Продолжение десятого внутривквеливания.
- Серый код! – это был голос Адамс, пронзительный и испуганный, и у Уилсона сработал рефлекс – он бросил карту пациента на стол и выскочил из приёмного в коридор стационара, давясь собственным сердцем, от тревоги подпрыгнувшим и застрявшим где-то в горле.
Адамс работала на Хауса. Серый код означал нападение. А Уилсон ещё помнил пациента Мориарти с пистолетом и пациента Джейсона с пистолетом – у него возникали при сочетании «серый код» и «отделение Хауса» вполне определённые ассоциации.
Но на этот раз Хаус в инциденте не участвовал - с Хаусом он столкнулся практически сразу же; тот тростью пихал охранника, недостаточно бодро, по его мнению, перемещающегося к эпицентру тревоги и тем самым мешающего свободному продвижению самого Хауса. Дальше по коридору, в одной из палат, всё ещё шла схватка – за полупрозрачными жалюзи что-то со звоном обрушилось на пол, к дверям метнулся маленький Тауб, а внутри сцепившиеся тела ударялись то в прозрачную перегородку, то в тумбочку.
- Галоперидол! – вопила Адамс. – Скорее!
Санитары и охранник чуть не столкнулись в дверях, теперь Уилсон видел, что это пациент в больничной сорочке схватился с Чейзом. Тауб поспешно нашарил в ячейке тумбочки на посту снаряженный шприц, но он не мог сделать инъекцию, пока санитары не схватят и не обездвижат обезумевшего пациента, а тот уворачивался, прикрываясь Чейзом, хотя Чейз казался и выше, и сильнее него.
Охранник, наконец, изловчился просунуть между двумя противниками руку и отодрать их друг от друга. Тут же Тауб сделал укол, и буйный больной, всё ещё пытаясь дрыгаться, обвис у санитаров в руках, а тяжело дышащий Чейз отшатнулся назад.
Ситуация была купирована, хоть и успела собрать к дверям палаты почти весь персонал этажа. Но уже больного укладывали на место, кто-то поднял опрокинутый столик и, взяв в руки упавший лоток, принялся собирать в него разлетевшиеся по полу инструменты. Слава богу, всё, казалось, благополучно обошлось…
Но вдруг чей-то тихий испуганный вскрик заставил всех прерваться на полудвижении, как в детской игре «замри», и посмотреть в сторону Чейза. Уилсон, тоже подчинился этому общему порыву и увидел, что на груди светлой рубашки Чейза находится что-то такое, чему там быть никак не следовало. Он не сразу понял, что это рукоятка скальпеля, и даже успел глупо подумать: как же это там держится? Приклеилось что ли? Вот этой странной алой жидкостью? Чейз замер с широко раскрытыми глазами, потом перевёл взгляд на свою грудь – так делают, когда хотят убедиться, что не посадили пятно кетчупа на рубашку. Рукоятка скальпеля качалась в такт биению его сердца, и только теперь Уилсон отчётливо понял, что рукоятка – это ещё не весь скальпель, что расплывающееся на груди Чейза пятно – не кетчуп или краска, и что рукоятка скальпеля колеблется так ритмично, потому что её продолжение – лезвие – плотно сидит прямо в левом желудочке сердца.
Хаус, наконец, тоже добравшийся до места происшествия, издал какой-то странный сдавленный возглас – нечто среднее между «я же говорил» и «да твою же мать!» - и снова ткнул тростью – на этот раз санитара:
- Проникающее в сердце…. Каталку… - но тот, похоже, не понял, а Хаус и сам, не повторяя и не настаивая, подзавис, как будто вид покачивающегося скальпеля и его загипнотизировал.
В это время испачканный кровью и скользкий от неё серебристый, как рыбка, скальпель при очередном колебании выпал из груди Чейза и с тихим лязгом ударился об пол, слегка подпрыгнув. Кровь брызнула с него на туфли Адамс, и Адамс проворно отскочила, как будто это была серная кислота. Чейз всё ещё какую-то долю секунды смотрел на маленький алый гейзер, забивший из его груди, а потом, забыв закрыть глаза, рухнул на пол.
Это прекратило игру в «замиралки» - и все сорвались с места, а Хаус ткнул тростью санитара ещё раз. Молча. Но тот, видно, сам вспомнил последнюю обращённую к нему фразу, потому что проворно побежал за каталкой.
Чейза перевернули на спину – глаза его так и оставались открыты и пусты, как матовое стекло. Маленький алый гейзер плеснул вверх.
- Я держу! – закричала Адамс, затыкая гейзер пальцем, как балующаяся школьница пытается заткнуть школьный фонтанчик – и примерно с таким же успехом.
В дверь втолкнули каталку, и Чейза вскинули на неё быстро и неаккуратно, как тряпичную куклу. Но в тот миг это было правильно – не до церемоний, а просто как можно быстрее. Одновременно так же грубо на каталку подсадили-впихнули Адамс, чтобы она, стоя над Чейзом на коленях, продолжала затыкать фонтанчик, и их так и повезли в операционную, бегом по коридору, а остальные потянулись следом, как дети за крысоловом.
Уилсон было тоже дёрнулся за всеми, но тут же понял, что в его участии нет ни малейшего смысла, и остался у разорённой, забрызганной кровью палаты, куда уже привезли ещё одну каталку – для пациента. Санитары не обращали на него внимания, как на стойку для капельниц или светильник, выключенный днём – просто делали своё дело – подняли бесчувственного загруженного больного, перенесли на каталку и повезли.
И было жутко вот так, ничего не делая, стоять и смотреть в опустевшую палату: на забрызганную кровью стену с отпечатком окровавленной руки, на покосившийся кардиомонитор с наполовину вытошненной на пол лентой распечатки, на скальпель, всё ещё лежащий на полу – там, где выпал. Странно, кстати, почему все они не сразу поняли, что произошло – вот же ведь кровь, кровь, и ещё кровь – значит, брызнуло-то изрядно. Не могли не увидеть – не смогли осознать то, что видят.
К операционной Уилсон в тот день и близко не подошёл – только жадно ловил новости оттуда. О том, что Чейза подключили к аппарату искусственного кровообращения, о том, что раневое отверстие ушили, о том, что он пришёл в себя, что развилась нижняя параплегия, что команда Хауса диагностировала тромбоэмболию корешковой артерии и провела тромболэктомию. Обо всём этом он узнавал от третьих лиц, испытывая постоянную давящую тяжесть на душе, очень похожую на… страх? Да что за чёрт! Почему? Он пытался анализировать и не мог найти нужной формулировки. Боялся ли он того, что Чейз умрёт? Да, конечно. Но на самом деле страх не был рациональным и объяснимым так просто – скорее, его посетило чувство муравья на глобусе – ощущение собственной уязвимости, собственной… конечности? Необязательности? Случайности? От этого ощущения разболелась голова, боль пульсировала и била в виски клювом настырной птицы, становясь всё сильнее, до нестерпимой. Наконец, ему пришло в голову померить давление, и цифры на экране прибора ужаснули: двести десять на сто десять.
Он как раз шарил на посту в поисках гидралазина или чего-нибудь наподобие, когда в коридоре появился Хаус – бледный, всклокоченный и словно бы даже обросший больше, чем всегда.
- Ты там что потерял? – угрюмо спросил он. – Не нитроглицерин?
- Гидралазин. У меня гипертонический криз. Перенервничал из-за Чейза. Как он?
- Дырку залатали, эмбол удалили. Тебя что именно интересует?
- После эмболэктомии динамика есть?
- Нет пока.
- Пока? А что, если он так и останется парализован? Что он тогда вообще будет делать?
- Он не парализован. Только ниже пояса. Будет так же работать, только в инвалидном кресле. Хорошо то, что он – врач, а не футболист, так что особой разницы и не заметит.
- Ты тоже врач, - напомнил Уилсон. - Но за свою драгоценную ногу бульдожьей хваткой цеплялся. А он – хирург. Хирургу нужно стоять.
- Это он только номинально хирург, на самом деле – моя комнатная собачка.
- Ты просто бесчувственная скотина, если можешь… - начал было Уилсон, но тут заметил, что Хаус ещё больше побледнел и украдкой прижимает локоть левой руки к рёбрам.
- Но нет, ты не бесчувственная скотина, - тут же сам себе возразил он. – Ты только притворяешься бесчувственной скотиной и сюда не просто так пришёл. Это тебе нитроглицерин нужен. Что, сердце прихватило?
- Нет, хотел тут кое-какие взрывные работы произвести, да ты помешал.
- Вот, возьми, – он протянул на ладони узкую тубу. - И мне тоже сделай укол.
- Само и взаимопомощь – первый пункт устава боевых рейнджеров, - сгенерировал очередной бред Хаус, но тубу взял, вытряхнул прозрачный розовый шарик на ладонь и кинул в рот. – О, этот благословенный вкус кошачьего дерьма – отрада всех старперов, на втором месте после виагры. Смотри не проболтайся, что я оскоромился, не то я расскажу, что ты снимался в порно, Чи Пак и этой, из функциональной диагностики.
- Перестань, у нас с ней ничего не было!
- И не будет, если она увидит тот твой костюм.
Уилсон мысленно сосчитал до пяти, перевёл дыхание и кротко попросил ещё раз:
- Серьёзно, сделай мне укол. Пожалуйста. Мне реально плохо. Тошнит и голова раскалывается. Может, уйти пораньше? Всё равно никто не работает. Нападение на врача, ранение в сердце… Весь госпиталь лихорадит.
- Мои отказались проводить дифдиагноз, - сказал Хаус, забирая у него шприц с гидролазином – Они обсели койку Чейза и молча скорбят. Предложил вернуться к работе – меня проигнорировали.
- Тебя что, это удивляет? Психологически непросто лечить человека, который только что пытался зарезать твоего коллегу.
- Да ну? Ты что, серьёзно так думаешь? А где же лицемерные клятвы оказывать помощь каждому, кто в ней будет нуждаться, не взирая на то-то и то-то?
- Скальпель в сердце – это не то-то и то-то, это – серьёзно.
- Ага, то есть, если серьёзно, на врачебный долг можно забить?
- Тебя волнует врачебный долг?
- Странно то, что он не волнует никого больше. Ладно, пошли. Полечу тебя. У тебя рукав выше закатывается?
-Ты же понимаешь, что это будет серьёзное разбирательство? – спросил Уилсон, когда Хаус распустил жгут на его плече и надавил на поршень. – На твоём месте я бы заранее продумал линию защиты.
- Брось. Меня там и близко не было.
- Наивный, - хмыкнул Уилсон. – Ты на УДО, теперь, что бы ни происходило криминального хоть на долю процента в радиусе двести миль, ты будешь первым кандидатом на порку.
- Мы подозревали у больного, как один из вариантов развития событий, острый психоз, - сказал Хаус. – Чейз нарушил все запреты: от моего, как заведующего отделом, до предписаний техники безопасности. Он принёс в палату скальпель, он допустил к нему больного, и он не взял с собой помощника, кроме девчонки Адамс, которая в руках ничего тяжелее пилки для ногтей не держала.
- Так ты Чейза во всём винишь?
Хаус медленно покачал головой:
- Нет. Он делал то, что считал правильным, и в девяти случаях из десяти это сработало бы, но он нарвался на десятый.
- Значит, просто несчастный случай?
- Нет. Это закономерный результат его действий.
- Только не говори так дознавателю.
- С чего ему вообще меня спрашивать?
- У тебя что, временная глухота? Хаус, ты на УДО, и тебя не просто спросят – тебя пытать будут.
- Приму лишнюю пару викодинок. Он не пробьёт мою защиту.
- Он её даже не заметит. Будешь отдуваться и за себя, и за Чейза. Он пострадал, и его никто не будет винить всерьёз. А ты – его начальник. И ещё ты заноза в заднице Формана – думаешь, Форман будет тебя отмазывать?
- Нет. Я думаю, Форман спрячется под кровать и попробует слиться с ковриком. Такой уж у него стиль руководства: всё пустить на самотёк, а когда дела пойдут совсем хреново, сделать вид, что он был в командировке.
Не смотря на некоторую едкость замечания, Уилсон не мог не признать его справедливости. Форман был не из тех, кто кидается ради подчинённых на амбразуру. Нет, он готов был беречь свои кадры, но только до тех пор, пока мог это делать безопасно и безболезненно для себя. А Хаус? Хаус, пожалуй, мог бросаться на амбразуру. Делал так прежде. Ради самого Формана, например. За его ехидными замечаниями и ядовитым сарказмом это не все замечали, но сейчас, задумавшись, Уилсон понял, что это так. Всегда было так. И именно поэтому происшествие с Чейзом не просто расстроило Хауса. Он винил себя. В том, что, предвидя действия Чейза, не предвидел их опасности, вовремя не вмешался, не предупредил. И ещё он боялся, что Чейз может остаться инвалидом. Отсюда и потребность в нитроглицерине.
- Просто поговори с ним, - посоветовал Уилсон. – Скажи, что ты расстроен. Скажи, что тебе не всё равно.
Хаус даже не стал делать вид, будто не понял, о чём речь.
- Он знает. И ещё знает, что я знаю, что он знает.
ххххххх
Сон не повторял события полностью, там оказалась почему-то Кадди вместо Адамс, а скальпель сначала был в груди у Чейза, а потом оказался почему-то ранен Хаус, а он, Уилсон, давал объяснения дознавателю – доктору Дига, который спрашивал его, почему никто не помешал смерти Коварда.
Он проснулся от голоса Хауса. Хаус звал его, не открывая глаз и перекатывая голову по взмокшей от пота подушке. Звал во сне:
- Уилсон! Уилсон, сука, не умирай! Кадди! Кадди, какого чёрта! Ты спишь, что ли? Делай что-нибудь!
«Вот почему мне приснилась Кадди», - успел подумать он до того, как Хаус сильнее запрокинул голову и взвыл совершенно по-волчьи с отчаянием и болью:
- Не-е-ет!!!
- Хаус! – Уилсон поспешно схватил его за плечо. – Хаус, проснись! Хаус, проснись, это просто сон! Ну, открой глаза, открой, посмотри на меня! Хаус! Да Хаус же! Грег!
Плечо под рукой дёрнулось, Хаус с новым коротким воплем распахнул глаза, резко повернулся и, не удержавшись на краю и судорожно цепляясь за сползшую простыню, сбрякал на пол, гулко стукнувшись головой и уже после приземления коротко и сочно выругавшись.
Уилсон испуганно свесил голову с края:
- Ты в порядке? Не ушибся?
- Что за смесь ты в меня влил? – прохрипел Хаус, садясь и одной рукой щупая затылок, а другой цепляясь за больное бедро, которое, видимо, тоже пострадало при падении. – Кошмары замучили от этой дряни, алхимик китайский!
- Эта дрянь не при чём. Ни галлюциногенов, ни нейролептиков там не было, так что твои кошмары – продукт твоего подсознания, а не моего лечения, - заспорил Уилсон. - Что тебе такого снилось?
Но Хаус не ответил – вместо этого с любопытством спросил:
- Слушай, а я кричал? Ты поэтому меня разбудил? И о чём, интересно? Разобрал что-нибудь?
Он спрашивал вроде бы небрежно, но Уилсон уловил завуалированное опасение. «Он помнит, что ему снилось, но не хочет, чтобы я об этом узнал, потому что знает, что мне содержание его сна не понравится. Ему, похоже, моя смерть снилась – вот что. И почему-то мне кажется, что уже не первый раз. Пора заканчивать с этим поскорее, как я и собирался. Должен он, наконец, увидеть, что я выкарабкался – пусть хоть ненадолго - на год, на два. Должен он хоть вздохнуть…».
Уилсон посмотрел в глаза Хауса, наполненные тревожным ожиданием ответа.
- Ты не кричал, ты орал, - сказал он. – Извини, если разочарую, но смысловой нагрузки в твоих воплях я не уловил, - и повторил: - А что тебе снилось?
- Уже не помню. Так, общее впечатление…- буркнул Хаус, но у него, похоже, отлегло от сердца. Зато вернулась сонливость – не вставая с пола, он снова пощупал затылок и безудержно раззевался.
- Будешь досыпать? – спросил Уилсон. – Ещё восьми нет.
- Эндокодил сам сюда не доберётся, - резонно возразил Хаус. – Только давай я сначала тебя уколю, и сменим повязку.
- Давай лучше ты сначала умоешься и выпьешь кофе, - предложил Уилсон, которому хотелось остаться наедине с предметом, который бесцеремонные сиделки «ПП» называют убогим словом «подсов». Процедура совершенно необходимая, но не из приятных. Уже ради только перевода её на новый уровень следовало перейти в разряд ходячих. Но сейчас Уилсон утешался тем, что проделывает это таким образом в последний раз, а ещё и тем, что Хаус на протяжении всего их пребывания здесь умудряется даже в самом стыдном и неприятном ухаживать за ним совершенно естественно и спокойно. Он проделывал все манипуляции, включая самые интимные, не смущая Уилсона ни малейшей эмоциональностью по поводу и даже не прерывая словесной пикировки или серьёзного разговора. «Я никогда не предполагал даже, что он так может, - думал Уилсон, всё равно невольно краснея и морщась. – Никто не предполагал, что он так может. Так хорошо, так отзывчиво, так ненавязчиво, так заботливо и... да, так тактично. Хаус и тактичность – смешно. Или не смешно? Ведь мы все как привыкли: Хаус - гад, Хаус – сволочь, Хаус – мерзавец и манипулятор… Да мы все просто слепые кретины! Или нет? Не слепые? Нет-нет. Не слепые. Мы видели и раньше, знали – может, не все, но многие, точно, знали. Я, Чейз, Тринадцатая, Кадди… Мы не слепые, мы – ещё хуже. Ханжи. Лицемеры-белопальтошники. Хаус лучше нас всех, он хоть не притворяется святым, играя на руку дьяволу. «Ну, если пытаешься, можешь делать, что хочешь, - вспомнилось ему. – А если не пытаешься, можешь, что хочешь говорить». Почему я забыл? Ведь в этом он весь – никогда не пытался казаться лучше, зато всегда пытался казаться хуже, хотя был лучше. А мы заставляли себя верить, потому что это приятно щекотало наше собственное самолюбие. Кретины! Рвались менять его, не стесняясь, тем не менее, пользоваться им, пока, не дай Бог, не изменился. Злобные кретины! Неужели надо подвести нас всех к самой последней черте, чтобы просто заставить признать это?»
- Эй, ты чего? – окликнул обеспокоенный Хаус. – Нет, я знал, что работа кишечника требует определённой сосредоточенности, но у тебя такой вид, как будто там у тебя чужой, и ты вспоминаешь формулу экзорцизма.
- Да пошёл ты! – с облегчением отвлёкся от своего самоистязания Уилсон, не удержавшись от смеха, хоть и покраснел от смущения до слёз.
«Я подсел на твой смех», - тут же толкнулось непрошено, но тут Хаус как раз плеснул на его пролежни дезинфицирующей жидкостью, и это отвлекло от сентиментальности.
- Потише! Щиплет же!
- Да там уже нечему – зажило всё.
- Всё равно кожа тонкая…
- Не-е-еженка… - проблеял Хаус. – Давай, поворачивайся…, - и ещё иголкой ткнул.
- Ай! Это ещё что за диверсия?
- Полимальтозат внутримышечно. А что зря дезинфектанты переводить? Заодно уж.
- Универсал жмодливый! Спасибо хоть ректороманоскопию заодно не сделал.
- Фигня - вопрос. Было б нужно, сделал бы. Давай теперь грудь. Ложись на спину. Терпи.
Как ни осторожно Хаус отлепил наклейку, Уилсон всё равно зашипел от боли. Но язва уже не гноилась и не пугала глубиной, её начали заполнять сочные грануляции.
- Заживает, - удовлетворённо сказал Хаус. – По крайней мере, содержимого твоего средостения без рентгена уже не видно.
- С одной стороны это хорошо, - сквозь зубы выдавил Уилсон. – Но с другой, если бы ты мог видеть моё средостение без рентгена, не было бы нужды тащиться в Канкун или Веракрус.
- Для начала я потащусь в Бенито-Хуарес, - сказал Хаус. – За эндокодилом. Сразу после того, как ты съешь пюре и выпьешь витаминизированный коктейль, а то надоело уже тебе вены дырявить. Подожди - подожди, не дергайся – я ещё не наклеил. Получится криво - девушки засматриваться не будут.
- Ну да, - с горчинкой усмехнулся Уилсон. – А так-то они от меня глаз не отведут: лысый, зелёный, круги под глазами, кожа на костях, как на вешалке, да ещё и шелушится…. язвы на жопе…
- А ты им себя прямо во всей наготе демонстрировать собрался? – хмыкнул Хаус. – Больно прыткий…. Эй, ты чего опять?
- Ничего… просто устал уже болеть. Не обращай внимания…