КРЫСЫ
«В 1914-1918 годах миллионы людей страдали и погибли
в грязи во Фландрии. Кто помнит их? Даже те, на чьих моги-
лах есть имена, сейчас стали неизвестными солдатами»
Мейр Роннен
Неисчислимые колонны солдат разных народов двигались в одном и том же направлении, к Северному морю, в попытке обойти друг друга с флангов. Это были противники, измотанные короткими временными стычками – германские, англо-французские и бельгийские войска. Вслед за людьми шли лошади, груженые снарядами, пушками, фуражом и продовольствием, полевыми кухнями и лазаретами. Ни одна из сторон не могла одержать верх над неприятелем, закапываясь по дороге к Ипру в бесконечные траншеи. Немцы превосходили врага в умении развертывать полосу обороны, англичане – в меткости стрельбы, но и те, и другие лишь сдерживали друг друга.
Малый участок Бельгии с городом Ипр у берегов Северного моря оставался ещё за войсками Антанты, сдерживающими немцев от проникновения к портам Дюнкерк и Кале. Однако обе стороны были измотаны и практически лишены наступательной инициативы. Местность представляла собой огромные пространства, состоящие из песчаных дюн со скудной растительностью или островками жидкого леса. Они были соединены между собой плотинами для защиты от приливной волны далеко протянувшейся низины. Кроме того, равнинные участки были прорезаны осушительными каналами, что в целом представляло собой условия, резко затрудняющие возможность перемещения войск, особенно в сырое время года.
Стремясь зайти в тыл друг к другу, люди шли по многу километров под ветром и дождём, преимущественно в тёмное время суток. Набухшие от дождя шинели тяжелели в несколько раз, затрудняя шаг увязающих в грязи ног. Лошади, тоже изрядно уставшие, падали, теряли подковы и хромали. Для того, чтобы снова подковать их, требовались кузнец и время, и обоз растягивался вдоль извилистой дороги, представляя из себя прекрасную мишень. Вслед за достижением нужной позиции в ход сразу шли саперные лопатки во имя сохранения жизни.
И в тех, и в других окопах жизнь существенно не различалась. Всякое перемещение осуществлялось в темное время суток, люди спали стоя или сидя, было значительное ограничение питьевой воды и горячей пищи. Неделями над окопами раздавалась стрельба по противнику, и там, и там были потери, кровь, томительное ожидание, крысы и сырость под ногами. Вода сочилась отовсюду и проникала везде. Несмотря на набросанные на дно траншеи доски, перевёрнутые лодки, хворост и солому, ноги солдат находились в самом плачевном состоянии. Окопная болезнь сберегала неприятельские патроны.
Джефф, положив бумагу на спинку ранца, писал своему брату письмо.
« 10 окт. 1914г. Вилли, я даже рад, что во время призыва ты свалился на ферме с лестницы. Честно говоря, мне тогда было тебя искренне жаль – вместе нам было бы идти на войну веселее, и ты ещё так переживал, что тебя сочтут трусом. Как твоя нога? У нас тут тоже многие ковыляют из-за этой немилосердной сырости – пальцы совсем отваливаются. Приходится ходить на пятках.
Меня пока бог миловал. Хорошо, что матушка заставила взять побольше шерстяных чулок. А то и правда, когда я их натягиваю, вспоминаю не только её, но и наших беленьких овечек. Как ты с ними справляешься?
У нас третий день затишья. А перед этим была мясорубка. Сначала артобстрел, потом атака. Погибло, слава богу, не слишком много людей, но к сожалению, среди них оказался наш Ричард. Я его похоронил, но креста на его могиле нет. Воткнул просто его винтовку в землю и повесил на неё каску. Потом что-нибудь придумаю.
А вчера была весёленькая охота. На кого, ты думаешь? На крыс. Этих жирных вонючих тварей, от которых нет никакого спасения. Жрут всё подряд.
Вчера объявили дежурство по их истреблению. Мы как-то не поняли сначала, для чего на войну попали – с крысами, что ли, воевать? Винтовками? Но наш капеллан, славный малый, у него всегда для нас словцо найдётся, сказал: «А вы представьте, что это боши!». Если бы ты видел, что это была за охота! Мы били их железными палками, каждый добыл по 8 – 10 штук. А я никогда не думал, что они могут так жалобно пищать. Прямо, как зайцы у нас на охоте. Но если честно, по-моему, их меньше не стало.
Ты мне по возможности пиши, Вилли. Про всё, что дома…Привет всем, и особенно, нашей дорогой матушке. Твой Джефф.»
Войска продолжали двигаться вдоль Изера, одерживая попеременно маленькие победы без существенного перевеса сил. Англичанам удавалось сдерживать противника несмотря на технический перевес германских войск. Бельгийцы, по чьей земле упорно продвигались немцы, мужественно оказывали сопротивление. Часть их сливалась при отступлении с английскими и французскими войсками, и часть отступала к Брюгге. Бельгийский лейтенант Брайан писал в походном журнале.
«22 окт. 1914 г. Несмотря на то, что мы яростно сопротивляемся, немцы теснят нас повсюду. Именно теперь я понял, как отстала наша экипировка от нашего мужества, поставив солдат в совсем невыгодное положение. Эти блестящие шляпы и каски только привлекают стрелков, а тяжелые шинели, самые тяжелые из всех европейских армий, делают передвижение солдат под дождём невыносимым. Я не говорю о вооружении. Мы тащимся по дорогам уже который день. Люди еле передвигаются, многие перестали бриться. Лекарь уже не перевязывает солдатам ноги, они делают это сами. Начался падёж лошадей. Всё перекинулось на плечи людей.
Изер, наша красота и гордость, изменила нам. Вчера немцы форсировали реку и расположились на левом берегу. Параллельно с окапыванием они сразу начинают опутывать всё пространство перед собой своим дьявольским изобретением – колючей проволокой.
Где взять силы их одолеть даже при нашем мужестве?
29 окт. 1914 г. По-моему, это зрело давно, но немцы сами ускорили свою гибель, заняв низину. В ночь на 27 октября нас срочно подняли в поход. Удивляло, что идти приказали налегке. Мы двинулись в сторону железнодорожной насыпи, заняли её и раскинулись цепью. Ничего не понимая, мы долго лежали на земле, глядя на равнину перед собой. Вдали виднелись укреплённые немецкие позиции. Обнаруживать себя было категорически запрещено. Самое неприятное – это запрет на курение.
Перед рассветом мы услышали странный шум. Казалось, все возможные звуки – клокотание воды, человеческие крики, беспокойное ржание лошадей и выстрелы слились воедино.
- Шлюзы! Шлюзы! – передавалось по цепи.
Да, это были открыты шлюзы. На самом пике прилива. Только человек, выросший на море, может понять неотвратимость прилива. Неумолимая вода под колоссальным напором устремляется на землю, и ничто не может её остановить. С рассветом всё стало видно, как на ладони. Вода из открытых шлюзов с шумом заполняла огромное пространство, устремляясь в сторону немецких окопов. Там была паника.
Люди, наверное, мало что соображающие со сна, ринулись в сторону собственных проволочных заграждений и повисли на них, настигнутые приливом, который накрывал их с головой. Кто-то пытался плыть, но в полном обмундировании это было практически невозможно – уровень воды поднимался очень быстро. И вдруг по цепи прошёл шёпот: « Что это? Какое-то покрывало…»
В лучах рассветного солнца поверхность воды покрылась серебристым серо-коричневым шелком. Выхватив из рук капрала бинокль, я стал вглядываться в этот переливающийся муар, всё увеличивающийся по площади. Никогда в жизни не видел такого омерзительного зрелища. Поверх трупов плыли сплошной массой крысы, миллионы крыс – эти окопные братья солдат.
Ликования в наших рядах было мало. На сторону врага смотрели растерянные лица людей, привыкших веками к мысли, что война – это битва с оружием в руках.
1 нояб. 1914 г. Мы двинулись дальше в сторону Ипра, покинув внизу большую часть нашего вооружения. За нами километров на десять тянулось образовавшееся болото. Хоронить немцев, по-видимому, было некому. Так же, как вода недавно была черна от крыс, небо стало непроницаемым от ворон и стервятников. А мы шли на север на соединение с французскими частями армии в сторону Ипра.»
Немцы в считанные дни бросили для восполнения своих войск резервные батальоны, состоящие больше, чем наполовину, юношами и подростками.
12 нояб. 1914 г. «Фрау Мюллер! – писал один из них, - Вы, по-видимому, уже получили известие о гибели вашего сына Рихарда, поэтому мне немного легче писать это письмо. Не написать его я не могу, потому что знаю, что ваше материнское сердце жаждет услышать, что ваша жертва принесена не зря и вы взрастили доблестного сына Германии.
Мы подружились с Рихардом в Лёвене, когда через него проходил наш резервный полк на пути к Ипру. Наше командование приняло феноменальное решение – лишить Бельгию не только тела, но и сердца. Нам было поручено сжечь университетскую библиотеку. Если бы вы видели, какой славный костёр разожгли мы на площади! Наверное, такой огонь последний раз горел, когда жгли еретиков. Мы жгли всю их европейскую и бельгийскую мудрость, как сжигали бы горы мусора, чтобы очистить место для процветания Германии. Огонь был такой жаркий, что камни мостовой растрескивались и взлетали в воздух вместе с пеплом. На лице Рихарда сияло вдохновение. Я очень хорошо помню, как, вытирая пот со лба, он сказал: «Ганс, запомни этот великий день – день рождения новой культуры!»
Вдохновлённые, мы шли по их грязным дорогам в сторону Лангемарка. Бельгийцы были сломлены. Они размещали нас в своих домах и угощали своим пивом. Нам было весело. Это было мудрое решение – создать ударную группу из молодёжи. Каждый из нас поддерживал дух другого и не давал место унынию.
Наконец, этот бой состоялся. Мы шли, смело подняв головы, не сгибаясь, под визгом шрапнели и огнём английских пулемётов. Мы чувствовали локоть друг друга и пели на марше под музыку полкового оркестра «Германия превыше всего…». Да, мы падали, мы погибали, но мы были горды тем, что стоим за Германию. В какой-то момент я увидел Рихарда. Он шёл твердой походкой, целясь в томми из винтовки. Лицо его горело так же, как тогда в Лёвене. Он был заражен подвигом и он его доблестно совершил. О нём будет помнить мир.
Ваш Ганс Кунцер.»
Почти в то же время Джефф записывал в своём дневнике:
« На войне быстро учатся. Не прошло и месяца, как мы догадались строить укрытия по-другому. Теперь мы гораздо меньше мокнем и барахтаемся в холодной грязной воде. Мы просто строим траншеи из мешков с песком. Можем стоять во весь рост, и под ногами не булькает. Это значительно сохранило наши резервы. Мы научились стрелять и спасаться от чужих пуль, научились ползать по земле, как змеи, закапываться в неё, как кроты, и проделывать брешь в немецких заграждениях.
Мы, наконец, научились ценить свою жизнь и не задавать вопросов командованию.
Поэтому то утро повергло нас в шок. Это было 10 ноября. Утро нас встретило густым фламандским туманом, сквозь который слегка угадывались стволы высоких деревьев и где-то на горизонте колокольня костёла в Лангемарке. Немного погодя раздалась канонада немецких батарей, вслед за которой, как обычно, следует штыковая атака.
Сквозь рассеивающийся туман на нас шла шеренга вооружённых немцев, выпрямившихся во весь рост. Все как один, были необыкновенно молоды, совсем мальчишки, некоторые розовые, как поросята. Многие из них улыбались. Сразу было видно, что они ещё не нюхали пороха – настолько нелепым был их вид посреди этого грязного, изрытого воронками, поля. Под нашими пулемётами снайперам не пришлось много трудиться. Немцы упорно шли и пели какой-то гимн. Мы бежали навстречу и косили их налево и направо. Я споткнулся об одного из них и упал. Наши лица оказались рядом. Он кричал от боли и страха и с ужасом смотрел на меня. Я мог бы добить его штыком, но не осмелился это сделать, глядя в полные страха глаза на безусом лице. У него были до того пухлые губы, что я невольно подумал, что он ещё ни разу никого не целовал. Единственное, чем я мог ему помочь – убежать от него как можно дальше.»
Наступила зима. Войска с обеих сторон продолжали двигаться в сторону моря. Изматывающая позиционная война давала, вместе с тем, возможность многим офицерам и солдатам получить для отдыха кратковременный отпуск. Так в Руане на несколько дней оказался школьный учитель Люсьен Буланже – унтер-офицер из 20-го французского корпуса. Руан не был его родным городом, поэтому все свободные дни он проводил в бесцельном шатании по улицам, сидении в маленьких кафе и ночёвках в дешевой гостинице. Когда над городом опускалась ночь, он открывал свою заветную тетрадь и записывал:
«15 дек. 1914г. Я ненавижу войну – мерзкую, жестокую, лживую и слепую старуху с косой. Что о ней знают те, кто мне сегодня встречался? Кто из них шел по колено в грязи по бесконечным дорогам и набивал мозоли на ладонях, постоянно окапываясь на каждом привале? Кому из них била под колено на марше сапёрная лопатка и натирала плечо винтовка? Кто из них знает, как пахнет кровь, смешанная с мокрой глиной, и застойный воздух траншеи?
Мы живём в двух мирах – один, это грубое выживание за счёт убийства, а другой – дешёвый карнавал в блёстках мишуры, который называется благотворительностью. Хотел бы я оказаться на месте этих разукрашенных девиц, которые, кривляются, чтобы больше наполнить монетой кружки «солдатикам на табачок». Я тоже хочу пить шампанское, а не тухлую воду, которая, к тому же, на каждом шагу грозит эпидемией. Но нет, мы обречены. Здесь мы лишние.
Часто в голову приходит мысль, что лишние мы и там. Наше бессмысленное противостояние за колючей проволокой, ожидание, кто дрогнет первым, вызывает у людей необъяснимые порой поступки. Всё чаще приходится видеть, как взрослые мужчины внезапно хватают себя за голову и начинают биться в истерике, пока их не остановит врач.
Однажды ночью меня разбудил Пьер.
- Ты слышишь?
- Нет, а что?
- Кошка где-то мяукает.
- Какая здесь кошка? Спи.
- Да нет, точно, кошка. Там где-то, на нейтральной.
- Ну и бог с ней.
- Нет, я за ней сползаю.
- Ты с ума сошёл? С жизнью расстаться хочешь?
Но он всё-таки пополз сквозь эту нескончаемую проволоку. И вернулся с котёнком за пазухой. Жалкий такой котёнок, мокрый и облезший. Никогда бы не поверил в другое время, но люди между собой дрались за право подержать его в руках. Это был дух дома и тепла, очага и семьи – мокрый ангел на четырёх ногах с хвостом дьявола. Ротмистр покончил драку в один момент – он застрелил несчастное существо.
Пьер посмотрел на ротмистра широко раскрытыми от удивления глазами и вдруг начал плакать. Он рыдал, как девчонка. Люди сделали вид, что этого не замечают, и разошлись. Вечером Пьер хоронил котёнка, прикрыв его могилку пожухлой травой. Совсем недалеко от этой могилы, чуть подальше заграждения, лежали непогребённые солдаты, погибшие в бою.
26 дек. 1914 г. Вчера проснулись под отдалённый звон колоколов из ближайшей деревни. Наступило Рождество, всколыхнувшее в каждом из нас давно забытое чувство семейного праздника. Как хорошо бы оказаться у себя дома рядом с любимыми людьми, целовать жену и детей и дарить им подарки! Ещё год тому назад мы не могли себе представить, что будем сидеть в засыпанной снегом траншее, парализованные возможностью передвижения и наполненные ненавистью к врагу.
Впрочем, по ту сторону, наверное, испытывали те же чувства, потому что оттуда совершенно неожиданно раздались звуки рождественских песенок. Меня удивило, что немецкий язык, который я не люблю за резкость и отрывистость, так характерных для воинственных народов, звучали довольно мирно и даже мелодично, на что капеллан заметил, что песни, обращённые к богу, не могут быть похожи на бряцанье оружием. Только вот к какому богу?
Внезапно на смену детскому умилению до нас стали доноситься еле узнаваемые звуки Реквиема Моцарта, воспроизводимого на губной гармошке. Казалось, что это играет усердный ученик, подбирающий ноты на память. Мелодия стала оформляться всё более отчётливо, и мы услышали «Лакримозу». Жерар решительно встал и произнёс:
- Они не могут оставаться без погребения…
Его слова быстро разнеслись по рядам, и вот уже весь батальон подхватил их, не зная ещё, что, собственно, может за ними следовать. Уже целый месяц между нами и немцами лежали останки тех, кто никогда не вернётся. Жерар шёл в сторону нейтральной полосы, выпрямившись во весь рост и подняв над головой лопатку. «Лакримоза» продолжала звучать уже более уверенно. Её повторяли снова и снова. С двух сторон поднимались люди и шли к нейтральной полосе.
Мы хоронили погибших. Многие тела были изуродованы до неузнаваемости, и лишь форма оставалась единственным свидетелем, кому принадлежал прах. Я наткнулся на двоих в разной форме. Они погибли в рукопашном бою, а теперь лежали, как будто обнявшись, как два брата при радостной встрече. Хотел бы я знать, где поселились их души, и которая из них попросилась в рай? А ведь где-то украсили ёлки, славят Христа и пьют за наше здоровье!»
Разрушительный застой окопной войны, пришедшийся на самое сырое и холодное время года на заболоченной территории, не только косил людей от болезней и сумасшествия, но и заставлял воспалённый мозг высокого командования изобретать что-то чрезвычайно действенное для прорыва. Место действия для нанесения решающего удара было выбрано немцами в зоне стыка 2-й английской армии и 20-го французского корпуса под Ипром.
Из письма Ганса Кунцера.
«23 апреля 1915г. Фрау Мюллер! Спешу с радостью вам сообщить, что Рихард отмщён. Вчера мы устроили славную охоту на томми. Всю ночь накануне вдоль линии фронта мы устанавливали адские машины, которые назывались газовыми баллонами. Наконец-то в ход пошло оружие, которое позволяет чисто, без крови, убрать противника в ещё большем количестве. На рассвете 22 апреля, когда хороший ветер подул в сторону томми, все баллоны были разом открыты, и плотное зелёное облако поползло в сторону их окопов. Следом за ним шли мы. Газ поработал славно. Не нужно было даже добивать их штыками. Они умирали мгновенно, падая плотными рядами, настолько плотными, что между ними могли просочиться только крысы, которых тоже погибло немерено…»
Из письма Джеффа.
«26 апреля 1915г. Вилли, если бы ты знал, какой ужас мы пережили недавно. Я готов был погибнуть под пулями, штыком и от холода в этом болоте, но только не от этого. Меня спасло только то, что когда облако достигло нашей линии, ветер повернул в сторону бошей. Теперь уж и им пришлось понюхать своего хлора. Смерть от него ужасна. Наши полегли в огромном количестве от удушья. Люди рвали на себе одежду, задыхались, хрипели и падали замертво. Но глаза…в них не было ужаса – они были съедены до того, чтобы успеть поразиться человеческой подлости.
Трудно даже описать эту гигантскую очередь из оставшихся в живых в наш лазарет. Все они были лишены глаз. Несметное количество людей с какими-то тряпками или бинтами на глазах опирались руками на плечо впереди стоящего, чтобы не потеряться. Точь в точь, как на той почтовой карточке, которую прислал однажды дядюшка Верджил. Кажется, это был Брейгель с его «Слепыми». Но если бы Брейгель увидел нашу колонну слепцов, он отказался бы, наверное, писать на эту тему, потому что передать это какими-либо средствами человек не в силах.
Впрочем, несмотря на эту немецкую подлость, наши и французские войска начали выравнивать позиции и смыкаться. Поскорей бы она кончилась, эта война.»
Прошло десять лет. В маленьком, но уютном каменном доме, расположенном среди холмов и пастбищ недалеко от Йорка, собралась за рождественским столом семья Джеффа, теперь уже изрядно постаревшим и поседевшим, настолько, что окрестные фермеры звали его дядюшкой Джеффом. Всё же война оказалась к нему милосердной и вернула его здоровым в родной дом, где уже давно не было его матушки, а хозяином дома оставался старший брат Вилли.
На столе были наполовину съеденный роскошный пудинг, выпитые до конца бутылки превосходного вина и остатки овечьего сыра, а сам дядюшка Джефф, передвинувшись ближе к камину и закурив любимую трубку, с удовольствием смотрел на своих племянников. Им было приблизительно столько же лет, сколько ему самому, когда он попал на Западный фронт. То, что он пережил, было от них далеко, и они представляли себе войну, как славное приключение. Оба в этот праздничный вечер горели желанием услышать о войне что-нибудь интересное.
- Ничего не поделаешь, - подумал про себя Джефф, - я в своё время думал так же. Однако что же интересного может быть в войне? Разве что рассказать им про Брюгге?
- Ну хорошо, - начал он, - раз уж такой день, так и быть, расскажу. После двух с половиной лет войны я попал в Британскую разведку. К этому времени ожесточились морские бои за Ла-Манш.
Наш могущественный флот всё время подвергался нападению со стороны немецких подводных лодок, которые мы все называли морскими крысами. Во-первых, за то, что они разбойничали в основном по ночам, а во-вторых, что они ухитрились, можно сказать, вырыть себе норы не хуже крысиных. Немцы заняли очень выгодное для контроля над проливом место в Зеебрюгге, в нескольких километрах от Брюгге, отодвинутого в глубь суши. Несмотря на то, что мы очень активно применяли мины, противолодочные сети, патрульные суда и наши аэропланы и дирижабли, которые постоянно барражировали у входа в их логово, эти чертовы подводные лодки продолжали свою чёрную работу.
Всё дело было в том, что Зеебрюгге и Брюгге соединены глубокими каналами, оканчивающимися в Брюгге великолепной внутренней гаванью, до которой не долетали наши снаряды со стороны моря. Вот там-то и прятались их лодки. Очень просто – они подходили по морю после налёта к Зеебрюгге и проникали вглубь земли до другого города. Надо сказать, что Брюгге не только служил укрытием субмаринам, но и прекрасным местом для отдыха их команд.
Там же, в одном из замков располагалось их командование. Поэтому, в то время, как против них готовилась операция по блокаде устья канала с моря, в нашу задачу входила диверсионная работа в самом Брюгге. Мы смешались с остатками местного населения и внедрились в группу поставщиков продуктов в их замок и казино. Надо сказать, что несмотря на определённую опасность положения, я никогда за всю войну не был так счастлив.
Может быть, вам когда-нибудь придётся там побывать и вы убедитесь в правоте моих слов. Эти каналы, источник наших бед, являются одним из украшений города. В любое время года каналы прекрасны отражением в них чудесных маленьких домиков и деревьев по берегам. Они глубоки, но не слишком широки, поэтому отражение занимает добрую половину их поверхности. Мосты, как правило, там дугообразны, что само по себе очень красиво, и миниатюрны, как в сказке про гномов. Ну а средневековые дома и стены – это всегда ощущение тайны. Вот в эту-то тайну мы и должны были проникнуть, точнее наоборот, создать её.
Как-то летом 1917 года в немецком казино, которое они устроили в Брюгге, должен был состояться большой банкет в честь флотилии подводных лодок, на котором ожидалось присутствие всего командного состава. И мы приготовили им сюрприз –взрывчатку в бутылках от шампанского. Всё было продумано до мельчайших подробностей и маскировка была идеальной. Однако, чтоб вы знали, на всякую гениальную идею может найтись какой-нибудь идиот и всё испортить. Так провалилась и наша операция. Какому-то нечистому на руку унтеру захотелось выпить с шиком и он украл пару бутылок. Ну дальше, как полагается, взрыв, расследование, преследование и так далее. К немцам долго нельзя было подобраться, и только весной 1918 года удалось в одну ночь заблокировать вход в канал Зеебрюгге, затопив и взорвав 23 наших старых миноносца. К сожалению, с большими жертвами. Зато их крысиное логово был парализовано, а там наша авиация их забросала бомбами.