Ром Аршакович

 
   Нет, читинский железнодорожный вокзал мне не нравился. Причиной тому было не то, что он был некрасив или неприветлив. Он не нравился мне вечером и ночью, когда приходилось эти самые вечер и ночь там пережидать.

   Слово "пережидать", подходит больше всего, а слова "отдыхать" и "спать" не подходят вовсе.

   И кресла зала ожидания вроде были стандартные, как и везде по Союзу, но стояли они крайне неудобно, в проходе, и желаемого, ожидаемого полумрака, чтобы хоть немного отдохнули глаза, было не дождаться, лампы горели в полный накал и висели прямо над головой.

   Поэтому зал ожидания железнодорожного вокзала города Читы был именно залом ожидания, мучительного, долгого, неудобного.

   Там я уяснил наконец, что голова на плечах у человека держится только сознанием и усилием воли, а если ни того, ни другого нет, усталость и сон валит эту голову вперед или набок.

   Подголовник штука неплохая, но вот беда, стоит положить на него голову, запрокинув ее и забывшись, тут же почему-то открывается рот, челюсть тоже оказывается подвластна только сознанию и воле.

   Мало того, как только рот откроется, сведя на нет все претензии на звание человека интеллигентного, почему-то начинаешь хрюкать и слюнявить собственный гардероб. Зрелище не для слабонервных.

   Показывать проходящим мимо пассажирам и милиционерам свои внутренности и издавать звуки, которые меня нехорошо характеризуют, я не хотел, я противился этому как мог. Только настоящая усталость сильнее человека.

   Что мы в состоянии предугадать? Что ждет за поворотом каждого из нас? Думаем ли мы о том, кто в следующее мгновение окажется рядом, кого пошлет нам Господь, чтобы поддержать, помочь?

   Мы даже не предполагаем, не ждем. Мы живем, подчиняясь течению времени или противясь ему, порой не замечая драгоценных даров, истинных и искренних друзей, родных людей, которые вдруг оказались рядом в тяжелый час.

   Прозрение и понимание приходят постфактум, позже, но и тот, к кому они приходят с опозданием, воистину благословлен вразумлением Божьим.

   Я еще не открыл глаза, не вышел из полудремы в наполненном бесконечной трепотней диктора зале изводящего душу ожидания. Я еще не повернул головы на онемевшей шее, чтобы увидеть его. А он уже сидел рядом, друг мой, Ром Аршакович Авакян.

   Наверное шея моя сильно затекла, и я, помимо воли, превозмогая спросонья боль, продрал кое-как глаза, попытался восстановить кровоснабжение и, еще толком не выйдя из забытья, почувствовал, заметил взгляд с соседнего кресла.

   Мужчина за 60, седой и коротко стриженный. Он смотрел внимательно, с интересом. Пока сознание мое возвращалось, интуиция уже успела тихонько шепнуть: - опасности нет.

   У интуиции моей, матерью которой, само собой, многие считают информацию, был, слава Богу, богатый опыт, доверять ей стоило.

   За те годы, что я кувыркался по Союзу в 90-е, когда ночевал на вокзалах и в аэропортах, скрючившись на квазикреслах или ступенях остановленных на ночь эскалаторов, я повидал много разного народу.

   Это были попутчики, собеседники, визави, такие же горемыки, разговорчивые или молчаливые, принявшие обстоятельства как вызов и учебу, или обиженные и озлобленные.

   Это были воры, которые старались сесть с обеих сторон, и поэтому необходимо было уходить сразу, победить, тем более спросонья, не получится, обычно их несколько, они знают куда бить и как и готовы это делать.

   Иногда первое впечатление обманчиво, и человек, оказавшийся рядом и представляющийся воплощением добродетели, под влиянием алкоголя или неосторожно озвученной мысли, становится мерзок или агрессивен.

   Мне запомнился эпизод в аэропорту Домодедово, где пришлось пережидать ночь.
Я приехал с Павелецкого на электричке довольно рано и, когда начало смеркаться, уже выбрал кресло в закутке, без яркого света в лицо и равноудаленное от громкоговорителей.

   Через полчаса напротив меня и ко мне лицом сел респектабельный мужчина в дорогом костюме с галстуком, лет сорока. Вскоре я понял, что его рейс задерживают. Он наверное решил, что та же участь постигла и меня, и, после пустого предисловия, предложил мне выпить.

   Я вежливо отказался, но он предложил снова. Я сослался на здоровье, но поверить, что не сможет меня уговорить, он был не в состоянии.

   После того, как я в пятый раз покачал головой по сторонам, взгляд его изменился. Он еще не пил, а я уже был виноват.

   Он ушел и вернулся навеселе, снова предложил разделить с ним его глупость. Я отказался снова и ясно стал читать в его глазах злобу. Он снова ушел и, очевидно, накатил еще. Когда он возвратился и сел напротив, он уже почти не отрывал от меня взгляд, полный ненависти.

   Я понял, что дело может обернуться худо. Свободных кресел поблизости не было, чтобы просто уйти. Я надеялся, что он задремлет, но не тут-то было. Он глядел, все больше зверея и видимо распаляя себя.

   И тогда я просто стал ждать, когда он приподнимется, чтобы влепить прямой в переносицу или крюк в челюсть. Я выбрал крюк, потому что переносица - это кровища, и, возможно вой этого дурака, а крюк, если не переборщить и ничего не сломать, например локтем, просто выключит его на время.
   А время мне было нужно, чтобы спокойно уйти. Уйти, не наказав дурака, уже не хотелось.

   Дурак-то он дурак, но был он пьян не настолько, чтобы не заметить моих движений по мобилизации вещей и организма, и, конечно, моего взгляда.

   Респектабельный "господин" заерзал и обмяк, а потом встал и ушел, дав мне наконец возможность спокойно подремать.



   Седой мужчина с соседнего кресла полуночного вокзала города Читы, смотрел без насмешки и высокомерия. В лице его был какой-то диссонанс, я сначала не понял. Да, это были оставшиеся черными густые ресницы, на фоне седых бровей и коротко стриженного ежика таких же седых волос - несоответствие, не портившее общего приятного впечатления.

   Одет человек был небогато, но чисто и аккуратно. Он спросил, я ответил и наоборот. Он приехал московским, он из Еревана, строитель и собирается поискать в Чите работу. Я не удивился, как не удивился и он, когда я рассказал о себе аналогичную историю. Время было такое, время 90-х.

   Интерес его был ясен и объясним. Он был один, в чужом городе, на чужой, по сути, земле, да и я был за тысячи километров от дома, хоть и приехал я в Читу гораздо раньше него. У меня были здесь хоть и не друзья, но приветливые и доброжелательные знакомые. И город я уже знал, излазив его вдоль и поперек.

   Я был нужен этому человеку, я понял это, хотя еще не понимал, как он нужен мне.

   Мы проговорили до утра, и когда взошло солнышко, нас в Чите было уже двое: я и Ром Аршакович Авакян.

   Как и где мы договорились встретиться, я не помню, тогда ведь мобилок не было, но мы встретились. Я помогал Рому Аршаковичу находить нужные адреса, он искал работу, строительные подряды и недорогой ночлег.

   Наверное, еще до отъезда из дома, из Еревана, ему дали адрес армянского кафе в Чите, и он решил побывать у земляков в надежде на помощь и поддержку, хотя никто из работавших в кафе ребят из Армении и его владельцев не были Рому Аршаковичу ни родственниками, ни знакомыми.

   Он попросил меня съездить с ним. Несмотря на то, что собирался к землякам, Ром Аршакович хотел, чтобы они видели, что он здесь, в чужом городе, не один.

Мы добрались на троллейбусе, кафе называлось "Урарту". Встретили нас, к моему удивлению, без энтузиазма. Авакян прошел внутрь, а я остался снаружи, на меня посмотрели оценивающе и неприветливо, я ответил тем же.

   Роман был внутри меньше получаса, вышел один, и по его виду я понял, что его принимали как бедного родственника и просителя, что впоследствии и подтвердилось в разговоре. Он не мог скрыть, что обижен снисходительным и почти пренебрежительным отношением к себе, мрачен и поставил на общении с земляками крест.



   Я уезжал в Москву, там, в Лужниках и на Черкизовском, я покупал все, что мог продать в Чите хоть с маленькой, но прибылью. Пять суток в плацкарте туда и пять оттуда. В Читу поезд приходил поздно вечером, и я, вытаскивая китайские пузатые сумки с товаром в тамбур, уже видел в окно вагона, на сумеречном перроне седую голову моего друга. Он встречал меня всегда.

   Ром Аршакович нашел недорогой приют в бревенчатом домике рядом с железнодорожным вокзалом. Там жил одинокий мужчина лет сорока, любитель выпить. Поэтому, когда хозяин увидел бутылку в руках у Авакяна, думаю, он отреагировал словами дворника Тихона, из "Двенадцати стульев" Ильфа и Петрова: "...По мне хоть всю жизнь живи, раз хороший человек".

   Авакян оказался первоклассным мастером своего дела. Он делал кладку, штукатурил и шпатлевал, виртуозно вставлял дверные коробки и рамы, кухонные и хозяйственные шкафы, а дверной зазор удивительным образом оставлял не больше толщины бритвенного лезвия.
   Заработало сарафанное радио и работа пошла, слава Богу!

   Ну а я снова и снова привозил в Читу из Москвы женские костюмы, сшитые в Польше, мужское белье, трикотаж и шлепанцы из Турции, косметику и все остальное, чего из Китая, граница с которым была рядом, челноки привезти не могли.

   Сначала, по приезде, я сдавал сумки в камеру хранения вокзала, разнося и торгуя потом по всему городу. Меня стали узнавать и радушно принимать в магазинах, на предприятиях, в больницах, в проэктном институте. Причина была проста, поскольку привозил это все в Читу не я один, мне, чтобы ускорить оборот товара и денег, приходилось делать очевидные скидки и просто отдавать вещи на запись под будущую зарплату. Но люди были довольны, и это было главным и определяющим все усилия.

   Жилья у меня не было, и, стараясь сберечь каждую копейку, я ночевал в читинском аэропорту, на вокзале, а то и вовсе попросту, в лесу, когда позволяла погода.

   Потом случилось то, что я называю чудом. Совершенно незнакомый человек, с которым мы, так же как и с Авакяном пережидали ночь, только в читинском аэропорту, познакомил меня с Синевичем, полковником в отставке, бывшим летчиком-истребителем.

   Синевич владел маленьким магазинчиком в семи кварталах от читинского железнодорожного вокзала, на улочке, спускавшейся к речке Читинке.

   Этот человек, единожды заглянув в мои глаза, поверил мне и принял меня в свою команду.
   Поэтому теперь, пузатые клетчатые китайские сумки с товаром, через пять суток пути находили приют в маленьком магазинчике, на тихой улочке, спускавшейся к речке.

   Ночевал я там же, да что там ночевал, жил. Диван, белье, горячая вода, ванна, плита для готовки, а главное - доброе, отеческое отношение Синевича, Александра Игнатьевича Синевича.
   Если это по-вашему не чудо, попробуйте назвать  это иначе.


   Встречу нового, 1996-го года мне не забыть. Продавцы и сотрудники магазина разъехались по домам. Последним уехал Синевич, чтобы встретить праздник с семьей.

   Ну а ко мне, в опустевшие помещения пришел Ром Аршакович Авакян. Мы наготовили вкуснятины, телевизора не было, но это было неважно. Третьим с нами был Алексей, солдат-срочник, которого военные друзья Синевича прислали на помощь по хозяйству.
   Алексей был рад хоть ненадолго отвлечься, удалиться от казарменной жизни и муштры. Его в магазине кормили и баловали.

   Разве можно забыть, как мы трое, встретившиеся и познакомившиеся в чужом городе, за тысячи километров от дома, поднимали бокалы за будущее, пытаясь заглянуть в него из тяжелых, свинцовых, неопределенных и пугающих 90-х.


   Тем временем количество заказов на работу у Рома Аршаковича росло. Благодаря этим заработкам он смог снять комнату в двухэтажном бревенчатом домике.
   Соседи были рады, что рядом поселился такой мастер.

   Но в один из теплых весенних вечеров, девочки из магазина сказали мне, что меня ожидает на улице седой мужчина. Я тогда Авакяна не ждал, и понял, что что-то произошло.

   Ром Аршакович выглядел растерянным и подавленным. Он рассказал, что заказчик, обеспеченный мужчина лет сорока пяти, после того как Авакян выполнил все работы по ремонту и благоустройству его новой квартиры и, кроме того, несколько капризов жены заказчика по переделке, сначала полмесяца тянул с тем, чтобы отдать заработанные деньги мастеру, а потом и вовсе стал намекать, что платить не будет.

   Ром Аршакович спросил меня, не знаю ли я кого-нибудь из тех людей, которые занимаются выбиванием долгов. Лично я таких людей не знал, но я уже знал, к кому обратиться за помощью. И мы за ней обратились.

   Нам назначили время и место для встречи, объяснили, что за подобную услугу Ром Аршакович должен будет отдать до половины всей суммы, в зависимости от величины выбиваемого долга.
   Ром Аршакович согласился: во-первых, это лучше, чем ничего, а во-вторых, он хотел наказать обидчика. Дело было еще и в том, что согласившись на эти условия, Ром Аршакович как бы задним числом становился подопечным тех, кто долги вышибал.

   То есть получалось, что заказчик, обидевший Авакяна, становился обидчиком того, кто был изначально "под крышей". А это означало автоматически, что с момента начала задолженности включалось ежедневное начисление процентов на всю величину долга.

   Как мы приехали на место и кто нас встретил, я не запомнил. Авакян ушел в помещение, я ждал снаружи. Запомнил я только молодого парня, который стоял у дверей и, поглядывая на меня, долго и сосредоточенно мучил заусенец на пальце.
 
   И сработало! Через пару дней я увидел уже другого Авакяна. Он улыбался и сообщил мне, что ему вернули почти все деньги, потому что проценты по долгу превысили сам долг.

   Кроме того, всем стало понятно, что Авакян отнюдь не "сирота", и обижать его себе дороже.


   Ром Аршакович позвал меня к себе: "Приходи, я приготовлю курицу, посидим".
Курицу Авакян готовил, изрубив на небольшие куски, с малым количеством воды и луком, в казанке, под крышкой и на медленном огне. Потом добавлял перец и чеснок.
   - Я хочу вызвать жену и сына, - сказал он мне, улыбаясь. - А это тебе, - он протянул мне книжку Нового Завета, - я подписал, на память.



   Старшее поколение прекрасно помнит, как много было в 90-е годы тех, кто страстно желал "облагодетельствовать" население России. Это и очевидное ворье и ненасытные чинуши, продажные депутаты с ордой прихлебателей.
   Была и отдельная категория "благодетелей", создающих всяческие "инвестиционные фонды". Их тоже было, как собак нерезаных.

   Тот же, не к ночи он будь помянут, "МММ", "Русский Дом Селенга", "Тибет", "Хопер Инвест" и еще и снова. Я на них тогда насмотрелся сполна и, кто знает, быть может купился бы на эту ложь сдуру тоже. Выручило должно быть то, что все свободные деньги необходимо было вкладывать в оборот.

   А вот Ром Аршакович загорелся стать "инвестором" и "партнером".
   - Аркадий, - говорил он мне, - люди берут бумаги "Хопер Инвест" и хорошо зарабатывают. Что скажешь, стоит ли мне тоже взять, ну вот примерно на столько? - Он назвал сумму.

   - Ром Аршакович, а если потеряете? Но было видно, что он почти решил попробовать.

   - Давайте так сделаем, - предложил я, - вы даете мне эту сумму, которую готовы отдать за бумаги, я еду в Москву, беру на ваши и на мои деньги товар. Потом, вернувшись, я этот товар продаю. И половину прибыли, полученной благодаря вашим деньгам, я отдаю вам. И сумму, которую вы мне доверили, конечно тоже.
   То есть вы получите 50% прибыли с ваших денег, как настоящий, а не мнимый инвестор. Идет?

   Надо отдать ему должное, Ром Аршакович раздумывал недолго, и в день, когда я уезжал, он пришел с деньгами.


   Я возвращался почти через полмесяца. Снова, как обычно, поезд приходил в Читу уже в темноте. Только вот весна и в темноте, все равно весна. Весна 1996-го года.

   На перроне, в свете фонаря мелькнула знакомая седая голова, лицо с черными ресницами. Он улыбался, он заметил меня в окне и широко улыбался. Еще не понимая ничего, я заулыбался тоже.

   Я подавал сумки, которые он принимал. Одна, вторая, пятая...

   Я сошел с площадки тамбура на перрон, а Ром Аршакович, смеясь, почему-то стал меня обнимать.
   - Аркадий, дорогой, "Хопер Инвест" накрылся!

   Пришла моя очередь смеяться.



   Много лет прошло, но книжка Нового Завета, где он на внутренней стороне обложки написал слова для меня, эта книжка со мной.

   Друг мой, Ром Аршакович.