Возвращение в последнее московское лето
То лето он провел на даче в подмосковном поселке «Заветы Ильича». Государственная дача, предоставленная деду от щедрот благодарного Отечества, была довольно большая: четыре комнаты, они сходились все в центре дома у горячей печки-голландки, две террасы, мансарда, которую забрал себе подросший Максим. Над домом возвышалась плакучая береза в три ствола, а под окнами цвели розы – алая и белая, и вели постоянную междуусобную войну по захвату новых территорий.
Дачу эту до деда занимал крупнейший чин КГБ. Он распорядился высадить на участке самые великолепные цветы: невероятной красоты розовые, синие и фиолетовые свечи дельфиниумов высотой в человеческий рост, и название у них было подходящее – «Тихоокеанские гиганты», они вызывали восторг своей нездешней красотой. Пышные, разнообразной окраски пионы, расползшиеся по всему участку причудливые ирисы всех размеров и цветов, и многие другие неведомые простым смертным ботанические чудеса.
При дедушке за всеми этими цветами никто уже не ухаживал, они цвели сами по себе, безразличные к заботе человека, только слегка измельчали. Розы - белая и алая цвели с июня до глубокой осени, букеты из них украшали собой все помещения дачи, и в воздухе постоянно витал их дурманящий, плотский аромат.
Считалось, что это лето Максим потратит на изучение английского, дабы поступить в следующем году в престижное и недосягаемое для простых смертных МГИМО. Он буквально погрузился в язык – в комнате под крышей постоянно звучали незабвенные Битлы, поднимался к небу розовый дымок – Пинк Флойд, с грохотом катились ревущие камни – Роллинг Стоун, и прочая, прочая, прочая…
Однако пока английский закладывался в подсознание, голова мальчика была занята совершенно другим – нечистыми юношескими мечтами о молодой соседке. Через дорогу напротив их дома, небольшую дачку занимала семья – муж, жена, четырехлетний ребенок. Каждое утро муж, в скрипящей накрахмаленной рубашке, садился за руль новеньких жигулей и отчаливал на работу. А работал он, как узнал Максим, чуть ли не замдиректора популярного Сорокового гастронома, что находится напротив входа в главное здание КГБ. И частенько возвращаясь вечером с шумной компанией, муженек жарил на воздухе шашлыки и осетрину на вертеле, и божественные запахи пересекали улицу и стелились по участку деда.
Жена торгаша была предметом мечтаний и телесных терзаний нашего юного Вертера. Едва муженек отбывал на работу, как она выносила на улицу раскладушку, ставила её напротив окон Максимовой мансарды и ложилась загорать вызывающе нагишом.
Максим, сгорая от греховных помыслов и юношеской гиперсексуальноси, рассматривал её в отцовский бинокль. И рассмотрел во всех подробностях. Она была высокой, с узкими бедрами и широковатыми плечами, под незначительной плоской грудью сидела крупная родинка – почти родимое пятно, но больше всего притягивал его взор главный магнит – белый крашеный бобрик над местечком, куда он так стремился проникнуть. Когда она специально медленно поворачивалась, слегка раздвигая ноги, его бросало в пот. Ей нравилось дразнить мальчика, и мучения его не имели границ. Но больше всего возбуждал сам запах самки – она душилась новомодными духами «Пуазон» и сладкий до одури аромат ядовитыми миазмами стелился над травой, заползая и в их сад. Дед, сдвинув очки на лоб и читая газету, ворчал: - Французскими духами всё вокруг провоняла…
Бабушка неодобрительно поджимала губы, но помалкивала. Муж шалавы, мужик общительный и простой, частенько привозил ей продукты – хороший чай, кофе, конфеты. И деликатесную рыбу – давно ушедший в отставку муж-полковник подзабыл, что существуют на земле такие прелести, как семга, осетрина, копченый угрь. Паёк деда с каждым годом становился всё скуднее. Докатились до того, что обычные копченые кильки стали деликатесом. А с соседом бабушка дружила, снабжая его грибочками, собственноручно собранными дедом по канавам поселка подберезовиками, подосиновиками и королями грибного супа – боровиками. Мудрая бабушка знала, что в эпоху тотального дефицита такими знакомствами не пренебрегают!
Наконец, когда мучения Максима достигли апогея, а английский совершенно не лез в занятую эротическими видениями голову, он решился на наглую выходку – набрав в саду громадный букет роз, стал поджидать соседку у ворот её дачи. Иногда, проводив скрипящего от крахмала мужа на работу, она выходила с ребенком прошвырнуться по поселку, прикупить свежих газет и коньячка у знакомой продавщицы. Мадам любила в одиночестве приложиться к бутылочке, и постоянно находилась под газом, но всё же меру знала. Перманентно-алкогольный кайфец слегка смягчал её неприятный характер.
Она вышла в коротеньких, от старых джинсов просто отрезали штанины, шортах и маечке, ведя за руку удивительно тихого для своих лет ребенка. Максим, красный от смущения, как синьор-помидор, приблизился с букетом розочек и неуклюже протянул цветы: - Это вам…
Взглянув на покрасневшего от стыда мальчика своими бесстыжими, цвета болотной воды, всёпонимающими глазами, взяла букет и поднесла его к лицу.
- Чудный запах, - сказала она, - бабушка не заругается, что ободрал розы?
- Нет.
- Бьен, - она искоса взглянула на Максима, - приходи сегодня часика в два, попьем кофейку. Ты хочешь горячего, сладкого-сладкого?.. - Развратно прошептала она.
- Да, хочу. - Деревянными губами ответил он.
Мадам усмехнулась, отворив свою калитку, забросила букет на участок и, взяв за руку внимательно наблюдавшего за ними мальчика, двинулась в сторону станции.
До двух часов оставались еще тысячи лет. Любой, самый завалященький герой из фантастических романов уже двадцать раз успел бы прочесать Вселенную из конца в конец. Максим трижды сходил в душ, потом, мерзко похитив из бабушкиного нессесера маникюрные ножницы, аккуратно вырезал из-под мышек излишнюю растительность, еще раз побрил гладкие юношеские щеки, побрызгался дорогим папиным парфюмом, сделав невероятное усилие над возбужденными мозгами, прочитал название – Фо мен. Для мужчин, значит. Для мужиков. Для жеребцов.
Дед, скривившись от резкого запаха одеколона, не поднимая глаз от газеты – теперь главного своего развлечения, насмешливо поинтересовался: - Считаешь, что тебе уже пора?
Максим понял, что для своего предка-разведчика, он девственно ясен и прост, а все его половые терзания не остались дедом незамечанными. Мгновенно вспотев, он снова бросился в душ и вымыл голову.
Не успело пропищать два часа пополудни, как Максим расхаживал с очередным букетом, на этот раз он решил проявить разнообразие и набрал охапку синих дельфиниумов и невинно-белых ромашек.
Напрасные старания! Калитка так и не открылась. Он метался по тихой улице битый час с позорными уликами в руках и, наконец, разозлившись на вероломство Мадам, совсем уже собрался перелезть через невысокий забор, как краем глаза заметил заворачивающий из-за угла автомобиль её мужа. Этот лысеющий толстяк почему-то приперся домой посередине рабочего дня. Максим нырнул в свою калитку и стал наблюдать за соседним участком. Из машины будущего рогоносца вывалилась веселая и уже тепленькая компания, они тащили в дом пакеты с экзотическими фруктами, ящик шампанского и дорого грузинского вина, из багажника торчала, нагло ухмыляясь, морда замороженного осетра.
В ярости растоптав безвинный букет, Максим, совершенно убитый, поплелся в свою мансарду, врубил на полную мощность Тяжелый Ржавый Металл, да так, что бабуля подняла страшный лай. Огрызнувшись на неё, он закрылся в комнатке и приник к биноклю. На лужайке перед домом дымился мангал или, как его окрестила родная бабуся – мангол. Вокруг него, звеня бокалами, отплясывали полуголые тетки, а предмет его страсти, переодетый в дорогое платье, порхает феей вокруг гостей, виляет упругой задницей, и расточает улыбки, сочится гостеприимством. Будь ты проклята, обманщица!
Мальчишка, сопляк, а ты что возомнил о себе? Что она покатится к тебе в руки спелым яблочком? Распахнется вся наружу?
Максим внезапно успокоился. Она, зная наперед эффект, раздевается перед тобой, выставляет напоказ все тайное, что скрывает любая нормально воспитанная женщина. Она поиграет тобой, и, проглотит не глядя, как удав кролика. Неудачное сравнение. Кролика удав гипнотизирует, то есть смотрит пристально на жертву, а потом заглатывает.
Но ты не кролик. Не кролик ты, успокойся. У тебя есть два выхода: либо ты займешься, наконец, английским, или, залезешь сегодня же в её окно, в тот момент, когда толстяк, её муж - смешной, лысеющий, добродушный и щедрый, отрубиться. О том, что у её гостей имеются длинные любопытные уши и зоркий глаз, Макс не думал.
Подлость, конечно, но не более вашего вызова, Мадам.
В общем, в десять вечера, едва стали сгущаться летние сумерки, залез Максим к даме сердца в окно, в тот момент, когда вся компания прилегла отдохнуть, в смысле валялась уже в лежку. Мадам, привыкшая к необузданным попойкам своего благоверного, разума в оргии не потеряла. Она стояла перед зеркалом почти трезвая, стирая влажным тампоном с лица остатки нарисованной красоты, и увидела в зеркале, позади себя отражение возбужденного мальчика.
- Пришел? – С легким недоумением спросила она. – Ну и наглость!
Максиму уже слышалось – «Вон!» Но Мадам, воровато стрельнув глазками в сторону гостинной, откуда доносился храп как минимум десяти мопсов, взяла его за руку и повела наверх.
Блюдо было сухое, жесткое, но приправы – бесподобны. Мадам билась и рвалась под ним, как пантера. И Максим сполз с нее обескураженный.
Было что или не было? А если было, то что? Полное разочарование - вот что было. И ради этого пишутся все романы? Стреляются на дуэлях Пушкины? Умирают Ромео?