http://proza.ru/2023/02/28/1184
Пятнадцатого мая в десять утра Антон был на Павелецком вокзале на перроне поездов дальнего следования. Он был в короткой куртке, джинсах и кроссовках, со спортивной сумкой. Решил, что не стоит заходить в вагон одновременно с попутчицей, лучше до или после нее.
Объявили посадку. Антон взглянул в начало перрона, не приближается ли виновница его незапланированного путешествия, ее не было. Предъявив паспорт и билет, он вошел в вагон и далее в купе, где быстренько обустроился, достал ноутбук, термос и убрал сумку в багажное отделение. Переодеваться пока не стал. Купе было очень комфортным. Последний раз Антон ездил на поезде с бабушкой в плацкартном вагоне лет четырнадцать назад. После детских впечатлений о вонючих носках в проходе и пьяных компаниях, купе в СВ представлялось каютой класса люкс. Тихо играла музыка. Интерьер был выполнен в приятных молочных тонах, сиденья и спинки обтянуты малиновым кожзаменителем, а шторки на окне и мелкие детали были светло-серыми.
В купе вошла женщина в сопровождении высокого парня, как показалось Антону, немногим моложе него. Антон поздоровался и отвернулся, едва взглянув на вошедших.
— Заберите ваши вещи, — попросила женщина, у нее был уверенный голос.
— Без проблем.
Он взял ноутбук, термос и положил рядом с собой. У женщины был огромный чемодан на колесиках и сумка, также немалых размеров. Парень убрал чемодан, и они вышли из купе. Он обращался к ней «мама». Она была в той же черной куртке, в которой приезжала за билетом, и в светлых облегающих брюках. Антон успел скользнуть по ней взглядом, прежде чем они вышли. Сквозь брюки, обтягивающие внушительный зад, просматривался контур трусов.
Антон видел в окне, как она простилась с молодым человеком, поцеловав его в щеку. А когда вернулась, Антон заканчивал с переодеванием. Он уже надел трикотажные шорты и, когда она открыла дверь, как раз всунул руки в футболку. Он подготовил этот момент, чтобы женщина заметила его разрисованный торс, прежде чем тот прикроется одеждой. Правда, проявила ли она внимание к его художествам и мускулатуре, и вообще, заметила ли их, осталось для Антона неизвестным, он не должен был выдать свой интерес раньше времени, поэтому не поднял на нее глаз.
Женщина достала из сумки аккуратно сложенную стопку вещей и снова покинула купе. Антон проводил ее глазами. Когда она вернулась, на ней были домашние бриджи-капри в цветочек, белая футболка с пуговицами, которые все до единой были застегнуты, и тапочки. У женщины была большая грудь, которая в белой футболке казалась просто огромной. Она убрала свои вещи и уселась за столиком с телефоном в руке. По сигналам было понятно, что она с кем-то переписывается.
Поезд тронулся. Они сидели напротив друг друга, погрузившись один в ноутбук, другая в телефон. Состав медленно выползал из Москвы, в окне проплывали здания, бесконечные провода, бетонные и железные столбы, трубы, из которых шел дым, кое-где в этой бетонно-асфальтной массе пробивались островки зелени.
Попутчица Антона ушла с головой в телефон, теперь он мог как следует ее разглядеть. У нее были серые глаза, подвижные черные брови, немного вздернутый нос и маленький недовольный рот с опущенными углами. Губы были накрашены нежной розовой помадой. Губы врали, а помада — нет, ее нежный цвет говорил о том, что они умеют улыбаться и целовать. Довольно объемная челюсть делала лицо немного тяжеловесным, хотя и не портила его. В ушах поблескивали старомодные серьги с розовыми камнями. Грудь была очень большая, вероятно, не меньше шестого размера. У женщины было два кольца на левой руке и три на правой, считая обручальное. В купе распространился смешанный запах парфюмерии и кремов. Из-под стола выглядывала полная нога в домашнем тапке, а из его открытого носка — пухлые пальчики с ногтями, покрытыми малиновым лаком.
По идее, если придерживаться принципа экологии пикапа, следовало отказаться от притязаний на замужнюю женщину. Но это в теории. Антон вспомнил пятидесятидвухлетнюю Анну, которая была у него еще до того, как он увлекся пикапом, и почувствовал, что, возможно, и у этой женщины есть тайная страсть, которую она лелеяла, мечтая о наслаждении, какого не знала и о каком боялась поведать мужу, потому что даже в собственных глазах оно казалось преступным, и от этого еще более сладостным. Соблазнить ее было вызовом. Антон смотрел на ее неприступный облик, и опыт подсказывал, что за этой оболочкой может скрываться чувственная натура, которую можно растрогать и возбудить. Только надо подкрасться и заложить взрывчатку.
Раздался стук, дверь открылась, и в проеме появилась физиономия мужчины в форменной одежде.
— Чай, шоколад, чипсы, лимонад. Не желаете?
— Нет, — сказала женщина, не повернув головы.
Антон тоже отказался.
— Предпочитаю кофе, — пробормотала она уже после того, как дверь закрылась.
И взглянул на попутчицу. Она сидела, уставившись в телефон. Антон отложил ноутбук, достал термос, кружку, налил кофе и поставил на стол.
— Хотите кофе?
— Растворимый не пью.
— Это Кона. — Антон подвинул ей кружку. — Если вы любите хороший кофе, аромат вас не обманет.
Он налил в крышку и сделал глоток. Женщина взглянула на пар, поднимающийся над кружкой, и немного вытянула вперед голову.
— Пахнет приятно, — и только теперь взглянула на Антона. — Благодарю вас.
Она взяла кружку и сделала глоток.
— И вкус отменный.
— Собственного помола, — Антон отпил еще.
Женщина вернулась в телефон, но лишь на секунду.
— У меня же печенье есть, домашнее, — она полезла в сумку.
Согнувшись, она сдавила грудь, которая чуть не вылезла из футболки наружу. Антон глотнул кофе, чмокнув от удовольствия. Женщина положила на стол пакет и развязала.
— Берите.
Антон взял несколько круглых желтых печенюшек.
— Очень вкусно, — улыбнулся он.
На самом деле печенье не показалось ему вкусным, но он все съел.
— Можно еще?
— Ради Бога, — женщина подвинула пакет.
Антон взял еще несколько печенек и ел их, изображая удовольствие.
— Подлить кофе?
— Благодарю, — отказалась она.
Они делали маленькие глотки, Антон жевал печенье, женщина смотрела в окно. Она сделала последний глоток и вышла из купе с кружкой. Антон снова посмотрел ей вслед. Пока ее не было, вернул в пакет все печеньки, оставив себе пару штук. Женщина вернулась и поставила на стол чистую кружку.
— Еще раз спасибо за кофе.
— А вам — за печенье.
Она взяла телефон и стала водить пальцем по экрану. Антон смотрел на ее декольте. Подумалось о том, что девушке или молодой женщине большая грудь необязательна, даже может быть минусом, если все остальное безупречно, и маленькая стоячая грудь очень хорошо смотрится. Но зрелой женщине, чтобы пробудить в мужчине желание, просто необходима большая грудь.
«Черт! О чем же с ней заговорить?» — спросил он себя. Женщина положила телефон на стол и достала из сумки толстую книгу. Откинулась к стенке и раскрыла томик на середине. Впереди было полтора дня пути, времени и для штурма, и для осады предостаточно, а пока можно расслабиться. Антон достал наушники и лег. Тяжелый металл наполнил уши сладким грохотом. Антон закрыл глаза, погрузившись в музыку, и так лежал с полчаса. Пару раз он открывал глаза и видел под столом мило сведенные голени-бутылочки. Наконец ему надоело лежать, и он сел, в окне мелькали дачные домики подмосковных эсэнтэшек. Женщина сидела в той же позе, словно застыв, только плавное движение груди и глаз выдавало, что она бодрствует.
Антон бросил наушники на стол, сложил руки на груди и уставился на нее.
— Извините, что отрываю вас от приятного занятия, у меня к вам маленькая просьба, — сказал он.
Она подняла глаза, как бы молча ответив: продолжайте, какая?
— Давайте поговорим?
— Вы хотите поговорить?
Антон пожал плечами.
— Мне кажется, вы интересный собеседник.
— Я тоже должна извиниться, потому что не хочу показаться грубой, но мне кажется, трудно найти тему, которая интересовала бы нас обоих.
— Это потому, что вы предпочитаете строгий стиль, а я в татуировках?
— Дело не в татуировках, хотя вы правильно уловили мою мысль. Мне кажется, мы очень разные.
— Тогда это должно быть еще интересней, мы по-разному смотрим на вещи. Если бы мы были одинаковые, разговаривать было бы скучно.
Она опустила книгу, продолжая держать ее открытой.
— О чем же мы будем говорить?
— Для начала познакомимся. Меня зовут Антон.
— Людмила. Так, о чем же будем говорить? — она заложила закладку и пристроила книгу рядом с собой.
— Да хоть о вашей книжке. Судя по тому, с каким интересом вы читали — если не ошибаюсь, это «Анна Каренина», — вам есть что сказать.
— Вы хотите обсудить «Анну Каренину»? Хорошо. Вы читали ее? Что вам понравилось в этом романе?
— Если честно, ничего. Я читал его в школе, потому что это требовалось по программе. Да как — читал! Прочел страниц пятьдесят и бросил. Нудятина!
— Вы же сами предложили поговорить о нем!
— Да. Я высказал свое мнение. Теперь вы скажите свое.
— Молодой человек, зачем мне рассказывать, чем мне дорога эта книга, вам, человеку, которому на нее наплевать, как, наверное, и на всего Толстого?
— Затем, что я читал его по принуждению, поэтому он мне и не понравился, а вы можете сделать ему рекламу, рассказать что-нибудь такое, что заинтересует меня.
— Полагаю, это бесполезно. Я предпочитаю высокое искусство, а вы… художества на теле и все такое. Извините, если это прозвучало резко.
— Вы говорите так убежденно, словно знаете меня. Может, я люблю вещи, в которых тоже есть что-то красивое.
Людмила смотрела на Антона не мигая, видимо, не находя, что возразить.
— Дайте мне прочитать какой-нибудь отрывок, коротенький, на пару страниц. Вдруг он произведет на меня впечатление, — предложил он.
Людмила, озадаченная его просьбой, стала быстро перелистывать страницы, чтобы подобрать подходящий отрывок.
— Вот, прочтите отсюда и досюда, — она показала крепким красным ногтем.
«Всех офицеров скакало семнадцать человек», — начал читать Антон про себя. Две фразы ему показались неестественными: «О, милая!» и «О, прелесть моя!» — зато в остальном было ощущение полного присутствия, в ушах стоял топот копыт и возгласы седоков и зрителей. Даже было жаль бедняжку Фру-Фру.
— Знаете, я, конечно, не зафанател, но, бесспорно, в этом что-то есть, — сказал он, возвращая книгу. — Я как будто сам побывал на скачках. Но по одному пусть запоминающемуся отрывку не составить мнения о всей книге, тем более такой толстой.
— Это радует. У меня были опасения, что вы и отрывок-то не дочитаете.
— Почему?
— Потому что вы не выглядите как человек, которому интересен Толстой, вообще литература, живопись, музыка.
— А вот тут давайте поспорим!
— Что же вы любите?
— Музыку.
— Какую?
— Рок.
Людмила усмехнулась.
— Настоящие музыканты рок не считают музыкой.
— Вы сказали, что любите живопись. Пабло Пикассо — высокое искусство? А Дали?
— Естественно.
— Вот, а когда они только начинали рисовать свои картины, их считали малярами и бездарностями. Посмотрим, что будет с рок-музыкой лет через сто.
— Рок — это вообще не музыка. Это шум, хаос. Когда сын включает, мне кажется, что заработал отбойный молоток. Что общего у грохота с музыкой, непонятно.
— Может, это просто вам непонятно, но отсюда еще не следует, что рок не музыка.
— Я вас понимаю, вам это нравится.
— Дело не в этом. Мне Толстой не нравился, вернее, я не думал, что он может быть интересен, а вы дали мне прочитать отрывок, и я изменил свое мнение. Хотите, можно продолжить этот эксперимент на вас? Я предложу вам кое-что послушать.
— Рок?
— Музыку. Три отрывка.
— Хорошо, только я уверена, что мое мнение не изменится.
— Вы говорили про грохот, а я предложу вам музыку.
— Давайте.
Антон передал Людмиле наушники. Людмила выглядела как строгая учительница, проявляющая снисхождение к ученику.
— Только не делайте слишком громко, — сказала она и дотронулась до наушников кончиками пальцев.
Антон включил Тарью Турунен, исполняющую арию из оперы «Кармен». Людмила слушала несколько секунд, потом сказала:
— Это классическое сопрано. Рок тут ни при чем.
— Просто интересно, как вы ее оцените?
— Прекрасно, что тут скажешь?
Антон включил композицию «Cowboys From Hell» группы Pantera.
— Ужас! — Людмила сняла наушники. — Невозможно слушать! Это я и называю шум и грохот.
— Хорошо, — он включил «Walking In The Аir» группы Nightwish.
Людмила добросовестно вслушивалась, слегка кивая и блуждая взглядом по стенам купе; пару раз поморщилась и, наконец, кивнула.
— Честно говоря, для меня это неожиданно, я даже признательна вам за то, что расширили мой кругозор. Не ожидала, что классическое сопрано может сочетаться с таким звуком, но… это имеет право на жизнь. Я бы даже сказала: в этом что-то есть.
— Очень рад за ваш расширившийся кругозор, — улыбнулся Антон. — Я бы расстроился, если бы ваше мнение не изменилось.
— Вот как?
— Вы производите впечатление человека, у которого все разложено по полочкам, который точно знает, как правильно и как неправильно, а мне хотелось показать вам, что если неправильно по-вашему, то еще не значит, неправильно вообще, даже может значить — правильно, только иначе.
— Как любой человек, я могу в чем-то ошибаться и потом менять свое мнение. Уверяю, у вас тоже поменяются взгляды, причем сильно и неоднократно, просто в силу возраста. Я тоже когда-то была молода и не могла все разложить по полочкам. Но, наверное, мне просто повезло, так как в мое время ориентиры были четче, поэтому понять, где правильный путь, было не так уж сложно.
Антон внимательно посмотрел на Людмилу.
— Вы видите человека и сразу прикидываете к нему вашу мерку. Если подходит под нее, то хорошо, а если нет, то… то он вас не интересует.
— Меня не интересует подавляющее большинство людей, и оцениваю я только тех, с кем приходится контактировать. А разве все остальные люди поступают не так же? Вы же тоже оцениваете.
— Нет.
— Все оценивают.
— Уверяю вас! Для чего мне оценивать?
— Как же вы подходите к людям?
— Принимаю их такими, какие они есть, а если кого-то нельзя принять, то игнорирую его и забываю.
— У вас же есть какие-то принципы, есть набор качеств, которым должен соответствовать человек?
— Есть. Они известны: если он никоим образом не задевает меня и других окружающих, я буду с ним вполне нормально общаться.
Она смотрела свысока, но с интересом.
— Если бы я с самого начала дал понять, что я гей, вы бы стали со мной общаться? — спросил он.
— Гей? — ее глаза расширились.
— Например. Я не гей — честно.
— Судя по тому, как вы смотрите, вы не врете, — она произнесла это тише и после паузы, выделив фразу из темы разговора. — Наверное, все-таки нет.
— Почему?
— Потому что в моей картине мира геев не существует. Я выросла в строгой морали, где гомосексуализм являлся чем-то совершенно недопустимым, жутким извращением.
— Но эта сторона человека нисколько бы вас не касалась. Вы просто сидели бы напротив друг друга и мило разговаривали. Для вас это невозможно?
— Не знаю, может, и возможно, все зависит от конкретного человека. Если бы это была такая женщина, то точно нет, я таких боюсь. Если представить, оторопь берет, — она потрясла руками, изображая трепет, колыхнув могучую грудь. — Но такой мужчина не вызывает у меня подобного страха, потому что, естественно, у такого мужчины женщины за пределами… его манипуляций.
— То есть допускаете?
— Ну, повторяюсь, все зависит от человека.
— Вот! Помните, эти же самые слова я и сказал: главное — каков человек, и, если он не соответствует каким-то вашим взглядам, еще не значит, что он плохой и с ним нельзя общаться. Если с ним возможна коммуникация, то все остальное неважно.
Людмила смотрела на Антона, видимо, переваривая его слова.
— Мы так углубились, что я забыла, с чего начался этот разговор.
— А с того, что вы предполагали, что вам вряд ли найдется, о чем со мной поговорить.
— А, — она улыбнулась. — Просто ваша внешность в моих глазах говорила о вас несколько другое.
— Что же?
— Можно я тоже задам вам вопрос?
— Сколько угодно, — Антон улыбнулся и сел поудобнее.
— Вы производите впечатление очень неглупого молодого человека, зачем вам эти татуировки, длинные волосы?
— Что они вам сделали?
— Вам, а не мне. Они вас принижают в глазах многих людей, есть, конечно, такие, которым это нравится, но немало и тех, кого это оттолкнет.
— Не заметил. Оттолкнуть может неприятный запах, грязь под ногтями.
— Татуировки раньше делали только арестанты, ну, или моряки, но, чтобы татуировку сделал нормальный, образованный, развитой человек — никогда. И зачем вам длинные волосы? У вас привлекательное мужское лицо, я бы даже сказала: красивое лицо молодого мужчины. Вам пойдет аккуратная прическа с окантовкой сзади. Светло-серый костюм или просто брюки и голубая рубашка с коротким рукавом, — Людмила рисовала картину, порхая взглядом над головой Антона, мысленно уже переодевая его.
Он вздохнул и улыбнулся.
— Я согласен, это красиво и отлично смотрится. Когда мужчина так одет, это подчеркивает его социальный статус, серьезность и вообще сразу дает понять, что он личность. Все так. Видите, я соглашаюсь с вами. Но лишь отчасти, потому что есть и другие варианты, которые имеют право на жизнь и которые с точки зрения моего поколения не менее красивы, что ли. А для меня — больше соответствуют моей личности.
— Я согласна, что есть мода, и вместо брюк можно надеть джинсы, а наверх какую-нибудь оригинальную рубашку. Но куда вы денете татуировки, когда мода на них пройдет?
— Уважаемая, дорогая Людмила, не в моде дело, поймите меня, пожалуйста! — он стянул с себя футболку и расправил плечи. — Знаете, кто это изображен?
— Нет, — Людмила смотрела на него, не скрывая неудовольствия выставленными художествами, но все-таки смотрела. Ее взгляд возбудил Антона, он подумал, может, таким же будет ее взгляд, когда он вытащит член, только щеки порозовеют.
— Это известные на весь мир рок-музыканты: Курт Кобейн, Оззи Озборн, Энтони Киддис, Крис Корнелл, Мерлин Мэнсон, Роб Хэлфорд, Сид Вишес. Я страстный поклонник их музыки. Знаете, несколько лет назад я ничего из себя не представлял, работал простым охранником, кроме работы у меня была только их музыка, а они оставались единственными моими друзьями. А еще у меня была мечта, прошло время, и она осуществилась, теперь у меня свой бизнес, я состоятельный человек. Много работаю, но по-прежнему нахожу время послушать любимую музыку. Это все равно как пообщаться со старыми друзьями.
Людмила смотрела на него с интересом, раппорт был установлен.
— Я понимаю, когда вы говорите о костюмах и коротких прическах, — продолжал Антон. — Это примерно, как видеть красоту военного человека в мундире, который подчеркивает мужественность. В строе солдат тоже есть своя красота, когда они идут, чеканя шаг, грохот, бряцает оружие, лязгают гусеницы… Это красота однообразия, в ней коллективный дух… Мы это проходили, когда был Советский Союз. Ходили строем, пели хором, любили все красное, и секса у нас не было. Все это не для меня. Я не люблю однообразие, узость, строгие правила. Мне нужна свобода, отсутствие каких бы то ни было правил.
— Без правил нельзя, это анархия…
— Это другим нельзя, а я не сделаю никому зла! Я признаю закон, государство, просто не нуждаюсь в них. Живу свободно и никому не делаю ничего, чего не хотел бы себе. Я не хочу стричься и каждый день причесываться, с меня достаточно просто мыть волосы. Я нанес на свое тело изображения этих людей, потому что они мои идолы. Знаете, в христианстве есть святые, им молятся как Богу. Вот на моем теле мои святые. Я не молился им, но они были рядом и поддерживали меня, когда было трудно, и в знак благодарности я нанес на себя их изображения. Мне неважно, что обо мне думают люди, которые видят меня на улице, но важно, что обо мне подумают, когда я открою рот, и тут татуировки и длинные волосы не будут играть роли. Важен буду я как человек. Понимаете? Татуировки и длинные волосы — это для себя, а для других — то, что я скажу и что сделаю. — Антон замолчал и надел футболку.
— Вы прекрасно сложены. Без татуировок ваше тело было бы еще красивее, — сказала Людмила.
Антон пожал плечами. Наступило молчание. Он вспомнил, какими короткими и напряженными были ее фразы в начале их знакомства и какими легкими стали теперь, как будто она разговаривала со знакомым. Людмила не знала, куда деть глаза. Прекратить разговор и заняться каким-нибудь своим делом, видимо, было неловко. Она посмотрела на его лицо, встретила взгляд и тут же отвела глаза.
— А какой у вас бизнес? — спросила она.
— У меня свое частное охранное предприятие.
— Разве охрана — хороший бизнес?
— Очень хороший, если грамотно организовать дело. Кроме этого, у меня еще пара перспективных направлений.
Поезд замедлял ход. За окном тянулась поросль невысоких деревьев и кустов, за которыми показались крыши одноэтажных домов.
— Не знаете, какая сейчас станция?
— Не знаю.
— За разговором время летит незаметно.
За дверью послышались шаги. Людмила поднялась и приоткрыла дверь. Антон в который раз получил удовольствие, полюбовавшись ею сзади.
— Это какая станция? — спросила она, выглянув в проход.
— Мичуринск-Воронежский, — сказал кто-то.
— Я даже не заметила, как Рязань проехали, — Людмила закрыла дверь и вернулась на свое место.
— Хорошо, что к нам никто не подсядет, — сказал Антон.
— Вам бы этого не хотелось?
— Если бы еще кто-нибудь появился, наше общение стало бы другим, не таким интересным.
— Почему вы так думаете?
— Потому что присутствие третьего мешает разговору двоих, придется делать скидку на то, что тебя слышит кто-то еще, а вдруг он влезет в разговор? Я бы этого не хотел.
— Не беспокойтесь, здесь нет больше мест, — улыбнулась Людмила.
Поезд остановился.
— Вам не хочется выйти подышать?
— Нет, — ее маленький рот растянулся в довольно милую улыбку. — Мне хочется есть.
— Мне тоже! — обрадовался Антон. — Пойдемте в вагон-ресторан.
— Глупости! У меня с собой.
— Я угощаю!
— Я не хожу по ресторанам. — Людмила сказала это таким тоном, словно речь шла о казино со стриптизом. — Идите один.
— Вообще-то, у меня тоже кое-что припасено, — сказал он.
Они принялись доставать припасы. Людмила развернула фольгу, в которой была запеченная курица, и открыла пластиковый контейнер с салатом. А Антон достал из упаковки шашлык с овощами и поставил на стол пакет апельсинового сока, две бутылки Перье, кока-колу и «Джек Дениэлс».
— У вас шашлык? — спросила Людмила. — Сами делали?
— В ресторане заказал.
— Мы предпочитаем сами готовить.
— Они нормально делают, я постоянно у них беру. Можете попробовать.
— Спасибо, у меня курица.
— Сами делали?
— Конечно — в духовке. Хотите попробовать?
— Хочу.
Людмила смотрела на курицу, не зная, с какого края к ней подступиться.
— Я нож не взяла.
— Вот, держите, правда, пластмассовый, — Антон налил в стакан кока-колы и плеснул немного виски.
— Хотите?
— Нет, нет, что вы. Я такое не пью.
— Это разбавленное колой.
— Все равно. Я вино предпочитаю.
— У меня и вино есть, французское, Шато тэтэтэтэ.
— Спасибо, нет. Вижу, вы на любой случай приготовились, — сказала она.
— Просто вино я тоже люблю.
Они пожелали друг другу приятного аппетита и принялись за еду. Пообедав, по очереди вышли из купе, сначала Людмила, потом Антон. Возвращаясь, он обдумывал, какую бы затронуть тему, чтобы продолжить удачно начавшееся общение, но, войдя, обнаружил, что Людмила улеглась со свой Анной Карениной. Антон взял наушники и тоже лег.
В общем, все шло по плану, контакт установлен, оставалось планомерно сближаться. Антон лежал, заложив руки под голову, и слушал музыку. Так он прослушал несколько песен, когда очередная композиция смолкла, а следующая еще не началась, до его слуха донесся какой-то незнакомый, то ли неприятный, то ли пугающий звук.
Антон сдернул наушники и услышал, как рядом всхрапнули. На соседней полке мирно спала Людмила, всхрапывая на каждом вдохе. Полная рука свесилась вниз, а на полу лежала «Анна Коренина» в мягком переплете, обложкой вверх. Лицо Людмилы было мясистым и некрасивым, холмы грудей подвинулись к бокам. Можно было протянуть руку и погладить грудь в области соска. Ее сон был Антону на руку — выспавшись днем, она не захочет спать ночью. Антон провалялся с час и, утомившись от музыки, бросил наушники и просто лежал. Спать не хотелось. Хотелось женщину.
Антон повернул голову и посмотрел на Людмилу. В данный момент ее вид не возбуждал. Оставалось только закрыть глаза и представить ее — совсем другое дело. Прошло еще с полчаса, прежде чем Людмила зашевелилась. Это время Антон пролежал, мечтая и теребя член. Услышав, что Людмила просыпается, он поправил член, чтобы тот торчал вверх, и продолжал изображать, будто спит. Людмила села. Он подумал, что, должно быть, она посмотрела на него, совершенно точно посмотрела. Женщина вышла. Оставшись без внимания, эрекция Антона быстро увяла. Когда Людмила вернулась, она подняла книжку и стала читать. Он полежал минут десять и сделал вид, что проснулся.
Приближался Воронеж. Людмила отложила книжку и стала смотреть в окно. Антон сел. Он видел ее лицо в профиль, вздрагивающие ресницы, опущенный уголок губ. Было ощущение, что ей совершенно безразлично, что происходит за окном, на самом деле она ждет, что он скажет или сделает, маскируясь обыденным интересом к происходящему за окном. Теперь она снова казалась красивой и сексуальной. Хотелось увидеть с этого же ракурса, как она откроет рот и примет в себя член, как будут вздрагивать ее ресницы, когда засосет его в рот. Несомненно, она по-женски чувствует его истинные намерения и сознательно вступила в эту игру.
— Людмила, а вы вообще куда едете? — спросил он.
— В Сочи, — ответила она, продолжая смотреть в окно.
Он ждал, что последует встречный вопрос: «А куда вы?» — но его не последовало.
— Отдыхать?
— Конечно.
— Одна? Без семьи, без мужа?
— А что здесь такого? — она повернулась к нему. — Это предосудительно, если жена едет отдыхать без мужа?
— Мне это и в голову не пришло. Просто вы показались мне образцовой женой, для которой муж и дети на первом месте.
— Так и есть. Просто мужу пришлось перенести отпуск на несколько дней, приедет ко мне через неделю. Он у меня медик, занимает серьезную должность.
— Вы тоже медик?
— Нет. Я всю жизнь проработала в школе, учителем, завучем, потом десять лет директором. А сейчас возглавляю фонд, который организовал муж.
— Какой фонд?
— Называется «Маленький Принц», как у Экзюпери. Мы помогаем больным деткам детдомовцам, которые нуждаются в лечении. Даже у тех, кто с родителями, не у всех находятся деньги на лечение, а у детдомовцев и подавно.
— Именно для детдомовцев?
— Да. Родители как-то позаботятся, постараются найти деньги, а кто за детдомовца будет хлопотать? Что говорить, сколько их умирало от нехватки средств на операцию, сколько и сейчас умирает, но кому-то удается помочь. И все средства, которые поступают в фонд, направляются на лечение. До копейки.
— Но на жизнь-то вы имеете право взять?
— Мы обеспеченные люди, муж преподает, даже заграницей преподает. Так что все, что получилось привлечь, все детям, — Людмила превратилась в девочку, которой невтерпеж похвастаться хорошим поступком.
— А откуда вы берете средства?
— Встречаемся с состоятельными людьми, с представителями бизнеса, рассказываем о детках, некоторые откликаются.
— Я тоже готов откликнуться, чтобы поучаствовать в таком добром деле, — неожиданно объявил Антон. — Хочу перечислить в ваш фонд небольшую сумму. Сто тысяч.
Людмила опешила.
— Я же практически ничего вам не рассказала.
— Как раз все рассказали.
— Ничего конкретного.
— Достаточно, чтобы сделать маленькое доброе дело. Куда перечислить? — Антон взялся за телефон.
— Так просто нельзя, надо составить договор пожертвования…
— Мы без бюрократии не можем! — засмеялся Антон. — Давайте договор после, а сейчас я просто перечислю сто тысяч.
Поезд остановился. На небольшом аккуратном здании вокзала было написано красными буквами — Воронеж. Выложенный плиткой перрон был малолюден.
— Симпатичный вокзальчик, — сказала Людмила.
— Давайте выйдем, подышим воздухом, — предложил Антон.
— А давайте! — согласилась она. — Сколько минут стоянка? Надо узнать, сколько будет стоянка, — повторяла она, пока они шли на выход.
Из каждого вагона вышло по несколько пассажиров, кто-то прохаживался в одиночестве, кто-то болтал, сбившись в мелкие группы.
— Я сейчас, никуда не уходите! Стойте тут! — крикнул Антон и в считанные секунды исчез из вида.
— Не опоздайте к отправлению! — крикнула Людмила, и в ее голосе было неподдельное беспокойство.
Антон появился через три минуты, возбужденный и радостный. и протянул ей мороженое.
— Надеюсь, от Ленинградского вы не откажетесь!
— О, благодарю вас!
Они стояли, повернувшись друг к другу, ели мороженое и смотрели по сторонам. По перрону прогуливалась парочка полицейских, отпугивая старух, предлагавших пассажирам домашнюю стряпню и напитки.
— Хорошо, — пробормотал Антон, облизывая губы.
— Угу, — согласилась Людмила, гоняя во рту кусок мороженого.
— У меня ощущение, будто мы провалились лет на тридцать назад.
Она снова кивнула. Антон видел, какое удовольствие ей доставляют эти минуты. Она была словно девушка, купающаяся в ласковом вечернем солнце и ненавязчивом внимании парня. Смотрела то на него, то вокруг и крутила носком мягкой туфли, опираясь на пятку, наверное, она была приятно взволнована. А Антон смотрел только на нее, на ее лицо, грудь. Кое-кто из стоявших неподалеку обратил на них внимание. Они были разные, но оба яркие.
— Ну не смотрите на меня так, — не выдержала Людмила.
— Почему? — Антон удивился, ему казалось, что ей приятно его внимание.
— Потому что это ни к чему, мы в общественном месте… Мне неудобно, я не восемнадцатилетняя девочка, — по поводу того, что неудобно, она, несомненно, лгала.
— Вы женщина, а я мужчина. Почему бы мне на вас не смотреть? — произнес Антон бархатным голосом.
Она покраснела от удовольствия, повернула к нему лицо, но не смогла поднять глаза, чтобы встретить взгляд.
— Все, я пошла, — заявила она и направилась в вагон, ободрив его видом энергично двигающихся ягодиц.
Когда вошел в купе, Антон увидел, что Людмила снова сделалась серьезной и строгой. Романтика осталась на обезлюдевшем перроне. Людмила сидела, отодвинувшись глубоко в угол, скрыв глаза в тени верхней полки. Было ощущение, что она готова разразиться гневной отповедью. Она положила под столом ногу на ногу, но не могла придумать, куда деть руки, беспрестанно двигала ими, перебирала пальцами.
— Расскажите мне про ваш фонд, — попросил Антон, сев и подняв на нее взгляд, в котором не осталось ни намека на игривость.
Она взглянула на него сердито и удивленно, он как будто выхватил у нее оружие.
— Что вы хотите услышать?
— Просто расскажите, как вы работаете, про детей, которым удалось помочь.
Она приготовилась дать отпор, но обороняться было не от чего. Антон внимательно ждал, когда она заговорит, в его глазах не было того сладкого блеска, который обжег ее на перроне. Спокойные глаза ждали рассказа про детей, которым помог фонд. Людмила подвинулась вперед и выставила из-под стола ногу.
— Непосредственно с детьми фонд работает полгода, еще полгода ушло на организационные моменты, оформление документов, разрешения. Вы же знаете, как у нас в государстве все делается.
Он смотрел умными глазами, не моргал и даже не помышлял взглянуть на полную голень, выставленную напоказ. В ее взгляде читалось, что гнев прошел. Людмила качнула ногой, умоляя взглянуть на ее округлую форму. Антон смотрел ей в глаза и видел, как она отступает, сдавая позиции. Только что она готовилась распечь его за фривольный взгляд, а теперь болтает ногой, чтобы он посмотрел на нее, как давеча на перроне, умоляет взглянуть. Больше она не рассердится, даже поблагодарит глазами за такой взгляд. Но он не станет этого делать. А у нее нет сил убрать ногу. Приготовила для него наживку, а сама попалась.
— Помогли пятерым деткам, для троих средства уже собраны, вот одной девочке, Машеньке Комаровой, должны на днях сделать операцию, у Сережи Кравченко скоро начнется курс реабилитации. Еще одну девочку повезем в Германию, у нас таких операций пока не делают.
— Здорово знать, что кому-то помог, тем более ребенку. Я вам завидую.
— Теперь и вы помогли. Спасибо вам, Антон. Это неожиданно… Никогда бы не подумала, что вот так в поезде найду спонсора.
— Может, и я когда-нибудь займусь чем-то подобным.
— Почему когда-нибудь? Займитесь сейчас. Спешите делать добрые дела. Тем более у вас есть для этого возможности.
— Средства есть, но голова забита другим. В силу возраста. Многое хочется попробовать, многим хочется заниматься. Жизнь интересная штука, особенно когда перед тобой открыты возможности.
— Антон, вам надо жениться! — Людмила убрала ногу, видимо, потому что та уже затекла в неудобном положении, и придвинулась к столу, выйдя из тени. — Не дай Бог, промотаете все на глупости, которыми у вас голова забита, на дорогие игрушки, на девчонок, которые только деньги выкачивают из таких, как вы.
— Неужели я кажусь таким идиотом?
— Чувства, знаете ли, если они сильные, кого угодно идиотом сделают. Вот влюбитесь в какую-нибудь... Выберите хорошую девушку, чтобы с головой была, чтобы устраивала вас и любила. И будете счастливы, вот попомните мое слово.
— Вы сейчас как мать говорите, — засмеялся Антон.
— Потому что у меня двое таких, как вы, оболтусов. Тоже не хотят жениться. Старший нерасписанный живет, а младший вообще слышать об этом не хочет, гуляет… никак не нагуляется. Еще у меня доченька есть, маленькая, десять лет, — похвасталась Людмила.
— У вас трое? Вы молодец!
— У вас еще больше будет, если с женитьбой не затянете.
— Людмила, вы опять за свое — все должно быть по правилам.
— Это хорошее правило.
— Вы сами рано вышли замуж, я так понимаю?
— Вовремя.
— А у вас не бывает чувства, что вы что-то упустили, чего-то не узнали или недополучили?
— Чего недополучила? Я счастлива в браке, мы с мужем любим друг друга, у нас замечательные дети, все хорошо.
— Рад за вас. Жизнь ведь не только из семьи складывается. Вот вы мне с таким чувством про свой фонд рассказывали. То есть вы пытаетесь реализоваться в чем-то еще. Допустим, пока вы не были замужем, вы могли бы посвящать себя какому-нибудь интересному занятию.
— Я училась.
— Все учатся. Я имею в виду что-нибудь яркое, неординарное, от чего дух захватывает и чего нет или почти нет в обычной жизни. Например, прыжки с парашютом…
— Упаси Господи!
— Например! Или вот скажем — путешествия. Объехать мир, посмотреть экзотические страны, как живут люди на другой стороне шарика.
— Там инфекция всякая.
— Знаете, я много где побывал и мои знакомые тоже, и никто ничем не заразился, а вот один приятель в Москве гепатит подхватил.
— Не знаю, — она пожала плечами, — может, в этом что-то есть, путешествовать интересно, но мне не приходит ничего в голову, о чем я могла бы жалеть. Мы с мужем все курорты объехали.
— Поэтому и не видите ничего, о чем можно жалеть. А если бы вы поехали куда-нибудь на острова в Тихом океане, когда вам было двадцать лет? Там, на берегу океана, играет романтичная музыка, не в записи, а вживую. Вокруг счастливые люди, все танцуют, улыбаются. Вы встретили бы потрясающий закат с каким-нибудь незнакомцем, который влюбился бы в вас без памяти, ну и на вас произвел бы впечатление. Вы пережили бы незабываемые моменты, которые остались бы с вами на всю жизнь.
— Случайная связь?
— А вы попробуйте назвать это не медицинско-юридическими терминами, как вы привыкли, а по-другому.
— Как еще это можно назвать?
— Романтическая встреча.
Людмила вновь скрылась в тени верхней полки.
— Для меня это недопустимо, — сказала она.
— У вас были отношения до брака?
— Я не буду отвечать на этот вопрос.
«Были», — решил про себя Антон.
— Хорошо. Просто скажите, что вы находите предосудительного в связи, если ни она, ни он не связаны отношениями?
— Сейчас у молодежи все стало просто.
— При чем здесь молодежь? Просто скажите, что здесь предосудительного?
— Это не должно быть просто, походя, понимаете? Надо узнать человека, привыкнуть к нему, чтобы чувства были, наконец. Для мужчины это просто, а для женщины, для девушки, вам не понять этого.
— Для мужчины это тоже может быть непросто. Я только хочу понять, если вы находитесь рядом с человеком противоположного пола несколько часов, вам хорошо с ним, весело, легко, комфортно, если нет ничего, что бы вас оттолкнуло от него, — движением кисти, словно дирижерской палочкой, он обращал ее внимание на себя, — если вы никого не предаете, не обманываете, в общем, не делаете ничего, что могло бы навредить кому-либо — так вот, что вам мешает стать еще ближе, если вас влечет к нему и его влечет к вам?
— А что потом? — сказала она неуверенно.
— Не знаю. Что угодно: вы полюбите друг друга, поженитесь и нарожаете кучу детей, а может, больше никогда не увидитесь — кто знает? Но пережитое навсегда останется с вами и, вспоминая об этом, вы будете вновь и вновь переживать ту частичку вашей жизни, наполненную счастьем. Будете думать о ней с теплотой. Скажите, что в этом предосудительного?
Людмила молчала.
— Потому что так сложилось, что женщина не должна легко вступать в эти отношения. Так заведено во всех культурах, и к таким женщинам всегда и везде относились с презрением, — сказала она наконец. — Во всех религиях такое поведение со стороны женщины порицается.
— В средние века в Испании Церковь обвиняла красивых женщин в колдовстве и сжигала. Во всех культурах для мужчины такое поведение считалось нормой и даже было почитаемо, а женщину за то же самое побивали камнями. Во всех культурах женщины были бесправны по отношению к мужчинам, обслуживали их как рабыни, рожали и растили им детей, а мужчины били их, изменяли им и вообще относились как к низшим существам. Пока наконец кто-то честный не отменил эти правила, потому что у него нашлось мужество оценить женщину по достоинству. Вас же не удивит, если я скажу, что женщина такой же человек, как мужчина? Почему же вас удивляет, если кто-то говорит, что у женщины есть такое же право распоряжаться собой, как у мужчины, если она свободна и хочет быть с данным конкретным человеком, почему она должна отказывать себе, почему должна ущемлять себя, мучить? Именно мучить! Ведь получать сексуальное удовлетворение — такая же потребность женского организма, как и мужского, и если его нет, организм страдает. Разве я неправ? Разве во время секса женщина не чувствует себя счастливой? Почему же она должна отказывать себе в элементарном человеческом счастье?
Людмила молчала.
— Даже если женщина знает, что это будет лишь один раз и разрешит себе этот раз, в чем ее обвинять? Если ей хорошо, волшебно, если внутри у нее все поет, и, как говорится, порхают бабочки, в чем она виновата?.. Тогда давайте скажем вместе: ни в чем. Это нормально. А вот если с ней это происходит, когда рядом человек, к которому ее тянет, — Антон ненавязчиво выдвинулся вперед, — и им никто и ничто не мешает, а она переживает чувство вины, страх нарушить какие-то догмы, что-то, что вдолбили ей в голову поколения предков с рабской психологией, — здесь, с моей точки зрения, женщину есть в чем упрекнуть. Она лишает себя счастья…
— Давайте прекратим этот разговор, — глухо выговорила Людмила. — Не думайте, Антон, что я такая дура. Если называть вещи своими именами, вы сейчас пытаетесь соблазнить меня.
— Чего скрывать, я хочу вас.
Людмила больше не отводила глаз, сидела, словно спрятавшись в темном углу, зажавшись, положив руки на колени, словно прикрываясь ими. Движение груди выдавало, что она взволнована.
— Но давайте будем честны: вы знаете себе цену и не станете спорить, что любой мужчина, если он мужчина, оказавшийся на моем месте, так же воспылал бы к вам страстью. Вы же не будете отрицать, что видите, как мужчины смотрят на вас, только далеко не всем хватает духу сказать о своих чувствах. А я вот могу признаться, что чувствую к вам.
— Вы наглый молодой человек.
— Нет, я уверенный в себе молодой человек.
— Вы забыли одно обстоятельство. Вы говорили о женщине, которая свободна, а у меня есть муж, и я его люблю. И люблю свою семью! — выпалила она, словно схватилась за последнюю опору.
— Это так. Но ваша семья, ваш муж никоим образом не пострадает, ни капельки. Все, что вам дорого, останется при вас. И потом статистика утверждает, что пары, которые изредка позволяют себе отношения на стороне, крепче. Они больше ценят то, что у них есть.
Людмила нервно придвинусь, положила руки на стол и заговорила, больше не скрывая волнения.
— Антон, прошу вас, давайте прекратим этот разговор, он ни к чему не приведет... Для вас это была бы очередная победа и ничего более, я же вижу, вы современный Казанова — покоритель женских сердец. Вокруг полно девушек, которые гораздо моложе меня и с удовольствием примут ваше предложение. Но я совсем другое, я мать семейства, в возрасте и вам в матери гожусь.
— Из того, что вы сказали, я соглашусь только с одним — вы совсем другое, не из тех, которые, как вы сказали, с радостью приняли бы мое предложение. Вы гораздо лучше! Мне от них ничего не нужно, я ничего к ним не испытываю. А вы женщина с большой буквы. Вы заставили меня заволноваться, как только вошли в купе. От вас исходит какой-то особый дух, называйте это как хотите. В вас есть что-то особенное, чего нет ни в одной другой! Не знаю, может, вы невольно распространяете какие-то флюиды вокруг себя, где бы ни находились. Вам не надо дразнить мужчину, от вас и так крышу сносит. Признаюсь, мне просто пришлось сдерживать свою физиологию, чтобы не выглядеть вульгарно.
— Да бросьте, что вы, прямо от одного вида... — она хотела возмутиться, а получилось, не сумела скрыть, что ей это приятно.
— А это как, по-вашему, называется? — Антон поднялся, демонстрируя оттопыренные штаны.
— О ужас! — Людмила всплеснула руками. — Уберите немедленно! Я вас боюсь!
— Я не маньяк и не насильник! — Антон сел. — Вы в безопасности.
— Мне это не нужно, я этого не хочу! — забормотала она.
Антон провел по своим плечам, потер ладони, окинул себя взглядом, то ли с сожалением, то ли отчего-то растрогавшись, после чего перевел взгляд на Людмилу и, протянув над столом обе руки, взял ее большую теплую ладонь в свои. Она попыталась отнять ее, но слабо, не надеясь, что получится.
— Не бойтесь, отпустите руку. Вы же знаете, что я ничего не сделаю. Просто почувствуйте тепло, которое исходит от моих рук. Чувствуете?
— Что вы делаете? — она напряглась, словно переживала за свою руку.
— Просто держу вашу руку в своих, — Антон раскрыл ладони, и она отдернулась.
— Зачем вы ее забрали? Ей же хорошо было в моих ладонях!
Она вернула пальцы на прежнее место, трусливо, словно дала полизать собаке.
— Вот видите. Ей же хорошо? Ну, скажите, хорошо?
Людмила кивнула. Антон провел пальцами правой руки по ее тыльной стороне, нежно, едва касаясь, потом по ребру, по дрожащим пальцам, перевернул и стал гладить ладонь и снова пальцы. А потом несильно сжал.
— Я чувствую, как пульсирует кровь в вашей руке, — сказал он тихо.
Людмила опустила голову и потянула руку к себе, но Антон не отдавал. Он массировал ее пальцы один за другим, попеременно сжимая и поглаживая их.
— Теперь правую...
Людмила медленно приняла руку, но правую не давала.
— Разве сейчас было что-то, чего надо опасаться, или о чем можно было бы пожалеть? Разве это было неприятно?
Людмила вздохнула и дала руку. Антон повторил ласки с ее правой рукой, только делал это еще дольше и в конце перевернул ее ладонью вверх, переступил пальцем через браслет и провел вверх к локтю.
— У вас мягкие, теплые и очень чувствительные руки. Прикасаться к ним — нечто непередаваемое, — Антон вздохнул.
— Так чувственно…
— Просто нежность… Возможно, сейчас может произойти то, о чем ты не раз мечтала, чего тебе сильно хотелось...
У Людмилы вырвался приглушенный возглас, похожий на кошачье мурчанье.
— Помнишь, он очень нравился тебе, его голос был словно из бархата, он как будто гладил тебя, щекоча возле уха, и внутри, где-то между грудью и животом. А когда прикасался к тебе, ты ждала прикосновений всей кожей, открытой и спрятанной под одеждой. Ты ведь знаешь это ощущение, правда? Закрываешь глаза и оказываешься в сказке. Это неправильно считать сексуальной близостью, потому что в этом сокрыто нечто большее; это когда соединяешься с человеком, которого принимаешь всего целиком, — показал на себя. — Любой его жест или слово, уже то, что он рядом, окунает тебя в сладостные переживания... Ты чего-то ждешь, чего-то необыкновенного, кажется, вот-вот тебя захлестнет волна счастья, хотя уже само такое ожидание является счастьем, и тебе настолько чудесно от этого момента предвкушения, что хочется, чтобы он длился и длился… — он говорил и продолжал гладить ее руку, это был отрывок, выученный им на занятиях по пикапу, который применялся, когда надо было «добить жертву».
— Антон, я прошу вас последний раз: оставьте эти поползновения! — воскликнула она вымученно, словно очнувшись, и попыталась забрать руку. — Я терплю ваши выходки только потому, что некуда уйти, не могу же я на ночь глядя спасаться от вас в другом купе!
— А знаешь, какой в человеческом теле самый интимный орган?
Людмила не отвечала.
— Ты молчишь, потому что не знаешь?
— Который скрывают под одеждой. Потому и скрывают, что он притягивает. Вы смотрите на меня и представляете, что у меня под одеждой...
— Да, представляю, только не это самое интимное. Самый интимный орган у человека, как ни удивительно, всегда обнажен... Это рука.
Он почувствовал, как ее ладонь стала влажной.
— В человеке все лживо, и глаза, и улыбки, и мимика, и телодвижения. Не умеют лгать только руки. Рука скажет о человеке все, и как мужское рукопожатие говорит о мужчине, так прикосновение женщины говорит о ней… — он открыл ее ладонь и прижал к ней свою. — Видишь, наши пальцы готовы сплестись... Людмила, ты не хочешь уходить…
Она вдруг стала доверчивой, обмякла.
— Ты говорил, у тебя есть вино, — сказала она тихо.
Антон хотел заглянуть ей в глаза, но она не поднимала головы. Он отпустил ее руку и встал, чтобы достать бутылку. Людмила поспешно вышла, он даже не успел обернуться.
Это было похоже на бегство. Ее долго не было, Антон подумывал, не сбежала ли она на самом деле. Хотя бежать было некуда, не будет же взрослая женщина взывать о помощи, если нет никакого насилия. С другой стороны, если с ней не случалось ничего подобного, психика может оказаться на точке кипения.
Наконец, дверь в купе медленно открылась, на треть, потом полностью — и Людмила вошла.
За окном под темнеющим вечерним небом мелькали однообразные пейзажи. Под стук колес тихо звучала музыка, вместо обычной лампы купе освещалось маленьким переносным светильником, похожим на старинный фонарь с красными стеклами, отчего все вокруг приобрело матовые красноватые очертания. На столе стояла бутылка вина и два стакана.
Антон вырос перед Людмилой, расправив грудь, и улыбнулся плотоядной улыбкой, космы волос упали на лицо, словно у дикаря. Она стояла, уронив руку вдоль тела, а другую держала перед собой, согнув в локте, пуговицы на вороте футболки были расстегнуты, глаза опущены в пол, и лицо казалось растерянным. Он наполнил стаканы, взял ее за руку, усадил и сам устроился рядом. Потом дал ей стакан, и они молча выпили. Выпили это вино, как яд, словно собирались вместе уйти из жизни.
— Хорошее, — пробормотала Людмила.
Она была взволнована и не справлялась с дыханием. Антон взял из ее руки стакан и придвинулся, чтобы поцеловать, но она отвернулась. Взял ее за подбородок, она напряглась и не поворачивалась. Он отпустил ее, и Людмила сразу повернулась, он уперся глазами в ее взгляд, покорный и умоляющий. В красной подсветке ее лицо показалось странным, незнакомым. Она вздохнула, судорожно хватив воздуха, и продолжила смотреть на него. Антон положил руку на ее грудь, Людмила убрала ее. Он снова положил руку и потянулся к губам. Она опять отвернулась, но руку не убрала. Антон возбудился, почувствовав ладонью тяжелую грудь. Нащупал сосок и погладил вокруг. Людмила вздрогнула и задышала так, словно ей не хватало воздуха. Он медленно продвигался к цели.
Антон поднялся и быстро сбросил с себя одежду. Людмила позволила снять с себя футболку и вынула одну за другой груди из лифчика. Антон опустился на колени и стал целовать их, сосать большие возбужденные соски. Он приподнимал груди поочередно, как будто взвешивая их. Ему хотелось, чтобы она коснулась его головы, запустила пальцы в дебри волос, а она сидела, опустив голову и упершись руками в сиденье, словно устала и хотела лечь.
Антон поднялся перед ней во весь рост. Он хотел сказать: «Посмотри, посмотри на меня». Она словно услышала и подняла глаза, скользнув взглядом по вставшему члену и — более медленно — по животу, груди, задержавшись на лице. Какое вымученное у нее было выражение, Антон видел большие груди с торчащими в разные стороны сосками. Эти телесные атрибуты женщины-матери безумно возбуждали его. Он снова встал на колени и поцеловал ее, впившись в губы, зажав ее лицо в ладонях, чтобы она не смогла увернуться. Почувствовал, как твердо сжались ее губы, как она стойко пыталась избежать поцелуя. Ага, поцелуи — для мужа.
Руки его гладили ее грудь, она застонала, оставаясь в той же позе, словно, несмотря на свое желание, не могла себе ничего позволить, чтобы осуществить его. Это выглядело странным. Казалось, если женщина решилась отдаться, значит, он раздул в ней такое пламя, в котором погибли все защитные механизмы и нравственные принципы, следовательно, решившись, она должна сейчас рвать его в кровь и клочья.
Антон поднялся и приблизил к ее лицу член. Если бы она взяла в рот, он бы сразу кончил. Но она не то что в рот, а даже рукой не брала, смотрела из-под члена, умоляя о чем-то взглядом. Антон двинул член ей в лицо. Она прижалась к нему щекой и стала ласкаться о ствол и яйца. Выглядело нелепо, но выражение лица у Людмилы было самозабвенное. Антон наконец понял: она не умела делать минет. Значит, они с мужем ложились в постель как пуритане, только чтобы продолжить род.
Антон сунул руку ей между ног. Она сжала ляжки. «Нет, нет, — раздался ее задыхающийся шепот, бедра задвигались, — нет, нет, не так». Он растерялся — а как? И вообще, что она имеет в виду? Но останавливаться было нельзя. Он приподнялся и двинулся на нее, она поняла его и легла на спину. Антон обнял ее бедра и расстегнул бриджи. Людмила попыталась схватить их за пояс, чтобы оставить на себе, но он успел стянуть их до коленей. Бросив брюки на пол, навалился на нее, стараясь разжать сведенные бедра своим телом. Она стала сопротивляться, пытаясь сбросить его, но все же сдалась под напором и дала лечь на себя.
Чувствуя животом, как горячо у нее между ног, Антон тискал мягкую грудь и целовал взасос соски. Как приятно пахло от ее уютного тела. Людмила тяжело дышала и крутила головой, зажмурившись, неожиданно она захныкала и уперлась руками ему в плечи, задвигалась, пытаясь выползти из-под него. Антону показалось, что она наконец-то решилась опустить его голову себе между ног. Он поддался ее рукам и увидел перед собой ажурные, свежие — он сразу это почувствовал — трусы. Ага, значит, переоделась, когда выходила. Он продел в них пальцы и, несмотря на сопротивление, спустил до пяток.
У нее было широкое лоно и небритый лобок. «Белье красивое, а не бреется, неужели она действительно такая отсталая, или просто муж давно ее не пользовал?» — мелькнуло в голове Антона. Он обнял ее ноги и стал целовать внутреннюю часть бедер. Она дрожала, но не сопротивлялась. Антон чувствовал, что ей приятно, но это не то, чего она ждет. Он старался, лаская ее, был самой нежностью. «Ну, пожалуйста, — бормотала она, — пожалуйста, пожалуйста». Антон не мог понять, чего она хочет, выглядело так, словно она умоляла прекратить ласки.
Он порывисто приподнялся и снова лег на нее, впился в шею поцелуем, стал гладить и ласкать ее. Взял ее руку и прижал к члену. Она сжала его и тут же ослабила пальцы — и так несколько раз. Он целовал ее, а она медленно поворачивала голову в одну и другую сторону, с ее лица не сходила гримаса боли. Антон ощутил, как схлынуло желание. Он не понимал, что ей нужно, и это бесило. Она, несомненно, хотела, но чего именно? Ему захотелось ударить ее по лицу, чтобы пошла кровь, а потом изнасиловать.
— Налей вина, — пробормотала она охрипшим, ужасно неприятным голосом.
Антон поднялся, налил вина и протянул ей стакан. Действительно, лучшее, что они сейчас могли сделать, — это выпить. Антон допил остатки вина из горла.
— Поставь, пожалуйста.
Она попросила шепотом, и этот шепот понравился ему, произнесенный как будто молодой женщиной, утомленной любовными играми. Антон взял у нее стакан. Людмила показалась ему красивой в красном свете, она лежала, не прикрывшись, пышная женщина, огромные груди раздвинулись в стороны, соски — два больших пятна, выпуклый лобок, зажатый мощными бедрами.
Надо было трахнуть ее, пока была такая возможность, не заботясь о ее удовлетворении, кончить самому, прямо в нее, чтобы отомстить за неопределенность, которой она его мучила. И выйти на ближайшей станции. Антон снова лег на нее и попытался раздвинуть ей ноги.
В дверь тихо постучали. Людмила чуть не вскочила, спихнула его с себя и села, уставилась на дверь, застыв как изваяние. Антон подумал, а в дверь ли постучали? Донесся неразборчивый звук, напоминающий удаляющиеся шаги.
— Может, нам показалось? — повернувшись к Людмиле, прошептал он.
Людмила приложила палец к губам и покрутила у виска.
— Обоим?
Они ждали, но ничего не происходило. Прошло минуты две, Людмила уставилась на дверь, словно гипнотизировала ее. Антон поднялся и дернул ручку.
— Не смей!
Он выглянул в проход. Никого не было. Еле слышные звуки, доносившиеся из прохода, тонули в стуке колес. Антон закрыл дверь и сел на свое место.
— Что? — спросила Людмила.
— Ничего.
Она опустила ноги на пол и уставилась на него. Ее лицо было очень серьезным, что выглядело довольно комично на фоне растрепанных сияющих красным светом волос. Она смотрела на него и моргала, как кукла, через равные промежутки времени.
— Есть еще вино? — спросила она.
— Виски. Вина нет.
— Виски не буду. Выключи красный свет, глаза болят.
Антон выключил красный фонарь и музыку. Людмила подняла с пола свои вещи и стала что-то искать рядом с собой на постели. Ее молчаливые действия говорили о том, что все в прошлом. Она поднялась, вертя в руках лифчик, чтобы расстегнуть его, прежде чем надеть. Людмила стояла к Антону боком; живот был на удивление плоским для женщины такой комплекции, к тому же родившей троих детей. Особенно аппетитно это смотрелось на фоне тяжелой груди. А в углублении между ног загустела мягкая темь. В тусклом ночном свете ее тело казалось лишенным недостатков.
Людмила наклонилась, чтобы поднять с пола какой-то предмет одежды. Она сделала это тоже боком, чтобы не поворачиваться к Антону задом. Грудь качнулась, она прижала ее к себе рукой. Стремительное возбуждение охватило его. Он рефлексивно поднял руку и провел по ее спине, нисколько не заботясь, как она отреагирует. Людмила застыла в позе наклонившись и не поворачивала головы. Он сидел, продолжая держать руку на теплой спине, ощущая напряженный до боли член и непреодолимое желание секса с этой женщиной-матерью. Он встал и прижался к ней. Людмила стояла в той же позе. Он раздвинул ее ягодицы и всунул пальцы в мокрое влагалище. Людмила потянулась плечами вперед, оперлась руками на сиденье, отчего ее спина прогнулась, волна прошла по телу. Антон вставил в нее член и начал всаживать на всю длину. Людмила застонала.
Он кончил быстро, не вытаскивая члена. Они легли, прижавшись друг к другу на узком сиденье, и он снова попробовал поцеловать ее. Она робко разжала губы и впустила его язык — целовалась вяло, будто переворачивала во рту конфету. Антон подумал, что, вероятно, причиной ее кажущейся нерасторопности, а на самом деле нерешительности, является чувство вины. Он пластался на ее теле, ворочая у нее во рту языком, и буквально тащился от удовольствия, что заставил раскрыться эту женщину. Антона радовало ее чувство вины, которое выдавал нерешительный поцелуй и то, что она ломалась и боролась с собой, не только со своим желанием, но и с совестью. Не было сомнений, ее страсть оказалась сильней чувства вины, хоть и не уничтожила его совсем. Антону доводилось соблазнять замужних женщин, но никогда это не доставляло такого удовольствия, удовольствия от того, что, несмотря на мучившие ее терзания, она все же отдалась.
Он лег сверху, она раздвинула ноги, взяла член и вставила в себя. Антон ощущал каждую клеточку этой женщины-матери, уже превращавшей любовь в новую жизнь. Он сосредоточился на ощущениях, которые получал через член: как в ответ на его ритмичные, словно вгоняющие в транс движения она принимала и отпускала его. Он довел ее до изнурения, она получила оргазм, судорожно сжимая его бедрами и руками, вонзив ему в спину ногти и укусив за губу. Он кончил в нее. Хотел подняться, но она удержала его.
— Останься, — пробормотала она.
— Тебе тяжело.
— Нет…
Антон лежал на ней, лениво целуя ее лицо, а Людмила гладила его спину, ягодицы, плечи, хотя ей трудно было дышать, но удовольствие, которое она испытывала, не давало почувствовать тяжесть. Она дрожала под молодым и сильным мужчиной, наполненная его энергией. Он снова попытался встать с нее, и снова она удержала.
— Я хочу, чтобы ты отдохнула, — прошептал он.
— А я хочу, чтобы ты оставался во мне, — пробормотала она.
— Ты устала.
— Если ты уйдешь на свое место, я сяду на пол и буду ласкать тебя всю ночь.
Ее безумие произвело впечатление.
— Хочешь попробовать еще кое-что? — спросил он.
— Что?
Он сполз на пол, но его грудь и руки остались на ней.
— Что попробовать, мой хороший, говори, — пробормотала она.
Антон взял губами сосок и пощекотал его языком. Людмила засопела. Он потянул в себя грудь и слегка укусил.
— О, милый, — Людмила пришла в движение.
— Хочешь, укушу сильнее?
— Да, — выдохнула она едва слышно.
Он укусил. Она застонала. Он вставил во влагалище четыре пальца и сжал зубы еще сильнее. Людмила изгибалась, как рыбина, вытащенная из воды.
— Я хочу, чтобы нас слышали, — шепнул Антон ей в ухо, как змей.
— Да… А-а-а, — крикнула она. И продолжала бы кричать, если б у нее были силы.
Антон выпрямился, стоя на коленях и сунул ей в лицо член. Она исполнила уже знакомую ему ласку, нежась лицом о его хозяйство, и пробормотала:
— Я не умею…
— Умеешь. Сложи губы трубочкой... вытяни их. Да, — он прижал к ее вытянутым губам головку члена. — А теперь чуточку приоткрой их… — она повиновалась, и он двинул член внутрь, Людмила дернула головой, но он придержал ее за шею. — Открой шире… вот…
Он двигал членом вперед-назад и немного подталкивал ее, взяв за шею, навстречу. Она округлила губы, обхватив ими ствол. Он видел, что Людмиле самой начинает нравиться.
— Ну, как? — спросил он.
— Классно, — пробормотала она, на секунду вынув изо рта член, и снова взяла его.
Они трахались, пока не рассвело, Антон утомился, ему хотелось просто полежать и уснуть с ее ласками. Но Людмила не собиралась спать. Она трепала его волосы, гладила его всего. Наконец он почувствовал, как теплая рука взяла теряющий упругость член и нерешительно, словно впервые, поводила туда-сюда. Член затвердел. Антон перевернулся на спину, Людмила взяла в рот и стала сосать, сосала долго и с чувством. Он кончил, а она все продолжала.
Утро наполнило купе розовым светом. Поезд остановился, были слышны шаги по перрону, потом в вагоне, а Людмила все продолжала свои ласки. Антон смотрел на ее лицо с опущенными веками. Ее губы набухли, возле глаз и на шее проступили морщины, но она все также выглядела страстной и сексуальной — взяла рукой член и двигала головой. Открыв глаза, она увидела, что он смотрит, но не прервала своего занятия. Она видела, что ему хорошо, а Антон видел, что ей хорошо, даже больше, чем хорошо, она счастлива.
Когда они легли каждый на свое место, Людмила протянула к нему руку. Антон дотронулся до нее. Ее пальцы дрожали.
— Я не забуду тебя никогда, — всхлипнула она.
Антон долго не мог уснуть, как будто плыл в сладкой дреме, слушая, как она тихо плачет. Он знал, что она плачет от пережитого счастья, внезапного и глубокого, а еще – от тоски, ведь она уже никогда не будет так счастлива. Антону было хорошо с этой женщиной, и он бы непременно снова с ней встретился, если б не другие, которые ждали его впереди, ведь их было так много.
Он размышлял. Без сомнений, она будет помнить о нем и тосковать. Он явился похитителем, который взялся откуда ни возьмись и отнял у нее нечто. Не девственность, конечно, как у молоденькой, а покой. Он открыл перед ней ящик Пандоры, забрал одно счастье и дал попробовать другое, а самого счастья не дал. «Плачь, плачь, баба, — думалось ему с удовольствием. — Плачь, такова твоя сущность, таким создано твое тело. Я только показал, какая ты на самом деле. Может, мы и встретимся еще, трахаешься ты хорошо и сосать за одну ночь научилась...» Наконец мысли иссякли, думать не было сил, неизбывный покой не нуждался в мыслях.
Антон чуть не проспал. Он должен был сойти в Лазоревской. Людмила уже бодрствовала. Она успела привести себя в порядок и сидела за столиком. Их глаза встретились. Казалось, она так и сидела все время, пока он спал, не сводя с него глаз.
— Зачем я это сделала? — пробормотала она, собираясь заплакать. — Ну, скажи мне, Антон, зачем я это сделала? Я никогда не изменяла мужу! Как я буду смотреть ему в глаза?
Ему хотелось сказать ей что-нибудь гаденькое, чтобы распалить ее совесть еще сильней.
— Не понимаю, о чем ты. Мне все понравилось.
Он достал полотенце, зубную щетку и отправился умываться. Вернувшись, он, не таясь, достал сверху портативную камеру, которая наблюдала за ними все время. Поняла ли Людмила, что это было, ему было все равно, а если бы задала вопрос, он сказал бы как есть. Когда поезд замедлил ход перед Лазоревской, Людмила спросила:
— Ты позвонишь мне?
— Конечно.
Они обменялись телефонами. Антон взялся за дверь, взглянул на Людмилу и улыбнулся. Она неожиданно встала, обняла его за плечи и мягко чмокнула в губы, она была очень взволнована.
— Позвони мне, ладно? — прошептала она.
http://proza.ru/2023/03/04/1127