Пыльный круг земли, огороженный плетенью, служил для объезда молодых лошадей. От того, как объездили скакуна, в дальнейшем зависит его взаимоотношение с хозяином. Если лошадь приручили при помощи боли и страха, ничего хорошего от такой скотины не получишь. Теперь ее единственное предназначение – тянуть телегу и обрабатывать землю. В тех же случаях, когда животное готовят к скачкам, с ним должны сложиться доверительные отношения, которых болью и издевательством никогда не добьешься! Только та лошадь, которая объезжена правильно, слушается своего тренера-наездника не из страха, а из уважения! В Илюшкино объезжали лошадей старинным дедовским способом без применения упряжи. Обычно, привязанного на длинной веревке дикого коня из табуна, придерживал тренер, пуская разгоряченное животное по кругу, чтобы в беге успокоить его. В это время объездчики – мальчишки и парни в возрасте от 14- до 18 лет, ловили момент, взгромоздившись на плетень. И, когда конь, либо необъезженная лошадь замедляли свой ход, кто-либо из ребят прыгал на него. Главным здесь было обхватить взмыленную и от того скользкую шею животного руками и впиться голыми пятками в круп как можно ниже. Изредка встречались строптивые скакуны, которых никак не удавалось объездить. Такой конь (либо кобыла) опасен тем, что во время бега внезапно стопорит передними ногами, а задними, брыкаясь, пытается резко приподнять круп. Обычно незадачливый наездник не выдерживает такой нагрузки и кубарем, совершая кульбит, летит через голову коня! Приземление зависит от ловкости и удачи объездчика.
Если за три попытки не удавалось объездить коня, то оставалось только пустить его на мясо, либо послать за Василием Сергеевичем по прозвищу Салмукс. Василий четыре года назад из объездчиков переметнулся в подмастерья к столярам, плотникам и кузнецам, где четырехклассное образование церковно-приходской школы и природная смекалка позволили быстро освоить тонкости профессии. В восемнадцать лет он уже мог самостоятельно не только смастерить колесо для телеги, но и построить саму телегу, и, даже, коляску. На выездных работах, несмотря на возраст, ему доверяли возглавить строительство дома, за что не по возрасту удостоился чести называться не «Васькой», а «Василием Сергеевичем». Но в умении объездить ретивого скакуна, ему по-прежнему не было равных! Василий вначале знакомился с конем - по дружески, путая эрзянские слова с русскими, «разговаривал» с ним, а вернее спокойным голосом называл его ласковыми словами. Когда животное привыкало и успокаивалось, осторожно, чтобы не спугнуть его, начинал поглаживать по упругой шее и загривку. После этого, пригладив уже свой непокорный чуб, залихватски подмигивал парням, которым не поддался строптивец, разбегался рядом с конем, хватал его на ходу за гриву, и каким-то ловким, ему одному ведомым манером, вскакивал на скакуна, впиваясь руками и ногами в разгоряченное тело животного. Ощущение было такое, что Василий как бы сливался с крупом животного и удерживался там, где удержаться было невозможно, за что и получил своё прозвище «Салмукс»- «Иголка, или Булавка» по-эрзянски.
Село Илюшкино было старинным и богатым селом. Половина мужского населения села была из числа отставных военных. Это в основном бывшие крепостные, которые, отслужив двадцать пять лет, получили от Царя Батюшки вольную, надел земли, почет, уважение и Государственное обеспечение. Другая половина испокон веков занималась изготовлением колес для телег, карет и колясок и обеспечивала ими близлежащие города и деревни. Профессия эта была престижной, ибо товар не залёживался, хорошо раскупался, принося неплохую прибыль мастеровому люду. Создать колесо – это как создать произведение искусств. Несмотря на то, что все колеса от любых разновидностей колясок и подвод состояли из двадцати трёх деревянных деталей, собрав их как пазл, получали колесо, которое могло отличаться как по величине, так и по качеству. Купцы, приезжающие закупить партию колес, сразу определяли ранг производителя. Достигшие высокого мастерства, занимались изготовлением каретных колес – их производство было более трудоемким, так как требовало наряду с плотницкими работами знать и кузнечное дело. Необходимо было вначале выковать металлический обруч чуть меньшего диамера, чем размер колеса, разогреть его на кузнечном горне докрасна и одеть расширившуюся при нагреве деталь на деревянную конструкцию. Все компоненты колеса стягивались, обеспечивая крепость монолита. Такие колеса были долговечными и стоили намного дороже прочих колес.
Двадцать два года – это возраст уже не мальчика. Кое-чего добившись в жизни, Василий все чаще стал задумываться о женитьбе. Первой невестой в селе была Мария Ведяшкина, на нее-то он и положил свой глаз. Мария, высокая, статная девица, происходила из семьи отставного военного. Отец ее был эрзянского рода, где крепостного права не только с 1861 года, но и отродясь не было. Несмотря на это, он добровольно пошел служить по существующему тогда правилу на двадцать пять лет. Так как был высокого роста и хорошо сложен, взят был в царскую гвардию, где получил образование. С первых дней русско-турецкой войны (1877–1878 гг.), попросился на передовую. Воевал на Кавказе в составе русской Кавказской армии. В связи с хорошей дисциплиной, отменной выучкой и джигитовкой, беззаветной преданностью Царю Батюшке, удалью и бесстрашием, наряду с другими наградами был удостоен ордена Святого Георгия, который получил из рук самого командующего Великого князя Михаила Николаевича Романова. Уходил он в отставку по истечении срока службы в офицерском звании (в царской армии рядовой мог дослужиться до младшего офицерского чина). Получив надел земли в Илюшкино, Иван должен был непременно обзавестись семьей. Местные судачили о том, кого Иван выберет в жены. Претенденток набиралось не меньше двадцати, Все как положено - в хорошем теле и на три–пять лет старше потенциального суженого.
Вообще-то Иван уже был женат – при его рождении, он был негласно, как это принято в мордовских семьях, сосватан по договору. Четырнадцатилетняя невеста Вера перешла в семью будущего тестя и приняла активное участие в воспитании своего мужа. После такого брака Ивану была уготовлена жизнь под крылом уже умудренной опытом и воспитанной в семейных традициях женщины. Но в будущую сельскую идиллию вмешалась судьба – на ярмарке её сбил подвыпивший ухарь на городской конной коляске. Вера прожила еще неделю, к концу которой попросила позвать Ивана, приобняла трехлетнего несостоявшегося мужа, расцеловала, попрощалась и к утру тихо отошла в мир иной.
По сельским вечеринкам ходить отставному офицеру было как то не с руки, хотя в армии был обучен и танцам, поэтому для обывателей не стало откровением, когда Иван пригласил к себе лучшую поселковую сваху. Та, с учетом местных требований к жениху и невесте, предложила на выбор с десяток овдовевших красавиц. Отставной офицер посмеялся над эрзянским укладом (герой войны, однако, многое в жизни повидал...!), по которому жена непременно должна быть старше своего суженого лет этак на пять и отказался брать в жены, как он выразился «старуху». Иван попросил огласить весь список невест вне зависимости от возраста и социального происхождения, и, когда прозвучало имя Феодосии, статной девицы, которую он заприметил возле колодца, поинтересовался, что она собой представляет. Русская сваха, которая, впрочем, не хуже мордовки общалась на эрзянском, повела бровями, и, всплеснув руками, заявила: "Действительно, «мордва поперечная» - да она на двадцать лет моложе, а не старше тебя, да, к тому же, девка хоть и "симпатишна" и обучена грамоте, но подстать тебе ростом и непомерно строптива! Ты, что, служивый, хочешь все ваши традиции порушить!?».
Видимо, учитывая ту природную «поперечность», на которую намекала сваха, Иван на следующий же день заслал к Феодосии сватов. Против бравого отставного офицера – самого желанного жениха, никакая девица устоять бы не смогла, как не устояла и Феодосия. Выдержав для приличия паузу и оправдав звание строптивой невесты, она дала свое согласие. Вскоре молодожены сыграли свадьбу и переехали во вновь отстроенный дом. Несмотря на нарушенный привычный уклад, предрекавший скорый развод, семья получилась дружная.
От брака Ивана с Феодосией родилось пятеро детей, из которых Мария оказалась младшей. Иван, как и многие бывшие служивые в селе, решил заняться разведением породистых скакунов, для чего приобрел нескольких победителей скачек, по тем, либо иным причинам потерявших способность участвовать в соревнованиях. Дело с породистыми лошадьми пошло ни шатко, ни валко – жеребцы зарабатывали призы, но выдающегося результата, за счет которого можно было бы твердо встать на ноги, не получалось. Надежды были на свежую кровь – жеребца по кличке «Мавританец», черного коня с металлическим отливом, призера многих соревнований, за которым пришлось снаряжаться аж в Воронежскую волость. Коню повредили ногу при перевозке на очередные скачки, от чего стал прихрамывать и ветеринарами был списан. Вердикт гласил, что пригоден только для племенного дела. Конь был отрадой семейства – статный, с упругим телом, и удивительными бездонными глазами под густыми мохнатыми ресницами. Коню подобрали подругу с хорошими предками-скакунами и ожидали первенца.
Накануне революции, Иван занемог (сказались старые ранения) и после непродолжительного времени тихо умер. Перед смертью наказывал детям быть верными Царю Батюшке, любить Родину и беречь память, для чего каждому из трех сыновей и двум дочерям передал свою фотографию в офицерском парадном мундире с иконостасом наград. Просил сыновей обязательно закончить обучение (один учился в ремесленном училище, другой – на железнодорожника, третий познавал основы печатного дела), а жену - продолжить его дело, сожалел, что не увидит потомство от Мавританца.
И тут грянула Революция! Уже в 1918 году в селе был создан орган Советской власти Комитет Бедноты (КОМБЕД), в который организовывали обиженных судьбой сельчан по принципу - «чем беднее, тем лучше!». В этом плане Михалыч по сравнению со всеми, оказался с большим преимуществом – он был безлошадным и ютился с женой и единственной дочерью в жалкой развалюшке на окраине села. Для новой Власти было абсолютно неважно, что в довольно богатом селе таким бедняком мог быть либо запойный пьяница (каким Михалыч и являлся), либо психически нездоровый элемент. Алкоголика, не научившегося по природной лени ни писать, ни читать, назначили руководить вновь созданным Комитетом Бедноты, а затем и образованной в 1920 году коммуной, куда согнали всю отобранную у колхозников-новобранцев скотину, оставив по коню на семью и несколько голов мелкого рогатого скота.
Самых лучших колхозных коней, в том числе и породистых, вскоре стали разбирать партийные руководители и воинские начальники различных мастей, которые, учитывая покладистость безвольного Михалыча, гужом ехали отбирать конную элиту. Благо, расписываться к этому времени местный глава уже умел, вернее - научился вырисовывать роспись по лекалу, сотворенному местным умельцем из жаберной пластины крупной стерляди. Умелец еще при Царе был выслан из Санкт-Петербурга за подделку документов и в эти смутные времена как нельзя ко двору пришелся Михалычу. Водрузив пенсне на кончик длинного, как клюв аиста носа, он с каллиграфической точностью создал лекало подписи, которой мог бы позавидовать и царский крючкотвор, если бы он вновь возник из небытия! Научившись раскрашивать свою подпись, Михалыч, не мудрствуя лукаво, стал ставить её налево и направо. За каждой подписью стоял минус для коммуны, но его это сильно не смущало, ибо добро это «не свое», а общее, а значит, по большому счету, - «ничейное», да, к тому же, обеспечивало постоянные поощрения от волостного начальства!
К самому процессу установления своей подписи, Михалыч относился трепетно и со всей "сурьёзностью". Делал он это пополудни в присутствии просителя. Для начала необходимо было опрокинуть «для крепости в руках и теле - а, как же…?!» стопарик первачка. Магарычом непременно снабжал его «из уважения» очередной претендент на коня. Приняв рюмку дурно пахнущей самогонки, было просто необходимо откушать еще для «закуси» и хрустящего солененького огурчика. Только после этого, будто чего-то боясь, Михалыч брал в руки ручку, очищал грязным обгрызенным ногтем перо от засохших чернил и аккуратно, сдерживая еще до конца не унявшуюся похмельную дрожь, окунал его в чернильницу. Теперь оставалось только приложить костную пластинку к принесенному «документу» (обязательно с ударением на первую «у») и аккуратно вывести букву «К» и «Б» с вензелями и завитушками.
Несмотря на то, что со временем из главы Комитета Бедноты Михалыч дорос до Председателя Колхоза, а буквы были вырезаны для его первой должности, все распознавали в этих буквах, которые не соответствовали ни его имени, ни фамилии, именно его роспись.
Однако, главным атрибутом власти, все же, была не подпись, а печать, которая хранилась в потаенных местах законной супруги. В соседних районах были случаи, когда грабители вывозили сейф вместе с печатью, погрузив его на подводу, чтобы в укромном месте в спокойных условиях вскрыть его. Супруга Михалыча, на глазах хорошевшая от должности к должности мужа, со временем из тощей и длинной девушки с обидной кличкой «Глашка-Оглобля», превратилась в неимоверных размеров матрону. «Первую леди» было видно издалека, и спутать ее с односельчанками было просто невозможно. Народ говорил, что хранить на таком пышном теле заначку, было надежнее любого сейфа, здесь не то, что печать – но и пудовую гирю неделю искать пришлось бы!
Глафира вплывала в горницу с улыбкой Моны Лизы, но увидев перманентно тянущуюся руку мужа к огромному бутылю с кривой горловиной, менялась в лице и назидательно как заговор произносила фразу по-эрзянски: «Ярсамс, ярсамс- копордакс!» - «Поел, поел - только потом хлебни!», после чего с шумом ставила на стол горшок с горячей картошкой. После легкого перекуса и опять же, стопарика самогона, все было готово к процедуре установки оттиска печати. На немой запрос мужа, Глафира, отвернувшись от посторонних, залезала правой рукой в закрома своих прелестей и не без труда выуживала оттуда тряпицу, в которую была завернута крупная на деревянной основе печать. Сглотнув слюну и обтерев уста тылом ладони, Михалыч нежно, как хрупкий цветок брал в руки печать-кормилицу, обмакивал нижнюю часть в мастику, сваренную Глафирой из чернил и барсучьего жира, и, высунув язык от усердия, аккуратно оставлял на документе ядовито-зеленый оттиск. После этого Михалыч наливал четверть стакана мутной самогонки (как у длительно пьющего, тонкое устройство его души уже не переносило больших доз), резкими глотками выпивал содержимое, занюхивая засаленным рукавом. Поймав при этой процедуре грозный взгляд благоверной, и поняв ее без слов, кидал в рот кусок вяленой конины. И только после этого, внимательно перечитав бумагу, а вернее, сделав вид, что умеет это делать, махнув листом в воздухе, чтобы подсушить чернила, передавал листок жуликоватого вида посыльному от какого-нибудь чиновника «аж из самого» Саранска!
Первые годы все шло по инерции – еще сохранялся прежний дореволюционный уклад, к тому же, оставались кое-какие запасы фуража. В дальнейшем же, как это не покажется странным, выяснилось, что повезло той скотине, которая была роздана Михалычем по начальству, ибо изъяв в коммуну почти всю живность, о запасах корма на зиму никто не позаботился. Сено, будучи неубранным, благополучно сгнивало на полях. В зимний период приходилось снимать с крыш домов старую солому и пускать ее на корм. Привыкшая к хорошему уходу скотина, не выдерживала такого насилия над собой и вскоре начала благополучно дохнуть.
В семье Ведяшкиных в коммуну были изъяты все элитные кони, в том числе и надежда семьи - жеребенок Бравый. Взамен им вручили видавшую виды ломовую лошадь и разрешили держать с десяток овец. К зиме 1938 года почти все кони и лошади были розданы, или погибли от голода. Мария из жалости носила жеребенку сенца из своих запасов (сенокосы тоже были отобраны, и, как это обычно было при правлении Михалыча, среди участников коммуны не распределены).
Однажды студеной ночью возле дома раздалось знакомое ржание. Отогрев дыханием от наледи окна, в лунном свете домочадцы возле калитки увидели Бравого. Ослабевший жеребенок вернулся в то место, где его любили и обеспечивали достойный уход, где еще оставался запах его матери, отданной за большое "СПАСИБО" очередному волостному начальнику. Жеребенок знал, здесь обязательно накормят и обогреют! Не поддавшись на уговоры домочадцев, Феодосия, ставшая после смерти мужа главой семейства, велела накормить животинушку овсом и отвести на общественную конюшню. Глубокой ночью жеребенок был передан из рук в руки пьяному сторожу. Времена были смутные, и семья царского офицера могла поплатиться за жеребенка, так как это могли расценить как покушение на уже общественную собственность. Через неделю жеребенок был обнаружен мертвым! Домочадцы перешептывались, что умер он не иначе как от тоски и предательства! Их предательства...!
Михалычу быть в начальниках понравилась. К тому же со временем заматерев и приобретя некий чиновничий флёр,научился лихо расписываться уже без лекала. Однако, была одна закавыка – с волости стали требовать списки подлежащих раскулачиванию. Вначале он волынил, обещал в ближайшее время предоставить их, но обещание свое не выполнял. И дело здесь было не в альтруизме Михалыча - все банально упиралось в его безграмотность. Михалыч за свою покладистость, услужливость и крестьянское происхождение у волостного начальства был на хорошем счету, но безграмотность сильно подтачивала его безупречный имидж. В конечном итоге его осенило - приспособить для написания документов дочь Варьку. Теперь достаточно было медленно начальственным тоном диктовать фамилии односельчан, в первую очередь тех, кто обидел его в прошлой жизни, чтобы дочь, словно секретарь, записывала их детским почерком в ученическую тетрадку. Так на селе появились первые раскулаченные. С волости приезжал обоз, в него загружали четыре - пять семей, отмеченных Михалычем, и увозил в неизвестном направлении. Ходили слухи, что везут их толи в Сибирь, толи в Казахстан на поселение.
Варька, не будь дурой, подошла как то к Марии Ведяшкиной и сообщила, что только по ее прихоти семья Марии не была выселена!
- «Уж больно осерчал мой тятька на твоего за то, что выгнал его с работников за пьянку! Если не хочешь, чтобы вашу семью раскулачили, пущай твоя мать леденцов привезет мне с "ярманки"!» -
Так и повелось, что приходилось покупать для Варьки гостинцы, чтобы она «забывала» внести их в списки, надиктованные отцом. При этом Варька, будучи, как и отец в душе большим прагматиком, предупреждала:
-«Хоть я охоша до сладостей, но оберегать вас смогу не до бесконечности - отец нанял Фёдора – умельца, что подпись ему сделал, и начал обучаться грамоте. И, хотя она ему туго дается, но когда он сможет обнаружить мой "подлох", тут уж, «звиняйте», мне свою шкуру спасать придется!» -
Василий, как первый жених на деревне – и кузнец, и жнец, правда, на дуде не игрец- давно положил глаз на Марию Ведяшкину. Она подходила ему и по возрасту (была постарше на три года), и по грамотности. Но, было два «НО» - Мария на голову выше Василия, к тому же происходит из семьи служивого, которая рангом повыше семьи работяг Василия. Однако, революция сместила все акценты – пролетарское происхождение Василия и его рабоче-крестьянские профессии, которыми он овладел к двадцати двум годам в полной мере, давали ему преимущество в качестве жениха для семьи царского офицера, которая оказалась на грани выживания. Старший сын Ведяшкин уже служил при железнодорожной должности, он взял на себя заботу о старшей сестре. Два других сына продолжали обучаться в Саранске и уже не подпадали под ранг раскулачиваемых. А вот Феодосии, как вдове царского офицера и Марии, его дочери, необходимо было позаботиться о своем будущем. Марии тоже нравился серьезный и работящий парень, на которого можно было положиться, поэтому когда, слегка помявшись, Василий заикнулся, так сказать, связать узы, она сама настояла не тянуть, а быстрее засылать сватов. К этому времени поступило сообщение от старшего сына, что начинается борьба с «белым отродьем» и что под сурдинку могут взяться и за семьи царских офицеров.
Свадьбу сыграли скромную, почти, что в семейном кругу, венчались от греха подальше в чужом селе за тридцать верст от Илюшкино. Буквально через неделю Варька сообщила, что отец с трудом, но все же прочел фамилии, внесенные в новый список, сильно разгневался и потребовал дополнительно внести фамилию Ведяшкиных. К утру новоиспеченная семья Захаровых, к которой у Михалыча претензий не было, вместе с тёщей, фамилия которой не афишировалась, собрав самое необходимое, а главное, рабочие инструменты, направилась от греха подальше в сторону города. В Саранске старший брат Марии сообщил, что идет набор квалифицированных рабочих и передовых крестьян для поднятия народного хозяйства в Казахстан и Среднюю Азию. Через короткое время, после уточнения, что фамилия «Захаров» ни в каких запрещенных списках не значится, и, учитывая его грамотность, Василий получил назначение начальником паспортного стола в областной центр Пахтаарал (пахта – хлопок; арал - море, тюркск.), что в Голодной Степи.
При новой власти об этом скромно, по понятным причинам, умалчивали, но превращение Голодной Степи в цветущий оазис началось со времен Великого Князя Николая Романова, ставшего впоследствии Николаем I. Николай из своих средств на строительство первого оросительного канала вложил около миллиона золотых рублей, по тем временам неимоверно большую сумму (хорошая дойная корова стоила около трех рублей, а за один царский или золотой рубль давали 1513 обычных рублей). Первый хлопок с этих территорий начал поступать на ткацкие фабрики уже в начале нулевых годов двадцатого века, успешно вытеснив американский! После Октябрьской Революции на этих территориях было неспокойно. Активизировалось басмаческое движение и всевозможные бандформирования, которые в период безвластия осуществляли набеги на аулы, кишлаки, и, даже города. Масла в огонь подлил турецкий подданный и бывший военный министр Османской империи Исмаил Энвер-паша. Он бежал из Турции в Москву за попытку покушения на главу правительства Отатюрка. Был обласкан правительством Ленина и в скором времени послан Коминтерном для революционной борьбы в Среднюю Азию. Прибыв на место, Энвер-паша быстро переметнулся к басмачам и стал проповедовать идеи пантюркизма и призывать к восстанию против большевиков. Будучи профессиональным военным, он попытался узурпировать власть в среде басмаческого движения, но за попытку сместить одного из главных басмачей и занять его место, Ибрагим-беком был посажен в зиндан, где некоторое время находился в яме на воде и лепешке. По протекции англичан, которые с охотой мутили воду в Средней Азии, Энвер-паша был выпущен из тюрьмы и ему даже предоставили конный отряд, который был благополучно разбит отрядом РККА (Рабоче-крестьянская Красная армия).
Именно в это время Василий прибыл в Пахтаарал. С первых дней пришлось с оружием в руках защищать территорию от незваных гостей. По ночам на окраинах селения звучали выстрелы, неоднократно приходилось организовывать оборону от вооруженных всадников. Вскоре работа паспортного столы была поднята на должный уровень, за что Василия, уже к тому времени коммуниста по убеждению, наградили поездкой на море в одну из здравниц города Сочи. В 1931 году Мария родила первого сына, через три года родился второй.
В 1934 году партийное начальство вызвало Василия и сообщило, что принято решение рекомендовать его на должность председателя колхоза. Обрадованный Василий как на крыльях несся домой, чтобы порадовать домочадцев хорошей вестью. Однако, жена, а особенно тёща встретили сообщение настороженно. Наученная опытом, тёща, как-бы предвещая что-то, заявила: «Не верь данайцам дары приносящим!». Вечером Мария прошлась по соседкам, из беседы с которыми выяснилось, что последнего председателя после года работы в должности, как врага народа расстреляли, предыдущему повезло больше – его через два года сослали в Сибирь, а третьего через месяц застрелили бандиты. Женщины категорически отказались от участия мужа и зятя в продолжении председательской трагедии. Но здесь взыграло мужское самолюбие – «…Мужик я, аль не мужик!? Мне партия доверила ответственную работу, а вы здесь мне палки в колеса ставить будете! Кыш, с дороги…!».
Партийное собрание продлилось до утра. Днем должно было пройти голосование на должность председателя колхоза, где Василий был единственным кандидатом. Но когда он пришел домой позавтракать, то никого - ни тёщи, ни жены, ни детей там не обнаружил. В печи находился еще теплый завтрак, а на голом столе лежала записка: «Мы вместе с детьми на подводах едем в город Коканд, что в Узбекистане. Там давно установлен мир, и, слава Богу, председатели колхозов на год там не нужны! Если поторопишься, через день нас догонишь, с уважением, Ваша жена Мария Ивановна Захарова!».
Василию ничего не оставалось делать, как, бросив всё, в том числе и партийный билет, который остался в парткоме (в те времена это очень серьезный проступок!), кинуться за женой с детьми вдогонку!
- «Эх, бабы, бабы, вечно от Вас проблемы…!» -
Чего-чего, а скакать Василий умел! Уже к вечеру, чуть не загнав коня, он догнал беглецов. На ругань с женой и тещей сил уже не хватило! Обняв сыновей, Василий повалился в повозку и между баулами со скарбом забылся сном. Долгим и беспробудным. Он даже не услышал, как караван из нескольких повозок, с которыми женщины договорились объединиться, остановился на ночлег. Как женщины, набрав сухих шаров «перекати-поле» - оторвавшихся от корня кустов верблюжьей колючки и сгоравших в костре словно порох, готовили нехитрый ужин, и как укладывали детей спать.
Проснувшись часа в три ночи, и уточнив время по карманным часам с революционным воззванием – подарком за хорошую работу, долго смотрел на крупные звезды на азиатском небе. Постепенно на ум пришла мысль, «что ни делается,- всё к лучшему» - нет, Василий не читал Вольтера, эта мысль пришла к нему спонтанно!
- «В конце концов, руки – есть, профессия – есть, любящая, и, по всему видно, мудрая жена – тоже есть! Чего еще надо?! Да я же за семью горы сверну!» -
На этой мысли сон продолжился, ибо наступило успокоение. Впереди замаячила новая жизнь, новые надежды, новые тревоги и новые возможности…!
Абинск, февраль 2023г