-8-
Люба, Владимир и Нечаев сумели выбраться на верхнюю палубу с толпой народа. Игорь потащил Любу за собой в сторону наклона парохода, сообразив, что никакой лодки им не видать: пароход стремительно тянуло вправо. Многие с воплями скатывались, не успев удержаться за что-нибудь спасительное, подвернувшееся под руку.
- Куда?! – опешил Владимир. – Немедленно на противоположную часть парохода! Лучше прыгнуть с высоты и отплыть как можно дальше! Иначе мы попадём под судно, окажемся в западне и не выберемся! Люба, ты умеешь плавать?!
Люба исступлённо кивала в ответ, тут же решив во всём слушаться Владимира, ведь на него можно положиться, он знает всё на свете, ему можно верить, он не оставит в беде! А Игореву руку отпихнула со злостью: даже всеобщее несчастье не способно было сейчас хоть на краткий срок примирить её с Нечаевым, заставить проявить к его любви жалость, вызвать с её стороны чувство единения – настолько он был ей омерзителен.
- Володя, - моляще позвала Люба, когда они что было сил бежали к леерам, - там же отец и мама!
Владимир на миг остановился, но лишь на миг.
- Всё, Любочка, всё! Мы ничего уже не сделаем! Надейся, что они живы! Скорее, давай скорее! Он слишком быстро тонет!
- А мы, Володенька? Мы спасёмся?!
- Конечно! Только поторопись!
Толпа шумела, неслась, прыгала в воду… Она разделилась как бы на две части: одни пребывали в невообразимом хаосе, перемешивались, несусветно кричали, прыгая в море, в панике сбивали с ног окружающих; другие подчинялись распоряжениям боцмана и тем морякам из его команды, что руководили спасательными действиями. Спонтанно сформированная боцманом бригада дружно сбрасывала плоты, направляла обезумевших пассажиров туда, где легче отыскать спасение. Люба и Владимир подбежали к краю борта, который пока ещё задирался кверху.
- Люба, слушай меня внимательно! Наберись мужества, прыгай так, как на уроке физкультуры, помнишь, прыжки в длину? Вперёд ногами. Когда провалишься в воду, выбирайся на поверхность изо всех сил! Не останавливайся, изо всех сил! Поняла? Вынырнешь – глотни воздуха и плыви что есть духу вон от парохода, а то затянет в воронку! Поняла?! Плыви, будто на соревнованиях по плаванию за кубок города! Вон туда, где Кабардинка! Если разминёмся, не дрейфь, я тебя найду! Я обязательно тебя найду!
- А ты? Как же это, Володя? Как же ты?!
- У меня здесь ещё есть дела. Не бойся. Со мной ничего не случится, я отлично плаваю! Видать, у него внизу громадная пробоина, так быстро набирает воду, бедный старый пёс! Ты готова?
Люба безостановочно кивала. Она была объята невероятным страхом, чёрным ужасом, но строго-настрого дала себе слово выполнить все Володины наказы. Люба сжала его руку в своей, сильно, так сильно, что ему передался весь ток той энергии, которой была подпитана её душа. Владимир напоследок подмигнул ей и тоже ответил крепким пожатием.
- Приказывай себе выжить! На счёт «три»: раз, два, три – вперёд! – скомандовал он.
Люба вдохнула и, вытянувшись ногами, кинулась в море, почувствовав, что Владимир её немного подтолкнул.
А Владимир, встряхнувшись от нахлынувших переживаний – мол, некогда рассиживаться – со знанием дела рьяно бросился в толпу, к матросам, к боцману, и до того времени, пока корабельное железо не отпустило ступни его ног, помогал экипажу облегчать участь тех, кто ещё оставался на пароходе, кто оказался слабее.
Люба полетела прямо в царство Аида – так ей мерещилось, когда она совершала сумасшедший прыжок с высоты задранного нахимовского борта. Она летела камнем, прекратив дыхание и перебарывая удушающий спазм. Врезавшись в воду, она начала во всю мощь работать руками и отталкиваться ногами от водной массы, твердя внутренним голосом: «Выжить, выжить, выжить!» Её более всего заставляло до последней капли бороться за жизнь великое желание сдержать слово, данное Володе. Обещание представлялось ей самым важным, что может быть в мире, оно поддерживало её и давало богатырскую силу. И Люба работала, работала всеми частями тела, побуждая себя во что бы то ни стало пройти бесконечную толщу морской воды, чтобы снова народиться на божий свет. Оставалось уже немного, а сил всё меньше, но Люба настырно тормошила руками и ногами, поднимая себя выше и выше к поверхности.
Голова её протолкнула последние сантиметры морского холодца и выскочила наружу. Люба хватала ртом недостающий воздух и продолжала, не переставая, грести руками. Надышавшись, она на плаву нервно огляделась. Первое, что она сумела увидеть, - ночное небо с суровыми, низкими, расплывшимися тучами. Затем услышала человеческий гвалт. И поняла, что она вынырнула в самом центре людской кишащей в море толпы. В нескольких метрах от себя она усмотрела горизонтальный плотик, на котором не было места. Её также почему-то заметили, хотя кругом была куча народу. «Плыви сюда!» - звали её с плота. Она, скорее, по наитию поняла смысл того, о чём её просят, нежели услышала в кошмарном людском шуме слова. Расстояние было небольшим, но чтобы проплыть его, ей требовались дополнительные усилия, и Люба, собрав воедино выносливость и стойкость, которые ещё теплились в её теле, заставила себя преодолеть эти пять-шесть метров.
На плот ей водрузиться не удалось, она удержалась за канат, которым плот был опоясан. Вкруг плота таким же способом сохраняли себе жизнь человек десять. Какая-то женщина рядом приободрила: «Девушка, раз мы выплыли, нас спасут!» Люба изобразила подобие кривой улыбки. Как же она устала! «Боже мой, - стучало в висках, - где Владимир? Жив ли?! Он говорил плыть в сторону Кабардинки!» Вдруг все на плоту вздрогнули, кто-то внезапно крикнул: «Глядите наверх! Мамочки!» Люба подняла голову и снова увидела над собой выросшую, точно ниоткуда, чёрную гору. «О, нет! – застонала она. – Неужели всё сначала?!»
Это сухогруз малым ходом двигался на людей.
Любе стало неописуемо страшно, сердце умчалось в пятки. Но тут отбойной высокой волной их всех отбросило в сторону. Люба, наглотавшись горько-солёной воды с мазутной жижей, слетела с верёвки, отцепилась и оказалась опять без опоры. Она старалась плыть куда-то вдаль, уже не разбирая дороги, потеряла счёт времени и не могла даже приблизительно установить, сколько минут или часов прошло с того момента, когда она прыгнула в море с утонувшего корабля. Энергия её покидала. Тело промёрзло и преставало слушаться. Одну ногу свело, и боль острыми спицами ковыряла мышцы. Люба не хотела умирать. Она прерывающимися движениями губ хватала воздух, ложилась на спину, заливаемая наворачивающимися волнами, перекладывалась на бок, но гибельная усталость брала своё. Любе оставалось жить совсем чуть-чуть.
Перед глазами мутнело. Людские голоса куда-то улетали, отдалялись, ноги онемели, так что она перестала ощущать боль от судороги. Она поняла, что окончательно теряет силы и сознание вот-вот оставит её. «Господи!» - взмолилась она, обращаясь в тёмную пустоту. Любе Шлиц не приходилось в жизни молиться, да ещё так открыто и на разрыв души. Она была комсомолкой, дочерью члена КПСС, стало быть, атеисткой. Атеизм, или отрицание Бога. Человек никогда не был, не может быть и не будет атеистом, пусть он даже во всеуслышание проповедует эту, придуманную им же самим, философию. Его путь перенасыщен невзгодами, опасностями, крутыми поворотами. Чтобы хоть как-то защититься от неурядиц или на время отойти от них – неважно, по чьей воле они возникли – человеку всегда нужна вера в кого-то всеразумеющего и всевластного, всевидящего и вселюбящего, ведь в час беды, либо бессилия, можно попросить у него защиты, а в счастливые минуты - послать слова благодарности за спасение или за испытанную радость.
«Господи и все Силы Небесные! Спасите меня! Верните мне жизнь!» - молилась Люба. Она вспомнила доброго, любящего Володю: где он, что с ним? Далеко он или близко? Увидит ли она его снова? Никто её не любил так, как он – она всем сердцем чувствовала это. «Прошу вас, Силы Небесные, позаботьтесь о нём! Неужели вы с лёгкостью и безразличием позволите нам лишиться счастья видеть друг друга?! Неужели это конец? Не может быть! Я так не хочу! Не может…», - и она впала в забытье, ничего больше не слыша и не чувствуя…
Владимир оказался в числе тех, кого потянул за собой в глубину моря перевернувшийся пароход. В месте катастрофы море образовало раструб колоссального моющего пылесоса, засасывающего и лайнер, и людей, словно мелкий мусор. Но Владимир – натренированный физически и сильный духом человек – не верил в неудачу. Вернее, он не разделял расхожего смысла этого известного понятия: «неудача». Если в его жизни наступал период темной полосы, как, впрочем, бывает у всякого человека на нашей бренной земле, то в его представлении этот период рассматривался гораздо светлее, чем он являлся в реальности. Вообще, любое отсутствие чего-то положительного он расценивал как само собой разумеющееся. Отсутствие плюсов на данный момент воспринималось им тоже как плюс, но ни в коем случае не как минус. Значит, есть, что совершенствовать. Значит, есть пробелы, которые подлежат ликвидации или новому наполнению. Значит, есть, над чем работать.
А работать надо над собой, и только лишь. Потому что причина проигрыша – в самом человеке, считал Владимир: недоглядел, недодумал, недоработал, включил лень вместо головы, недооценил или переоценил другого человека, либо ситуацию, позволил собственной слабости прорвать оборону. Проигрыш же стоит подвергать детальному анализу, для дельного человека проигрыш – своего рода стимул, помогающий достичь последующего выигрыша. Его дух выглядел хищником на арене его воли, и Владимир всегда тренировал живущий в нём дух на свой лад, укрощал его так, как заблагорассудится. Потому -то Владимир представлял ту редкую породу людей, которые, кажется, ничего в этом мире не боятся: ни боли, ни страдания, ни смерти – они и в суровую минуту неотвратимости неблагоприятных событий, когда вроде бы даже всемилостивая надежда становится бессильной и бесполезной, воспринимают конец чуть ли не как спасение, посланную свыше благодать , так как в конце-то этом и есть выход.
Ныне, вероятно, настал чёрный день, с ним случилось то самое крайнее, неотвратимое событие, что потребовало от него холодной головы, ровного спокойствия, атакующего упрямства, а также бесстрашия надрессированного им духа. Владимир и не собирался сдаваться так вот просто. Борьба со смертью щекотала его нервы, подливала адреналину, возбуждала дух, и он эту борьбу превратил в своеобразную игру «в перегонки»: кто кого перегонит, смерть - его или он - смерть?! Владимир, без всякого сомнения, собирался победить: он перегонит!
Володя с непробиваемым упорством выгребал сильными руками водяные пласты, настойчиво преодолевая их, крутящих его и несущих его в адову бездну. Он пробирался сквозь сопротивление встречных потоков, которые образовывали гигантскую воронку. Море словно разинуло зловещую голодную пасть и толстенными губами жадно засасывало-заглатывало любую пищу, встретившуюся на пути. Толкаясь головой и отбрыкиваясь крепкими ногами, он как будто в сей же час хлестал свой дух плёткой, отдавая ему нужные приказы.
Владимир вынырнул на поверхность. Над ним висела сплошная линия безобразных штормовых облаков. Он равномерно вдыхал ночной воздух и, устремляя взор к небу, говорил: «Господи, помоги ещё раз! Помоги Любе!» Его осевший голос потерялся в нестройном хоре других голосов, населяющих надводную поверхность и раздирающих ночную атмосферу.
Владимир находился в воде в общей сложности третий час. На плаву он познакомился с одним спортсменом, литовцем Эдвардом (им был как раз тот парень-прибалт из коктейль-холла). Владимир и Эдвард вытаскивали людей, ушедших вместе с лайнером под морскую толщу – тех, кого они умудрялись ещё добыть из-под волн. Накаченный, с крупными икрами легкоатлета, Эдвард напоминал некоего мифического героя, пришедшего из сказки в действительный сумасбродный мир, дабы спасти слабых и отвести смерть от немощных своей могучей рукой. Эдвард стянул с себя обувь, чтобы легче было нырять и грести. Свою молоденькую супругу он оттащил на один из спасательных плотиков и, оставив там, вернулся к тонущим несчастным пассажирам. Владимир и Эдвард работали до прихода буксиров и спасательных катеров. А затем команда моряков-спасателей отвезла их на берег, измотанных и нечеловечески уставших.
(Продолжение следует)