вызывали священный трепет и преклонение перед этой зелёной мощью. Понятно, что все эти чувства мог испытать только человек приезжий, городской, попав из душной «газовой камеры» мегаполиса в одуряющий сознание природный плен, местные же ни на воздух, ни на данные красоты внимания не обращали. Здесь и стояла лесопилка, на которой трудилось мужское население обоих сёл. В противовес ей в Большой отгрохали клуб с танцзалом, библиотекой и даже кинотеатром, где каждую субботу привозили из города новый фильм и, где коротали «большие» и «маленькие» свои выходные. Серьёзного зверья в лесу Маленькой не водилось, так, по мелочи, белки с зайцами, весь зверь – сохатые с оленями, а порой попадались и волки с лисами, ушел на ту сторону речки – в низкорослый ельник, где нет визжащих пил и грохота падающих деревьев.
Так и дополняли друг дружку эти два села. Если в магазине Маленькой не было каких-то продуктов, шли – в Большое, и наоборот, из Большого в Маленькое.
История эта началась в крохотном голубом домике, что стоял у самого леса на краю Маленькой, когда там поселился новый житель. Дом пустовал пятый год, с тех самых пор, как умерла старуха Петухова, его владелица. Как её звали, знали немногие, поскольку она почти ни с кем не общалась, жила затворницей, не имея ни родственников, ни подруг. Выбиралась из дома только в магазин за продуктами и костями для собаки, да почтальонша к ней наведывалась. Вот и всё общение. Так промеж себя и величали по фамилии - «Петухова» да «Петухова». Как она там справлялась со своим хозяйством никому не ведомо, да только обнаружили её по весне мёртвой на вскопанной грядке и то, если б не пёс, что выл дённо и нощно то ли с голодухи, то ли по хозяйке своей. Похоронили силами обоих сёл, крестик воткнули, да и забыли про Петухову. Поначалу дом и заколачивать не стали, всё одно брать было нечего, но после того, как местные ханыги стали устраивать там попойки, участковый распорядился опечатать дом и пригрозил арестом каждому, кто сорвёт эту самую «печать». Ну, не здесь, так в другом месте соберутся, экая беда, летом под любой сосной – дом с «поляной», а зимой к любой тёплой бане можно прилабуниться.
Никто и не ожидал из «маленьких», что в Петуховском доме появится новая жилица, тем более, молодая, незамужняя. В село давно уж никто не переезжал, всё больше уезжали. Понятно, молодёжь, та всё в город рвалась за лучшей жизнью, особенно девчонки, а те, у кого были семьи, оставались при лесопилке и ферме, с них и кормились. Да и куда поедешь с таким «багажом», здесь и хозяйство, и родня, а там – чужак, он и есть чужак.
А когда в селе появилась хрупкая светловолосая Таня Макарова, удивлению сельчан не было предела, и никто поначалу не узнал в ней ту оборванную прозрачную от голода девчушку, что жила когда-то в селе Большое.
* * * * *
Семья Макаровых была вполне обычной семьёй, и дом когда-то был полной чашей, пусть и не жировали, но жили, как люди, в тепле, не голодали и не нищенствовали. Надежда и Сергей Макаровы работали на ферме, отец водителем, мать – дояркой. Когда беда подкралась в дом, никто и не заметил, но только всё чаще в доме стали устраивать посиделки, на которых без выпивки не обходилось. А после стало это нормой. И прилепились к ним прозвища, придуманные односельчанами – «Синяя Надька» и «Сверчок». У Надьки, от пьянки всегда синело и распухало лицо, то ли особенность такая, то ли пили дрянь всякую, типа, морилки, но кто-то из местных подметил эту особенность, дав ей это прозвище, а остальные же подхватили радостно. Серёга же Макаров, приняв на грудь, начинал скандалить и драться, бил кулаком по столу и кричал: «всяк сверчок, знай свой шесток». Не вдаваясь в подробности, его собутыльники обижались, и тогда хватали они друг друга за грудки, и начиналась ругань, переходящая в драку, где порой доставалось и Надьке. И так каждый раз.
На работе они держались ещё, особо не куролесили, пока не случилось ЧП - Сверчок по пьяной лавочке перевернул машину со скотом. За руль садился трезвым, тут с этим строго, а вот где успел «принять», неизвестно, да только он и половины пути не проехал, как оказался в кювете. Коров потом двумя сёлами неделю собирали по лесу, всех собрали, а вот машина требовала серьёзного ремонта. Осудили, но, пожалев, дали условно, правда, машину ему пришлось восстанавливать за свой счёт и штраф выписали немаленький. Вот и устроили его на ферму скотником, чтобы мог свой долг перед государством гасить. Ему бы за ум взяться, одуматься, но тот запил ещё больше и бывало, прямо там на ферме и напивался вместе со своей Надькой до беспамятства. Махнуло на них рукой руководство, да и уволило обоих, чтоб дисциплину не разлагали. Так они и пили беспробудно, учиняя дома пьяные оргии или таскались по соседям-алкоголикам, бросая маленькую дочь в холодном пустом доме на сутки, а то и поболе. Надьку, ту, и после не раз находили спящей в кормушках для скота. Напьётся где-то, а дойти домой ноги не идут, а тут ферма под боком, вот и забредёт туда по старой памяти и дрыхнет везде, куда завалится. Найдут её работники, вытащат всю в силосной жиже вонючую, да приволокут домой отсыпаться. А как проснутся родители, и измотавшись от похмелья, по новой в свой пьяный омут окунаются», скандалят и бьют морды друг другу и нет им дела до дочки своей, со вчерашнего дня не кормленной. Жили с огорода своего да подворовывали с чужого, летом ягоды-грибы собирали, по осени шишковали. Всё это тащили на трассу, что находилась в пяти километрах от Большого, где продавали проезжающим и после уже покупали продукты и спиртное. Идут по дороге, из горла прихлёбывают и до дому добираются уж никакущие, а то и в лесу заночуют, когда ноги держать перестают.
Сердобольная соседка - баба Маша, что жила окнами напротив, втихаря подкармливала девочку и прятала её у себя, когда та попадала под горячую руку буйного от сивухи отца. Сколько бы это продолжалось и чем бы закончилось, неизвестно, да только лишили их родительских прав и суд определил маленькую Таню в детский дом. Запуганная отцовскими побоями и вечно голодная, не знающая ласки, девочка долго привыкала к тамошним ребятишкам и воспитателям, но со временем оттаяла, превратившись из недоверчивого хмурого волчонка в ласкового и любознательного ребенка. Не видя раньше ничего хорошего в своей маленькой жизни, она теперь открывала для себя новый мир, в котором были игрушки, чистая одежда и теплая постель, а главное – еда. Она училась жить в других условиях и все новое жадно схватывала на лету. Таня быстро научилась читать, и писать, и когда пришло время пойти в школу, стала первой ученицей в классе, любимицей учителей. Школу закончила с отличием и, получив от государства жилье – маленький голубой домик с печкой на окраине Маленького, переехала в него жить. Поступать в институт не стала, какая учеба - на ноги надобно вставать, дом подлатать, вот и пошла работать на «маленькую» ферму дояркой. Родители к тому времени угорели от пьянки, успев поджечь дом. Дотла, сгореть не сгорел, но для житья стал не пригоден и так и остался стоять с незрячими окнами на черных обугленных стенах среди живых домов.
* * * * *
По субботам Таня ходила в кино и на танцы в Большое, как и все деревенские девчонки. Стройная светловолосая девушка с ясными голубыми глазами, в которых едва уловимо проглядывала печаль, поначалу вызвала интерес у хамоватых местных парней, но, получив от неё отпор, они постепенно потеряли к ней интерес. Там, на танцах, она и встретила своего Ромку. Красавец, чёрные брови вразлёт, сам смуглый, цыган цыганом, он был весёлым и юморным парнем, центром притяжения сельских девчонок, которые сохли по нему, кто втайне, кто демонстративно, вызывая ревность местных парней. Подошёл к стоящей в уголке Тане и сказал прямо: «Будут приставать, скажи, что Ромке пожалуешься». Улыбнулась Таня ему, улыбнулся и Ромка. И как-то само собой получилось, что стали они встречаться. Мотались в город по киношкам, танцам, не пропускали ни одного вечера в клубе, пока Ромка, не сделал ей предложение. Устав от одиночества, Таня согласилась сразу, да и к тому времени не было для неё роднее человека, чем Ромка. Прикипела она к нему так, что уже и жизни без него не представляла.
Мать Ромки - Светлана Петровна, поначалу приняла Таню в штыки, посчитав её, детдомовку, «без рода и племени» (а порой лучше вовсе без племени, чем такое «племя») недостойной парой для своего младшенького. Ромка, пригрозив матери полным разрывом родственных отношений, быстро охладил пыл будущей свекрови и ей пришлось смириться с его выбором, дабы не потерять последнего сына. Не осталось у неё никого, кроме Ромки, тряслась она над ним, как над сокровищем и мысли не допускала, что между ними встанет кто-то ещё.
Отца Ромки, Егора Николаевича прибило сосной, когда он валил с сельчанами лес для строительства новой фермы. Промучался с неделю в больнице, да и умер. Председатель колхоза сразу открестился, дескать, нарушил технику безопасности. Кто знает, как оно там было на самом деле, одному богу известно, да только колхозники в разговорах своих винили начальство. Как бы то ни было, дело замяли и осталась Светлана Петровна молодой вдовой с двумя мальчишечками. Ромке тогда год всего было, а старшему Ванечке – десять стукнуло. Пришла с похорон, заревела белугой. И Ромка вместе с ней. Спохватилась она, что детей может напугать, взяла себя в руки, обняла защитников своих и выдохнула сквозь слезы: «Надо жить!» А как жить? Родня далеко, да и не нужна она никому, с двумя-то ребятишками. О замужестве Светлана Петровна и слышать не хотела, боялась, что отчим сынов её обидит, чужой он и есть чужой и всю жизнь положила на их воспитание. Работала, как лошадь, с утра - дояркой в колхозе, в ночь уходила сторожить детский сад, где попутно подрабатывала мытьем полов. Спустя время предложили Светлане Петровне должность заведующей молочной фермы, и она немедля согласилась. Хоть и работы прибавилось, за всем глаз да глаз нужен, но всё ж полегче стало, да и полы мыть и сторожить теперь уж без надобности, денег хватало.
Ванечка часть работы на свои детские плечи переложил, ну там огород вскопать, корову выгнать-пригнать, сено скосить литовкой. А тут и меньшой подрос, за ним потянулся, тоже трудиться хочет. Мать нарадоваться не могла на деток своих, думала вот оно – счастье. Но беда не приходит одна. Ивана призвали на срочную службу и попал он во вторую чеченскую, да и сгинул без вести спустя полгода. Помнила, как приехал представитель от военкомата, как неловко замялся у порога, как сообщил эту горькую правду, вырвав её сердце, и не взвидела она света белого…снова горе в её доме… Упала на кровать, а сзади Ромка за рукав тянет: «Мам, ты чего, мам?». Подняла тогда она свои слепые от слёз глаза и прошептала: «Ничего, сынок, надо жить!» До сих пор она ждёт его, от случайного скрипа вздрагивает, в окно глядит и в каждом прохожем видит его, своего Ванечку. Ведь никто не видел его мёртвым, может в плену где-то мается… И бывали же случаи, когда спустя годы солдатики возвращались… А теперь вот Ромка… «Уйдет он от неё, уйдет!» – с щемящей тоской думала Светлана Петровна и ещё больше ненавидела будущую сноху.
* * * * *
Свадьбу сыграли скромную, в Ромкиной деревне, где были только «свои», деревенские друзья-приятели со стороны жениха. После свадьбы и переехал Ромка в Танин дом. Устроился рабочим на колхозную пилораму. Деньги зарабатывал хорошие, все в дом нёс. Отгрохал дом пятистенок с крытым двором, стайку для скота и беседку, где они по вечерам с Таней пили чай. В общем, жили не хуже других, а может быть и лучше, потому что в их доме жила любовь и забота друг о друге. Свекровь приходила часто, с пирогами да блинами, чтобы обнять своего сыночка да накормить повкуснее, поскольку снохе не доверяла, считав её плохой хозяйкой. К Тане же относилась, как к разлучнице, разговаривала с ней, поджав в «гузку» губы, не глядя в глаза, будто со стенкой. Видя эту, ничем не прикрытую ревность, Таня сильно переживала, да Ромка успокаивал, просил не обращать на мать внимания, в конце концов у них своё гнездо, и он её любит, и никто на свете не заставит её разлюбить, даже мать родная. Таня была ему благодарна за эти слова, но всё же мать есть мать, и надо с ней как-то налаживать отношения. Вот у неё нет ни матери, ни отца нет, и некому ей, сироте, подсказать, как ей жить, как поступать, Ромка для неё – и мать, и отец. Отправляла она его к матери помочь по хозяйству – вспахать, сена накосить, дров наколоть… Сама, как могла пыталась пробиться к её сердцу. Бывало свяжет свекрови рукавички, носочки, Ромка отнесёт, а та и не притронется.
Когда Таня, спустя полгода забеременела, свекровка оттаяла, наконец-то увидев в ней не только сноху, но и мать её будущих внуков и стала показушно участлива и приветлива. Таня по своей простодушности этой показухи не замечала и радовалась такой перемене, наконец-то она обрела, пусть не кровную, но мать. Ромка тоже был доволен, теперь их жизнь складывалась, как нельзя лучше, наступил мир между его родными женщинами, и всем было хорошо и спокойно.
окончание: http://proza.ru/2023/03/05/1284