10
Княгиня Борова, увлеченная устройством уездной жизни на общественных началах, подумывала о том, как сделать так, чтобы все богатые и влиятельные люди уезда внесли посильную лепту в дело благотворительности. Для нее стал неприятным открытием тот факт, что большинство помещиков оставило ее призыв без ответа. Заинтересованность проявляли немногие, остальные словно застыли в ожидании: что у нее получится? Если не получится, сама виновата, нечего было и затевать, а если получится…. Не иссякнет поток желающих воспользоваться результатами чужого труда. Таких всегда, что на каравай едоков. Инертность и пассивность крестьян она объясняла просто: отсутствием образования и неразвитостью понятия об общественной пользе. Сама княгиня считала, что нельзя устроить личное благополучие, не учитывая интересов общественного блага. Но что было думать о людях, имеющих прекрасное образование, начитанных, рассуждающих об эмпиризме Локка (1) и дуализме Декарта, (2) социальной теории Руссо (3) и идеях утопистов, имеющих понятия об интегральных уравнениях и химических процессах в веществе? Эти начитанные и образованные представители высшего сословия в лучшем случае нехотя отделывались денежными суммами. Немногие по зову сердца, а не по тому, что подумает о них некая знатная дама, возглавляли попечительские советы. Более активными гражданами были купцы, представители интеллигенции и церковнослужители. Именно они стали настоящими помощниками Марианны в деле обустройства уезда на новый лад. И дело пошло.
Удалось при каждом приходе организовать начальную школу. Утром там занимались дети крестьян, по вечерам работали курсы по ликвидации неграмотности среди взрослых. Помимо преподавания основных предметов читались лекции по гигиене, агрономии и ветеринарии, а также по литературе. Марианне удалось найти среди отходников истинных умельцев и наладить рытье колодцев в деревнях. Ее преданный помощник доктор Назаров при каждом удобном случае говорил крестьянам, как опасно пить воду из открытых водоемов. Показывал картинки с видами кишечных паразитов. Подобная агитация возымела действие. «Носить в пузе глиста», как выразился один из мужиков, никто не хотел. Стараниями княгини и ее помощников в больших селах стали возникать хорошо оснащенные пожарные команды. Культурная жизнь также не стояла на месте. То тут то там организовывались избы-читальни, целые оркестры из народных инструментов, благо умельцев играть на них было с избытком. Даже мальчишки-подростки умели бренчать на балалайке. А уж седой гусляр – тот и вовсе был человеком, почитаемым в народе, ибо знал главное: музыка – потребность души, светлый дар людям от Всевышнего.
Наслушавшись хвалебных отзывов о деятельности общины трезвенников, возглавляемой отцом Лавром, Марианна подумала о том, что неплохо было бы организовать общества трезвости по всему уезду. Решила съездить к Заваруйкину за советом, ведь кто как не он первым всерьез заявил об этой проблеме. Собралась и поехала прямо с утра – с надеждой на поддержку и понимание.
Заваруйкин встретил княгиню с радостью. Усадил на дубовый табурет, который смастерил собственными руками, сам сел напротив, скрестив руки на животе.
—Занялся нужным делом, — пояснил он княгине, — столярничаю. И должен вам признаться, занятная штука получается. Оказывается, что-либо мастерить своими руками весьма и весьма полезно во всех отношениях. Дело для души и тела – лучший лекарь. А уж как свежей стружки запах вдохнешь, так силой и наполняешься, и трепетно от мысли, что из простого бревна истинное чудо своими руками сотворить можешь.
—Удивительный вы человек, Павел Игнатьевич, — улыбнулась Марианна
—Э, нет, — покачал головой Заваруйкин. — Не обольщайтесь, ваше сиятельство, ничего удивительного во мне нет. Просто меня как всякого русского человека надо в кучу собрать, встряхнуть маленько и зарядить идеей. Ради этой идеи я готов горы снести. А уж созидать буду или разрушать – не так уж и важно, главное, чтобы идея была.
—Неужели вы способны на разрушение?
Марианна достала из кармана юбки носовой платок, надушенный анисовыми каплями, приложила его к вискам.
—Право, не знаю, уважаемая Марианна Вениаминовна. Подчас думаю: не смогу и мухи обидеть. А иной раз хочется утопить в новом потопе все человечество. Дело в том, думаю, с какой стороны ко мне идея пришла. Если от Бога, стану по его подобию мир вокруг себя созидать, если от Диавола – не обессудьте: милости прошу в ад.
—Странны ваши рассуждения, — Марианна с интересом посмотрела на Заваруйкина. — Как же свобода воли? Неужели вы как мыслящий человек не способны на выбор?
— Наверное, способен, — немного подумав, произнес Заваруйкин. — Но ведь я слаб и грешен, могу не разглядеть, кем мне подкинута идея. Могу не различить, где истинные зерна, где плевелы. А я уже раззуделся, мне идею подавай!
—Вы говорите страшные вещи, — Марианна потерла виски платком, голова начинала болеть. — По-вашему, выходит, что любой недочеловек, имеющий в своем арсенале заманчивую идею, способен увлечь массы? И критический разум при этом не сработает?
—Увы, — Заваруйкин пошевелил пальцами, сомкнутыми в замок. — Не сработает. Поверьте мне. Случаев, когда идеи завладевают умами, в истории масса. И наша текущая жизнь подкидывает примеры. Взять хотя бы идею террора….
Их разговор прервал вбежавший лакей.
—Барин! — крикнул он, задыхаясь. — Нарочный из общины. Говорит, там все с утра огнем охвачено. Кто-то подпалил.
Заваруйкин побледнел.
—Отец Лавр жив? — выдавил он из себя хрипло.
—Жив, батюшка, жив! Несколько мужиков от огня пострадало. Один сильно.
—Еду, скажи кучеру – пусть готовит лошадь. Увы, ваше сиятельство, вынужден вас покинуть.
—Понимаю, — растерянно произнесла Марианна, подавая Заваруйкину руку для прощального поцелуя. — И сделаю все от себя зависящее, чтобы поджигатели были найдены и преданы суду.
—Где их теперь найдешь?! — в отчаянье произнес Заваруйкин. — Где Марго? Марго! — крикнул он встревоженной жене на ходу. — Удели их сиятельству внимание. Я – к отцу Лавру!
Марианна недолго задержалась в доме Заваруйкина после спешного отъезда хозяина в общину. Под благовидным предлогом распрощалась с Марго. Задуманного разговора не получилось. Но она не отчаялась. Единственное, что тревожило ее по-настоящему, был пожар. Хотя размера убытков она не представляла, чувствовала, что дело приняло дурной оборот.
В тревоге, сетуя на то, что ничем в данный момент она не может помочь Заваруйкину, Марианна села в экипаж.
—Домой, Спиридон! — приказала кучеру.
Дорога была ухабистой, неровной, коляску то и дело раскачивало и трясло. Марианну стало укачивать. Голова еще сильнее разболелась, отдавалась тупой болью в висках.
—Спиридон, остановись.
Она вышла из коляски. Вокруг, куда ни глянь, простирались ровные четырехугольники пашен. Вдали изогнутой лентой серебрилась на солнце Пусса. Мир и покой были заключены в открывшейся ей панораме с кустами разросшегося ивняка, зарослями камыша, одинокой, поникшей ветвями белоствольной березой у большого мшистого валуна. Этот валун, подумалось княгине, словно древний страж из сказки охраняет спокойствие здешних мест. И если забраться на него, будет видна еще большая ширь величественной русской природы.
— Господи, как прекрасен созданный тобой мир! — воскликнула в восторге Марианна и на минуту даже забыла о донимающей ее боли.
В голубом небе, четко очерченный солнечными лучами, проплывал журавлиный клин.
—Прощайте! — помахала ему Марианна рукой, — возвращайтесь скорей! Спиридон, тебе жалко, что они улетают?
— А чего жалеть? — кучер погладил пышные, пшеничного цвета усы. — Весной снова прилетят. На то они и перелетные птицы.
—Не все, — вздохнула Марианна. — Потому так жалобно и кричат: курлы-курлы. Прощаются.
Ее внезапный порыв угас, как только она подумала, сколько лишений предстоит пройти птицам, прежде чем вернутся они назад, на родные поля. Марианна поймала себя на мысли, что становится сентиментальной. Даже слезы на глазах выступили. Может, слезы те от ветра? Надо быть сильной, чувства не должны овладевать ею. Тем более не должна ее слабость быть заметна окружающим.
—Пора ехать! – сказала решительно.
Но тут ее внимание привлек быстро приближающийся экипаж, которым правил лихой возница. Столб пыли вился и кружился за ним, оставляя длинный шлейф. Экипаж, это была открытая коляска, поравнялся с экипажем княгини. Остановился. Марианна посмотрела на седока и тихо вскрикнула, зажав рот платком.
—Мое почтение, ваше сиятельство, — седок почтительно склонил голову и приподнял шляпу.
—Мишель, — пролепетала Марианна, бледнея, — рада вас видеть. Где так долго пропадали, говорят, были в отъезде?
—Да, несколько месяцев жил в Вене, — небрежно произнес Цивиньский. — Я теперь, ваше сиятельство, богатый человек. Очень богатый. Теткино наследство – ничто по сравнению с тем, что я сейчас получил от своего дядюшки, проживавшего в Зальцбурге. Хвала Мадонне, что она не дала ему детей. И теперь я владею весьма влиятельной газетой, парой пароходов и целым рядом кондитерских, доставшихся дядюшке от его покойной жены.
—Рада за вас, — произнесла почти шепотом Марианна. И добавила чуть громче: — Надеюсь, вы найдете время навестить меня?
Цивиньский скривил губы, вспомнив о своей отставке из алькова Марианны, о том, как не пускали его в дом княгини под надуманными предлогами. О ее предательстве, о вытравленном ребенке.
—Возможно, — он окинул презрительным взглядом княгиню, давая ей понять, что теперь он хозяин положения, — как только смогу, если вообще смогу. Всего хорошего, ваше сиятельство.
В голосе Цивиньского отчетливо звучала обида. Марианне стало стыдно до слез. Захотелось попросить прощение, искренне покаяться. Ведь она причинила бедному Мишелю столько горя своим легкомыслием. Она бы и покаялась, но не успела. Подняв кверху столб серой пыли, его экипаж стремительно стал удаляться, пока совсем не скрылся из глаз. Все это время Марианна заворожено смотрела ему вслед. Затем, словно очнувшись от наваждения, приказала кучеру как можно быстрее ехать в свое имение.
Примечания
1 Эмпиризм Локка – Джон (1632-1704), английский философ-материалист. Эмпиризм – направление в теории познания, сводящее познание к чувственному опыту (ощущениям, восприятию). Противостоит рационализму.
2. Дуализм Декарта – Рене (1596-1650), французский философ, естествоиспытатель, математик. Дуализм – философское учение, согласно которому материальное и духовное составляют два независимых друг от друга начала. Декарт считал, что в основе мира лежат две субстанции: духовная (мыслящая) и телесная (протяженная). Эти два противоположных начала есть во всем, в том числе и в человеке (душа и тело). Дуализм противоположен материализму, считающему материальное основой возникновения и функционирования духовного (психического).
3. Социальная теория Руссо – Жан Жак (1712-1778), французский просветитель, социолог и писатель, развил теорию общественного договора, согласно которой причиной возникновения государства и права является заключенное между людьми соглашение. Руссо считал, что если правители и законодатели не будут считаться с мнением народа, последний вправе расторгнуть ранее заключенный договор.
11
Заваруйкин был в полном отчаянье. По прибытии своем в общину он увидел страшную картину. Кругом еще дымились, заволакивая округу едким дымом, обугленные остовы строений. Неспособные здраво мыслить от всего произошедшего, отрешенные, обездоленные бродили насельники, мычала чудом спасенная из полыхающих сараев скотина. Отец Лавр в порванной, испачканной сажей рубахе навыпуск руководил теми, кто еще были способны внимать слову. Под его руководством мужики сносили в одну кучу уцелевший скарб, который отец Лавр лично осматривал на предмет дальнейшей пригодности в деле. Скарба было не так уж и много, но инок благодарил Бога за то, что хоть что-то, да сохранилось. Не все пожрал беспощадный огонь. За делом важным и непростым застал его Заваруйкин.
—Мое почтение, батюшка, — сказал помещик, прикладываясь к пропахшей дымом руке инока.
—Вот, — только и нашелся, что сказать, отец Лавр. — О чем говорить – сам все видишь.
—Поджог? — спросил у монаха Заваруйкин. — Или случайно вышло?
—Похоже на поджог. Утром рано заполыхало все разом. Хорошо, что сараи плохо горели, успели скотину вывести, а мастерские вспыхнули, словно порохом начиненные. Знать, против них особая ярость была. Керосину не жалели. Мужики канистру нашли. Вот до чего доводит человеческая злоба.
—Кого-то подозреваете?
—Наши не могли, — отец Лавр потер запачканные сажей ладони, — за них головой ручаюсь. Кто-то из пришлых. То ли зависть черный глаз жжет, то ли еще чего – не знаю. Могу только сказать, что люди так не поступают. Только недочеловеки. Спалить огнем труды других! Кем же надо быть после всего?!
—Полиция разберется, — сказал Заваруйкин. — Выведет голубчиков на чистую воду.
—Может, и разберется. Только теперича, поди, найди злоумышленников. Они, сделав черное дело, затихарились.
—Если самим мужиков порасспросить, глядишь, кто чего и видел? — предложил Заваруйкин.
—Оно, конечно, можно и порасспросить, — отец Лавр кивнул в сторону толпы куривших у изгороди мужиков. — Пойдем, поговорим.
На все расспросы мужики отвечали примерно одинаково: никого не видели, ранний был час, самый сонный, заметили огонь только тогда, когда полыхнуло.
—Самим не справиться, — уныло изрек Заваруйкин, — надо звать полицию.
Ввиду особой важности дела, всколыхнувшего весь уезд, и еще по личной просьбе княгини Боровой в погоревшую общину прибыл сам полицейский исправник Кнут. Хотя вопросы уголовного дознания не входили в его должностные обязанности, он, лично осмотрев место происшествия, велел собрать для разговора насельников общины. Отец Лавр приказал всем собраться под сохранившимся навесом летней кухни.
Исправник, заложив руки за спину, подозрительно обвел взглядом собравшихся мужиков и сощурил черные буравчики глаз.
—Ну что, висельники, — сказал он громко. — Признавайтесь, кто из вас пожег общину?
—Что вы, ваше благородие, — ответил за всех отец Лавр. — Никто не поджигал. Наши люди на такое не способны.
—А кто пожег? — так же громко и категорично спросил Кнут. — А? Я спрашиваю, кто пожег?
Все молчали, со страхом наблюдая за полицейскими, обыскивающими траву вокруг обгорелых остовов.
—Так вас за тем и вызвали, чтобы данный факт установить, — прямо сказал отец Лавр, возмущенный категоричностью исправника.
С чего это вдруг кричит и оскорбляет невиновных, к тому же пострадавших? Заметив устремленный на свою особу яростный взгляд инока, Кнут остепенился.
—Значит, среди вас злоумышленников нет? — спросил он более мягко.
— Нет, ваше благородие, — загудели мужики на разные голоса.
—Побойтесь Бога, господин офицер. Мы столько старались не для того, чтобы разом все пожечь.
— Ваше благородие, — обратился к Кнуту один из насельников, — опосля пожара я осмотрел внимательно все вокруг. И вот что нашел на дороге, ведущей к лесу. Знать, выронили впопыхах.
Он выложил на стол коробок спичек и портсигар, на крышке которого красовалась серебряная змейка. Кнут внимательно осмотрел улики.
—Спички обычные, такие в любой лавке продают, а вот портсигар – серьезная улика. Может, он ваш? Или ваш?
Исправник провел портсигаром перед насельниками. Но никто не узнал в портсигаре своей вещи. И у соседа подобного никто никогда не видел. Богатый был портсигар, заметный.
—Еще канистра есть, — отец Лавр достал из-под стола канистру и протянул ее Кнуту.
—Канистра обычная. А грязная-то… Так, что внутри?
Исправник понюхал остатки содержимого канистры.
—Керосин. Знали, шельмецы, чем жечь. Ладно, улики забираю с собой. Кстати, здесь поблизости есть какой-либо трактир? Где водкой торгуют?
— Есть, — подтвердили насельники. — Верстах в трех, в деревне. Но мы туда – ни ногой.
—Хорошо, — кивнул Кнут и пошел к пролетке.
Садясь в экипаж, подозвал к себе отца Лавра.
—Ручаетесь за своих?
—Вот те крест, — монах перекрестился и поцеловал крест, достав его из-под рубахи.
— М-да, — сказал Кнут, обводя взглядом пожарище. — Сильно пожгли. Думаю, дело несложное. Ваша община кого-то сильно задевала. Как думаете, чем?
—Зависть? — задумчиво произнес отец Лавр и почесал шею. — Хотя вряд ли. Чему завидовать? Чужим трудам от петухов до темени? Мы только-только стали разворачиваться. Может, самим фактом безалкогольного существования? Достойным примером для подражания? Непримиримым отношением к пороку?
—Вот! — исправник поднял обтянутый кожаной перчаткой палец кверху. — Верно сказано. Непримиримым отношением к пороку. С любого порока умеючи можно неплохие деньжата получать, ничуть не заботясь о последствиях. Я недавно отписал министру внутренних дел господину Столыпину о своих предложениях. Считаю, что было бы правильно публично вешать за подобные злодеяния.
Отец Лавр в ужасе отшатнулся от исправника.
—Господи, спаси и сохрани, — инок перекрестился. — Никогда страхом жестокой расправы не искоренить злого умысла. Человек зело грешен и предрасположен к дурным поступкам. Надобно его не жизни лишать, а давать возможность осознать злодейство и покаяться. Именно так поступали многие святые радетели за землю Русскую, когда прощали злодеев.
—Вам, монахам, виднее, вы отвечаете за души. Только злодейства – моя епархия. Передо мной стоит задача злодея изобличить и предать наказанию. Чтобы он, подлец, наказания того боялся до дрожи. А уж будет он каяться или не будет, мне до этого дела нет. То ваша, поповская вотчина.
Исправник Кнут все правильно рассчитал. Когда полиция нагрянула в трактир, на который указывали обитатели общины, немногочисленные посетители из числа завсегдатаев притихли. Трактирщик, дородный, невысокого роста, с лишенной всякой растительности черепом, обтянутым пергаментного цвета кожей, вытянулся по струнке и замер.
—Чем обязаны? — спросил он у служителей порядка, при этом мутновато-серые глаза его беспокойно забегали.
Сам вид полицейских приводил трактирщика в трепет. Кнут перехватил его бегающий взгляд. Впился в него своими глазами-буравчиками, отчего бедному трактирщику стало совсем дурно: лысый череп покрылся испариной, руки затряслись, выдавая сильное волнение.
—Если ты решил, что я собираюсь отобедать в твоей паршивой харчевне, то глубоко ошибаешься, — исправник подошел почти вплотную к трактирщику, вынул из кармана портсигар с серебряной змейкой. — Твой?
—Никак нет-с, — хрипло выдавил трактирщик. — Не мой.
—А чей? — вкрадчиво спросил Кнут и положил портсигар на стойку.
—Не знаю.
—Врет он, — раздался нетрезвый голос позади исправника.
Кнут обернулся и увидел изрядно подпившего мужика.
—Врет он все, ваше благородие! — мужик громко икнул. — Знает, чей портсигар. Ты чего, Васька, запираешься? Ведь сынка твоего Ромки портсигар. Я сам у него видел.
—Так-так, — произнес Кнут и схватил трактирщика за ворот косоворотки. — Говори, где сынок твой?
—Не знаю, — промямлил трактирщик, закатывая глаза.
—Обыскать, — приказал Кнут полицейским.
Спустя четверть часа преступник был пойман. Прятался на чердаке и даже не сделал попыток скрыться. Увидел полицейского, закрыл лицо руками и в отчаянье зарыдал. Все оказалось до банальности просто, как и предполагал исправник, видевший на своем веку множество подобных дел. Местные мужики, вдохновившись примером общины трезвенников, стали бросать пить. Поняли, что без пьяного угара жизнь играет живыми красками. Потянулись за советом к отцу Лавру, ставшему в округе настоящим утешителем больных душ. Разом упала прибыль в трактире. Понятное дело, не понравилось хозяину заведения, что мужики обходят его стороной. Стал жаловаться на трудную жизнь, на то, что если так дело пойдет, впору закрываться и идти по миру. Восемнадцатилетний сын его понял все буквально. Коли мешают – следует убрать. И подговорил местного пьяницу стать ему помощником в нехитром деле.
Заваруйкин вскоре после задержания злодеев навестил в погоревшей общине отца Лавра, который ютился с насельниками в наспех построенных землянках, прошелся между былыми строениями, чьи остовы чернели среди обгорелой травы, словно истлевшие кости, вздохнул горестно и произнес, обратившись к иноку:
—Ничего, батюшка, нас не сломишь. Отстроимся лучше прежнего.
На что отец Лавр ничего не сказал, не было слов, только благодарно посмотрел на расстроенного зрелищем разора помещика и смахнул со щеки выкатившуюся слезу.
12
Княгиня все же уговорила Заваруйкина стать во главе уездного Общества трезвости, поручив ему организацию данного дела. Заваруйкин все свободное время проводил в разоренной общине (следовало торопиться с теплыми постройками, не за горами была зима), но, немного поразмыслив, дал свое согласие. И то ведь дело: община отца Лавра являлась заведением исправительным, а сколько людей в уезде желало достойного образа жизни для себя и своих близких, не прибегая к крайним мерам! Потом, одной общиной всех страждущих не охватишь. Пили многие и много. Все больше от слабости духа, но дух тот, еще до конца не сломленный пороком, готов был к сопротивлению. Проблема назрела подобно фурункулу на теле, и многими осознавалась как болезнь, на которую давно пора найти лекарство.
Сам же Заваруйкин все больше убеждался в том, что от каждого жителя уезда, от его посильного вклада зависит то, каким станет завтрашний день. Можно сидеть и ждать, что за тебя все сделают другие, а можно внести свою лепту, пусть самую малую, но из таких малых дел каждого строится все здание государства. И здание то может быть кривым, кособоким, на курьих ногах, готовых в любую минуту подломиться, а может быть с прочным фундаментом и красивым фасадом, в котором всем станет жить хорошо. Не царь же должен убирать у тебя в хлеву! Вот он, Павел Игнатьевич Заваруйкин, организовал же общину, скольких людей спас от явного разложения. Даже теперь, после пожара, не разбежались кто куда, засучив рукава трудятся бок о бок с отцом Лавром. Значит, действительно поняли, что образ человеческий нельзя терять ни при каких обстоятельствах. Теперь с организацией Общества трезвости развернет он пропаганду достойной жизни вне пьяного угара. И потянутся за первой ласточкой остальные. Возникнет не одно, множество обществ. Земства, конечно, со своей стороны также много делают для общественной пользы, но и ты на своем месте должен стать помощником местной власти. В этом Павел Игнатьевич был твердо убежден. Сидя с Марго у самовара и рассуждая о будущем устройстве общества, он вспомнил о Новицком. Все одно тот не принимает участия в общественной жизни, так, может, станет ему помощником? Решил: надо бы съездить к соседу, поговорить. Заодно справиться о житье-бытье, рядом ведь живут, а чтобы навестить стариков…. Совсем не то было при жизни Лизаньки. Оборвалась струна. Все прошло, все минуло.
Новицкий никак не ожидал появления Заваруйкина в своем доме. Но принял соседа радушно. Варенька, еще с вечера поссорившись с мужем из-за очередного пустяка, заперлась в спальне и не желала ни с кем разговаривать.
—Рад видеть вас в своем доме, уважаемый Павел Игнатьевич. Каким ветром занесло, да еще в такую рань?
Новицкий, еще не расставшийся с домашним халатом, пожал руку соседа, усадил его за стол, который тут же горничная накрыла к утреннему чаю.
—Я к вам по делу, Дмитрий Федорович.
Заваруйкин отодвинул от себя стакан. Кашлянул в кулак.
—Что за дело привело вас ко мне? — поинтересовался Новицкий и ложечкой потянулся за вареньем.
—Дело такое, — Заваруйкин не знал, с чего начать разговор. — Вы, наверное, наслышаны о пожаре в общине?
—Премного сочувствую вам, — Новицкий отхлебнул чаю, но обжегся. — Скверная история. Надеюсь, преступники понесут достойное наказание.
—Бог им судья. Там помимо поджога еще кое-что вскрылось. Не это главное. В конце концов, общину мы отстроим, только вот ведь какая штука. Одной общиной проблему пьянства не решить. Да-с.
Заваруйкин многозначительно прищелкнул языком.
—Наверное, нет, — равнодушно произнес Новицкий и приказал горничной принести холодного кипятка.
—Их сиятельство княгиня Борова так же считает, — продолжал Заваруйкин. — И поэтому она мне предложила организовать уездное Общество любителей трезвости.
—Вы, Павел Игнатьевич, всерьез считаете, что подобными мерами можно решить проблему пьянства? Данный порок давно и прочно утвердился в нашем народе, пьют много и до безобразия, особенно в рабочих слободах.
—Я был бы наивным человеком, если ответил утвердительно. — Заваруйкин взял из вазочки печенье, повертел его в руках. — Но считаю, что необходимо действовать решительно. И пусть первым буду я, за мной пойдут другие, мы будем говорить о пороке, будем принимать меры, вести пропаганду трезвости. Глядишь, заросшее сорняком поле заколосится добрыми всходами.
—Удачи вам. Вы, как всегда, полны оптимизма. Мне бы хоть малую толику подобной уверенности.
—Вам бы не хотелось вместе со мной начать организацию сих добрых дел?
Лицо Новицкого вытянулось от удивления.
—Мне? Послушайте, Павел Игнатьевич, при всем моем искреннем уважении к вам должен заметить, что я отнюдь не склонен горбатиться на ниве так называемого общественного блага. Вначале моя жена мается дурью, решив облагодетельствовать обиженных младенцев, теперь вы! Какое мне, в сущности, дело до пьяниц? Они мне что – родственники, знакомые? Почему я должен радеть за них?
—Вижу, что ошибся в вас, — Заваруйкин порывисто встал из-за стола. — Простите, мне пора.
—Вы не обижайтесь на меня, — Новицкому стало неловко перед Заваруйкиным за свой бесцеремонный отказ. — У нас с вами разная житейская философия. Присаживайтесь. Откушайте чаю. Зачем же так горячиться! С такими порывами и до апоплексии недалеко.
Заваруйкин присел на краешек стула. В конце концов, почему он решил, что Новицкий должен быстро и безоговорочно согласиться на его предложение? Обида быстро улеглась. Ведь мужчина он, коль скоро это так, то не стоит поддаваться эмоциям, уподобляться истеричной барышне, не получившей желаемого. Только вытянутая нижняя губа Павла Игнатьевича говорила о пережитом разочаровании.
—Так-то лучше, — примирительно произнес Новицкий и подвинул к Заваруйкину стакан с чаем. — Попробуйте варенье. Земляничное. Вы же любите земляничное варенье. Может, кофею хотите?
—Я, Дмитрий Федорович, наверное, кажусь вам наивным. — Заваруйкин скосил взгляд на вазочку с вареньем, сглотнул слюну. — Но это далеко не так. Община многому меня научила. Люди искренне хотят хорошей жизни, только не у всех она получается. Трудно бывает вырвать недоброе семя из своей души. А надо. Подчас самому никак. И ждешь, что тебе кто-то в этом поможет. Сообща оно всегда сподручней, не боишься выглядеть в глазах других редкой птицей. Вот для чего требуется объединение.
— Полностью согласен с вами, — Новицкий отхлебнул чаю из своего стакана и кивнул Заваруйкину, чтобы тот присоединялся к нему.
Заваруйкин пригубил чаю, пожевал губами.
—Да-с, простите меня за неожиданное предложение. Я так увлекся общественными делами, что совсем перестал думать о том, что это может быть кому-то неинтересно. Марго тоже плохо понимает меня. Иногда, знаете ли, обидно становится за ту пустоту, за то равнодушие, в котором погрязло наше общество. Но кто-то должен взять на себя нелегкий труд делания.
—Не знаю, пустота это или что иное, но мне действительно подобное малоинтересно. У меня своих забот хоть отбавляй. Урожай плохой, земля истощена, и потребуется не один год, чтобы восстановить ее плодородие и заняться льном. Вопрос о конезаводе повис в воздухе, так как отец моей жены наотрез, без объяснения причины отказался финансировать данное мероприятие. Без его денег я ничего не могу. Брать кредит в банке? А риски? Вдруг дело не пойдет? Вы же мне предлагаете заняться пьяницами. На какой черт они мне сдались, когда впору самому запить по-черному!
—Простите, — Заваруйкин виновато улыбнулся. — Не будем больше говорить на эту тему. Что-то я не вижу вашей очаровательной супруги. Как она поживает? Здорова ли?
—Вы же знаете, в каком она положении. Сослалась на нездоровье и прилегла.
—Да, конечно, такое бывает, — растерянно произнес Заваруйкин.
Ему вдруг захотелось встать и уйти. Но положение обязывало остаться и, чтобы скрыть упавшее настроение, он стал откусывать печенье, запивая его горячим чаем.
—Помнится, прежде, — заметил мечтательно Новицкий, — мы в вашем доме прекрасно проводили время. Теперь думаю – неужели все это было в действительности?
—Дмитрий Федорович, не терзайте душу! — Заваруйкин закашлялся, слезы выступили у него на глазах. — Каждый божий день вспоминаю Лизаньку, иногда втайне от Марго смотрю на ее фото и плачу. Стыдно сказать – взрослый мужик и слезы. Но ведь они, проклятые, сами текут. Не могу смириться с утратой.
—Павел Игнатьевич, вот ведь какое дело.
Новицкий откинулся на стуле, замер, соображая, говорить ли Заваруйкину или нет, затем решил, что лучше сказать. Заваруйкин, пожалуй, был единственный, кто в данной ситуации мог понять его.
—Вы в курсе, что мною еще до брака с Варварой Саввичной был с фотографии заказан Лизин портрет? Затем моя жена потребовала убрать его, и я отдал портрет управляющему. Некоторое время назад попросил вернуть назад. Не смог без него. И портрет превратил мою жизнь в кошмар.
— Не понимаю, — растерянно произнес Заваруйкин и пристально посмотрел на Новицкого.
—Такое трудно понять. Мне теперь постоянно кажется, что Лиза рядом. Я разговариваю с портретом и отчетливо вижу, как меняется Лизино настроение. Как искажается гримасами ее лицо. Она то угрюмо-мрачная, то улыбается мне. Пойдемте, я вам все покажу.
Новицкий повел Заваруйкина в тот конец дома, который ранее предназначался для прислуги. Но ввиду ее малочисленности комнаты пустовали, и все было покрыто толстым слоем пыли. В эту часть дома Варенька почти не заглядывала, зимой комнаты не отапливались, летом окна в них были наглухо закрыты. Здесь, в маленьком чуланчике среди разрозненного хлама, находился портрет.
—Вот, смотрите! — Новицкий сдернул холстину, скрывающую картину от посторонних глаз.
Заваруйкин отшатнулся. На него живыми глазами смотрела умершая дочь.
—Господи, как художнику удалось передать ее взгляд? — воскликнул он. — Такое почти невозможно! Это удивительно!
—Смотрите внимательно.
Заваруйкин пристально стал смотреть на изображение дочери. Но ничего необычного не увидел, кроме ее живого взгляда.
—Я ничего особенного не вижу, — обернулся он к Новицкому.
—Она же улыбается вам! — воскликнул Новицкий.
—Не знаю, — промямлил Заваруйкин, подозревая, что с Новицким что-то не так.
—Нет, я не сошел с ума, — словно прочитал мысли соседа Новицкий. — Не пугайтесь. Все до смешного просто. Лиза – мое спасение в житейском аду. Я придумал ее, чтобы заполнить душевную пустоту. Сам до конца не понимаю, как моя фантазия сыграла со мной злую шутку, заставила поверить в реальность нереального. Я, Павел Игнатьевич, ушел от жизни, словно монах от мира. Я по-настоящему живу только здесь, в этом затхлом чулане.
—Тогда почему вы сказали, что портрет превратил вашу жизнь в кошмар? Вам же комфортно с ним.
—Да, комфортно. Но я отчетливо понимаю, что все это химера, игра моего воображения и чувств. Ничего более. У меня куча обязательств, беременная жена, а я бегу от всего. Бегу сюда, в чулан, где пахнет пылью и мышиным пометом. И думаю только о том, что она – не Лиза, а девушка с портрета – ждет меня. Хотя умом и понимаю, что подобное невозможно. Я не знаю, как жить дальше.
—Дмитрий Федорович, — Заваруйкин участливо погладил Новицкого по руке. — Вся беда в том, что вы сотворили из Лизы кумира. Поймите, ее давно нет с нами. Найдите лад в собственной душе и живите с Богом!
—Но я не хочу той жизни, что есть у меня!
—Мне жаль вас, — медленно произнес Заваруйкин и вздохнул. — Безнадежен тот бунт, что направлен против воли Создателя. Не зря говорится: живи не как хочется, как Бог велит. Зачем бессмысленным бунтом медленно и неуклонно разрушаете себя? Чего добиваетесь?
—Весь ужас в том, — Новицкий вытер ладонью испарину со лба, — что вы правы. Я действительно разрушаю себя. Я не знаю, чего хочу. Вначале чего-то желал, питал надежды, жил иллюзиями. — Новицкий мрачно усмехнулся. — В последнее время ничего не хочу. Устал от всего. Все противно.
—Может, вам – чего уж там! – завести интрижку на стороне, встряхнуться?
Новицкий с интересом посмотрел на Заваруйкина.
—Есть интрижка, только от того еще большая головная боль, — тихо, с расстановкой произнес он и провел пальцем по пыльной поверхности старого колченогого стола. Брезгливо вытер палец о халат.
—Тогда, сударь мой, — Заваруйкин завернул в холстину Лизин портрет, — перестаньте мучить себя и других. Беритесь за ум, вы же разумный человек, не давайте обстоятельствам сломить себя окончательно, тем паче, что и причин-то для хандры у вас явных нет. А портрет сей от лишних соблазнов я пока заберу. Пусть у меня побудет. Нечего в малеванной картине отдушину искать. Не икона, чтобы на нее молиться!
—Надеюсь, наш разговор останется между нами?
—Совет отца и друга, — Заваруйкин погладил Новицкого по плечу. — Обратитесь к отцу Лавру за врачеванием души. Ведь она, матушка, не менее грешного тела в оздоровлении нуждается.
—Я совершенно здоров, — обрезал Заваруйкина Новицкий. — И к попам за утешением мне ходить незачем. Сам справлюсь.
—Давай Бог вам силы! — Заваруйкин подхватил портрет и вышел из чулана. — Насчет общественной работы все же подумайте. За истинным делом всю хандру как рукой снимет. По себе знаю.
—Нет, — покачал головой Новицкий. — Для начала я должен в себе разобраться. И понять наконец, чего хочу от своей жизни.
—Тоже верно, — выдохнул Заваруйкин и печально посмотрел Новицкому в глаза. — Не замыкайтесь в себе. Станет тяжело – знайте: двери моего дома всегда открыты для вас.
После того как Заваруйкин покинул дом, и стук колес его экипажа стих за окном, Новицкий еще долго и бесцельно бродил по комнатам, встревоженный откровенным разговором со своим соседом. Так и бродил, размышляя, пока не оказался у закрытых дверей спальни жены.