Полное название: <<ЩЕПКИНА 20, ИЛИ ХРОНИКА ОБРЕЧЁННОЙ ЛЮБВИ. (Нагая повесть-быль). Часть 5.>> .
(Начало здесь -- http://proza.ru/2022/12/22/406 , продолжение - здесь - http://proza.ru/2023/01/12/714 и здесь - http://proza.ru/2023/01/15/1706 , и здесь - http://proza.ru/2023/01/27/663 ) .
8.
Как я выяснил намного позже, после того, как Лиле сделали кесарево сечение и убили её 6-ти месячный плод, де-факто - ребёнка( о чём я писал в предыдущей части), её вновь вернули в Одесскую областную клиническую психбольницу, где продержали/лечили 2 месяца и лишь после этого выписали.
Казалось, “подлечили” больную и она теперь должна была вести себя адекватно, то есть не убегать от родственников.
Однако уже на второй день после выписки, гуляя с бабушкой, Лиля сбежала от неё и через несколько месяцев появилась в Кишинёве, где с ней я и познакомился 12 августа 1998 г.
Её очередной побег от родственников после двухмесячного лечения в стационаре является лучшим доказательством того, что вовсе не реальное или мнимое психическое расстройство или заболевание является причиной нежелания Лили жить с матерью или с бабушкой и дедом.
А правомерное желание совершеннолетнего человека жить самостоятельно, без мелочной опеки и запретов родственников. Прежде всего, - матери.
В свидетельстве о рождении Лили её отец Леонид числился молдаванином, который погиб, когда Лили было 14 лет (хотя мать Лили Елена говорила мне впоследствии, что на самом деле он был цыганом).
Лиля, вероятно, решила, что если в Киеве и Москве её нашли родственники, то хоть в Молдове она скроется от них и будет жить так, как ей хочется, без опеки и запретов……
***
В первые годы меня часто спрашивали, как я общаюсь с глухонемой…
По вопросам, касающихся повседневной жизни, по быту – никаких проблем не было.
Мы быстро научились понимать друг друга. Ведь Лиля могла произнести, хотя и с плохой дикцией и произношением, самые насущные предметы и действия – “хлеб”, “вода”, “молоко”, кефир, “чай”, “кофе”, “мама”, “папа”, “дед”, “бабушка”, “деньги, Одесса, кушать”, “спать”, “гулять”, “магазин” и т.п.
Кроме того, хотя словарный запас у Лили был невелик, она эти слова могла написать без ошибок, вдобавок к тем словам, которые она не могла понятно произнести. А на основе известных ей слов она составляла короткие предложения.
Наконец, у нас с нею выработался свой язык жестов, ведь общепринятый для глухих язык жестов, а тем более пальцевую азбуку глухих, я не знал, хотя со временем самые важные жесты глухих я усвоил.
Реальные проблемы в общении возникали, если мы с Лилей выходили за круг повседневных забот. Тогда мне надо было прикладывать большие усилия, чтобы донести до Лили какую-нибудь мысль. И тем не менее, это не было гарантией, что она меня поняла, тем более что она мне ответит.
И даже по бытовым вопросам, к примеру, при ручной стирке (а у нас не было стиральной машины), мне так и не удалось объяснить ей, что вначале бельё надо полоскать теплой водой и только уж потом холодной.
***
С Лилей не было никаких документов. На написанный мною вопрос, откуда ты приехала, Лиля ограничилась ответом: “из села, недалеко”.
А на вопрос, как село называется, Лиля пожала плечами и продолжать на эту тему общение не захотела.
Я понимал, что она что-то от меня скрывает и не стал досаждать её повторным вопросом.
Я был удовлетворён тем, что Лиля со мной, что она в безопасности, что она сыта, одета, обута и ей со мной хорошо, как и мне с нею.
Любовь не нуждается в обосновании или в оправдании, она или есть, или её нет. И ПОЧЕМУ ОНА ВОЗНИКЛА МЕЖДУ КОНКРЕТНЫМИ ЛЮБЯЩИМИ – РАЦИОНАЛЬНОГО ОТВЕТА НА ЭТОТ ВОПРОС НЕТ. ЭТУ ЗАГАДКУ НЕВОЗМОЖНО РАЗГАДАТЬ.
Конечно, сила чувств у любящих или у разных пар любящих может быть разной, но это уже другой вопрос.
***
В первый, самый счастливый наш с Лилей год я старался всё своё свободное от работы время проводить с Лилей. Мы с нею много гуляли по Кишинёву, заходили то в одно кафе, то в другое, насколько это позволяли финансы.
Вплоть до 2004 г. мы жили в одной комнате в сильнейшей тесноте из-за моей огромной библиотеки. Тогда у меня еще не было настольного компьютера, зато был цветной широкоэкранный телевизор с множеством каналов, и Лиля частенько смотрела тот или иной фильм.
К весне 1999 г. стали проявляться первые признаки проблем с нервной системой или со психическим здоровьем Лили. Среди ночи она просыпалась и садилась на постель у стенки, я же, лежащий рядом на диван-кровати(полуторке), как правило, волей-неволей просыпался.
Формы её ночного поведения были многообразны.
Лиля то начинала плакать, то молча раскачивалась взад-вперёд, то начинала жестикулировать, издавая нечленораздельные звуки, то начинала смеяться.
Плакала она уже редко по сравнению с первыми месяцами нашей совместной жизни. ПРИЧИНЫ ПЛАЧА ОСТАВАЛИСЬ ТЕМИ ЖЕ - ПО НЕРОДИВШЕМУСЯ РЕБЁНКУ, ИЛИ ПО ПОГИБШЕМУ ОТЦУ.
Выяснить причины остальных видов ночного поведения Лили мне не удавалось, хотя я, проснувшись, спрашивал её на листке бумаги, что случилось?
Она или отмахивалась от меня, или что-то пыталась объяснить, выстреливая быстро и непонятно вереницу, а точнее - рой слов, хаос слов.
В первую нашу весну подобные случаи происходили редко, но всё же случались.
Если в университете у меня была первая или вторая пара, то уходил я на занятия не выспавшимся, чаще всего с головной болью.
Не скрою, я поначалу был ошарашен, обеспокоен, очень расстроен ночным поведение Лили …
Я предположил, что у Лили какое-то нервное расстройство, о том, что у неё может быть психическое расстройство, тем более заболевание, я боялся даже думать.
В связи со странностями в ночном поведении Лили я не знал, что предпринять, ведь у неё с собой не было документов и официально обратиться в мед. учреждение я не мог. Поэтому я стал действовать через своих знакомых, благо в 1999 г. партия, в которой я состоял, входила в правящий альянс, а я сам являлся членом Политисполкома этой самой партии.
На моё счастье, один из членов нашей партии и её Республиканского совета занимал в то время должность заместителя министра здравоохранения. Во время заседания нашего Республиканского совета я к нему подошёл и договорился с ним встретиться в министерстве. На встрече я рассказал о странностях в поведении Лили в ночное время.
Замминистра, во-первых, посоветовал мне в аптеке купить успокаивающий препарат, название его уже не помню, ,а во вторых, созвонился с тогдашним директором Института неврологии и нейрохирургии, профессором Ионом Молдовану (ул. Короленко,2) и попросил его меня принять.
Директор института неврологии очень внимательно меня выслушал и предложил прийти к нему с Лилей. Однако сделать это было непросто. Когда я написал Лиле, что мы поедем к врачу, то она вначале согласилась, но по приезду в центр города, на ул. Бэнулеску-Бодони, где надо было пересесть на тр. № 10, отказалась ехать, при этом у неё был явно обеспокоенный вид.
Я не понимал этой обеспокоенности(ведь тогда еще не знал, сколько раз её родственники засовывали её в психушку) и всячески ,насколько это возможно с глухонемой, не зная всей азбуки жестов, успокаивал её.
Примерно час я её уговаривал, причём дважды – вначале на остановке тр. № 10, при посадке, а затем при выходе из него, недалеко от улицы Короленко, где находился институт неврологии, так как двигаться в ту сторону, словно предчувствуя что это за медучреждение, Лиля не соглашалась..
Профессор Ион Молдовану был в высшей степени деликатен, внимательно меня выслушал, изредка, как бы вскользь посматривая на Лилю, задал мне несколько вопросов о её поведении, затем написал несколько простых вопросов Лиле – как Вас зовут? В каком году Вы родились? В каком городе Вы сейчас находитесь? – после чего констатировал, что на первый взгляд и при беглом наблюдении никакое нервное расстройство не наблюдается, что ведёт Лиля себя адекватно ситуации, правильно ответила на вопросы, что вообще в таких случаях наблюдать надо в течение нескольких недель в клинике, может быть, имеется какое-нибудь психическое расстройство, но опять-таки, для выяснения этого вопроса необходимо положить Лилю в стационар, а на данный момент он может только посоветовать принимать Лиле транквилизатор.
Обнаружились и другие особенности в поведении Лили. Так, она очень часто и подолгу мыла руки и лицо, раз за разом обильно намыливая их, затем смывая столь же тщательно всё с рук и с лица, а затем вновь их обильно намыливала. И так могло повториться по три-четыре-пять раз.
Такая доведённая до абсолюта чистоплотность меня поначалу немного забавляло. Но я понимал, помня, в каком неприглядном виде она ко мне пришла, что она, эта чистоплотность, является следствием её скитаний, её вынужденного бродяжничества. Правда сейчас, спустя два десятилетия, когда я пишу эти строки, я испытываю уже другие чувства.
Наблюдая за Лилей во время её мытья, не мог не вспомнится аналогичный эпизод из итальянского фильма “Признание комиссара полиции прокурору республики”, в котором пациент психиатрической клиники, выписанный из неё, долго, очень долго и тщательно моет руки, по несколько раз их намыливает, затем смывает пену и опять их намыливает.
Кроме того, случайно я обнаружил, что Лиля припрятывает в разнообразных укромных местах куски хлеба, которые со временем или превращались в сухари, или плесневели, а иногда даже бутерброды с сыром или колбасой, которые, естественно, через некоторый срок становились несъедобными.
В связи с этим всплыл в памяти рассказ Джека Лондона “Любовь к жизни”. Вкратце напомню сюжет тем, кто его не читал, или подзабыл: Главным героем новеллы является золотоискатель, который, переходя вброд реку, подворачивает на камне ногу. Его партнёр Билл бросает героя на произвол судьбы, и тот с повреждённой ногой бредёт по канадской тундре, рассчитывая выйти к реке, где они с напарником оставили лодку и склад с припасами. В ходе скитания у главного героя распухает травмированная нога, мучимый голодом, он теряет направление, бросает добытое золото, встречается с медведем, изнашивает одежду, находит останки съеденного волками Билла и вступает в борьбу за выживание с преследующим его самого больным волком. В конце концов его подбирает китобойное судно и в дальнейшем доставляет в Сан-Франциско.
Так вот, у спасённого героя обнаруживается странность: он постоянно у всех на судне клянчил сухари и засовывал их за пазуху. И когда осмотрели втайне от героя его койку, то обнаружили, что она была набита сухарями. Матрац был полон сухарей. Во всех углах были сухари. Однако спасённый золотоискатель был в здравом уме. Он только после перенесённых потрясений принимал меры на случай возможного голода. Подстраховался на этот случай. И со временем эта странность спасённого сошла на нет.
Прекрасно помня, в каком виде и состоянии я застал Лилю в момент знакомства, я связывал упомянутую странность с голоданиями Лили в прошлые дни и недели.
Наконец, изредка во время наших совместных прогулок по городу Лиля стала просить меня, дать ей возможность погулять по городу самостоятельно. Я, конечно, соглашался, хотя и удивлялся этому её желанию, а вернувшись домой напряженно, с трудом сдерживая волнения ждал её возвращения …
Примерно в это же время Лиля как-то написала на листе бумаги: “Эдик, у тебя нету димедрола?” Я не придал тогда никакое значение этому вопросу. Ответил, что у меня димедрола нету, но обещал, что постараюсь его приобрести. Однако выяснилось, что в аптеке димедрол продают строго по рецепту, поэтому мне пришлось обратиться за помощью к знакомому врачу. Тот, предварительно поинтересовавшись, кому и зачем димедрол нужен, передал мне несколько таблеток, которые я и отдал Лиле.
Но когда через некоторое время Лиля опять попросила у меня димедрол, я ответил отказом, что её расстроило.
Я, естественно, не знал, что Лиля с подросткового возраста димедролзависимая и соответственно даже не догадывался об этом. Я прекрасно помнил, что в августе 1998 г., когда мы с ней познакомились, Лиля вела себя как абсолютно адекватный и вменяемый человек, и только через полгода стали проявляться те или иные вышеописанные особенности в её поведении.
Я не мог себе представить, что пока я имел дело только с цветочками и что горькие-прегорькие ягодки впереди.
(Продолжение последует).