Одному Богу известно, с чего это всё началось…
Помню, что однажды вечером к нам пришел рабби Иосиф и попросил позвать мужчин из всех домов нашей улочки. А когда они пришли, он сказал, что завтра утром после завтрака на нашей улице будет погром. Когда мой младший брат Давид спросил его, почему именно после завтрака, рабби ответил ему так:
- Потому что голодные и трезвые люди неспособны совершить то, что произойдет завтра утром.
И он наказал нам не выходить из дома, даже если эти люди будут угрожать поджогом, и не отвечать им ни мольбой, ни стращанием.
Потом он попросил угостить его чаем, и когда я принесла ему большую кружку сладкого чая, он погладил меня по головке и наказал маме, чтобы завтра она вымазала моё лицо сажей.
- Зачем? – удивились мама.
- А затем, что она у вас очень красивая, а погромщики особенно не любят красивых евреек, - ответил рабби.
И как только мы проснулись, мама сделала так, как он сказал. А мой младший брат Давид смеялся, глядя на меня, и говорил, что я похожа на Бабу-Ягу.
Потом нас с братом отправили на чердак. Там было душно, потому что когда-то у отца была голубятня, и весь пол застилал птичий помет. Тогда Давид открыл маленькое оконце, выходившее прямо на улицу, и я увидела толпу народа, которая шла, заполнив всю мостовую, от тротуара до тротуара.
Впереди шел высокий человек в черной рясе, который нес хоругвь с изображением Иисуса Христа, а за ним – мальчишки в гимназической форме с флагами и иконами. Они двигались чинно и медленно, стараясь шагать в ногу, как на параде, и, глядя на них, я не испытывала страха. Но, когда они дошли до нашего дома, их обогнали толстые мужики с дубинами в руках, которые стали бить витрины нашей лавки и кричать:
- Мойша! Выходи, мироед, получи расчет за своё мародёрство!
Потом они распахнули ворота и вошли во двор. И вскоре мы увидели, как они вывели из дома маму, папу и дедушку и заставили стать их на колени. Рыжий мужик в полосатой поддёвке поставил ногу на плечо папе и закричал тонким, пронзительным голосом:
- Ну, что, Моисей, напился ты нашей кровушки?! Говори, где у тебя деньги лежат!
Папа полез дрожащей рукой за пазуху и достал оттуда завернутые в носовой платок банкноты. Рыжий развернул его и захохотал, потрясая в воздухе пачкой денег:
- Веселись, народ! Этот упырь весь свой капитал нам добровольно отдаёт! Он нас за дураков считает, не хочет свои сундуки открывать, где у него золото хранится!
Толпа недовольно загудела, и тогда лицо у мужика стало ещё краснее.
Он взмахнул дубинкой и ударил ею папу прямо голове. Я даже издалека заметила, как по его щеке побежала тонкая струйка крови.
И тут вдруг со стороны сараев раздался чей-то отчаянный крик:
- Не трогай его! Он хороший человек! Он никого не обижал!
Все обернулись на этот крик, а мы с Давидом даже высунулись из окошка, чтобы увидеть, кто это осмелился защищать нашего папу.
Это был наш дальний родственник, которого все в округе называли Осей – дурачком. Он стал невменяемым, переболев в раннем детстве менингитом, но никогда не был буйным или даже раздраженным и относился к окружающим с лаской и робостью маленького ребенка.
И я очень удивилась, когда услышала этот крик подростка, которому еще не было и шестнадцати лет. Более того, я увидела, что он стоит, прислонившись спиной к стене сарая, а в руках держит вилы.
Во дворе стало совсем тихо, все замолчали, и было слышно, как хлопают на ветру хоругви и флаги.
И тогда раздался голос нашего папы, прерывистый и тихий:
- Осип, не надо… Брось вилы, и иди на кухню… Там тебе Нюра сладкого чая нальёт…
Сказав это, он упал на землю и затих.
А Ося – дурачок, держа вилы наперевес, пошел на толпу.
Кое-кто из неё потянулся к открытым воротам, кто-то полез на кирпичный забор.
Но высокий человек, который нёс хоругвь с Иисусом Христом, отдал её рядом стоявшему мальчишке, приподнял полу своей длинной рясы, и в его руке я увидела какой-то предмет, напоминавший старинный пистолет, из каких раньше стрелялись на дуэли. Вытянув вперед руку, он нажал на курок , и раздался оглушительный выстрел. Ося сделал шаг, потом еще один и медленно осел прямо посреди пыльного двора, почти рядом с папой.
Маленький и тщедушный, он поджал к груди тонкие ноги и свернулся в клубочек, из под которого вскоре потекла кровь.
Мама вскрикнула, увидев это, и упала в обморок. И только один дедушка стоял у крыльца, высоко подняв седую голову, будто прося Всевышнего о милости. Но я знала, что он просто хочет, чтобы эти страшные люди не видели, как он плачет.
Я боялась, что тоже не выдержу и заплачу, и отошла от окошка, сказав Давиду:
- Не высовывайся. Если тебя заметят, будешь стоять рядом с дедом.
- А они все ушли, - ответил Давид.
Я подошла к окошку и увидела, что наш двор почти совершенно пуст. Только мама у крыльца перевязывала папину голову, а дедушка стоял посреди, держал на руках тщедушное Осино тело, и по-прежнему смотрел в небо…
Мы похоронили Осю на следующий же день на Еврейском кладбище..
Я не показывала тебе его могилку, потому что не хотела, чтобы ты знал о том страшном дне. А теперь пришло время, когда ты должен знать всё, и хорошее, и плохое.
Потому что возвращается почему-то всегда только плохое…