В отечественной литературе постсоветского периода прочно обосновалась установка сплошного извращения марксизма и это стало определяться после «обанкротившегося» II Интернационала, который возглавлял Карл Каутский (1854 – 1938). Указывая на противоречивый характер эволюции социально-политических и философских воззрений Энгельса и Каутского, которые редактировали и переводили труды Маркса, советские «марксисты» руководствовались лишь ленинской оценкой их трудов, в соответствии с чем позиция Каутского рассматривалась как центристская и оппортунистическая.
Фиксируя факт полного отречения от марксизма у Каутского и подчеркивая значение представленных в его работах марксистских положений, Ленин в 1916 г., обращаясь к читательской аудитории, просил «не забывать, что Каутский до 1909 года, до его прекрасной брошюры «Путь к власти», был врагом оппортунизма, к защите которого он повернул лишь в 1910–1911 годах, а решительнее всего лишь в 1914–1916 годах.»[1].
Центризм Каутского, с точки зрения Ленина и других ортодоксальных марксистов, выразился в занятой им примиренческой позиции по отношению к ревизионистам, защите правых оппортунистов от критики слева и, якобы, в непонимании сущности эпохи революционного преобразования мира.
Небезынтересно отметить, что тот же стандартный набор из догматизма, некритичности и непрактичности, выразившихся, якобы, в неумении применить марксистский диалектический метод на практике, Ленин, как известно, адресует и другому марксисту и преданному социализму вождю II Интернационала – Георгию Валентиновичу Плеханову, теоретическая и политическая судьба которого еще менее завидна и поразительно напоминает судьбу Каутского.
Подобно Плеханову, Каутский был обречён на отлучение от марксизма уже в силу не вызывающих сомнения принципиальных расхождений между его собственной и ленинской версиями марксизма. По этой причине взгляды Каутского, заслужившего авторитет не только лучшего популяризатора и комментатора учения Маркса и Энгельса, но и теоретического вождя немецкой и международной социал-демократии, что так и не получило детального исследования в советской философской науке.
Многое из того, что еще недавно (по историческим меркам) казалось самоочевидным, становится сегодня предметом критического переосмысления. Разве не является, например, «крайняя», ортодоксальная точка зрения всегда в то же время односторонней в силу своей прямолинейности, граничащей с догматизмом и перерастающей в него? И почему центризм не рассматривать в этом случае как попытку преодоления, «нейтрализации» такого рода ограниченности? Представлял ли Каутский, во всяком случае, какую-либо опасность для развивающегося марксизма, и если да, то в чем ее гносеологические, а не идеологические (имеющие для ортодоксального марксизма решающее значение) основания?
Если противоречия служат источником развития (и по отношению к марксизму в том числе), должны ли марксисты стремиться к их всемерному обострению, превращая идеологическую борьбу в самоцель? Мог ли признанный вождь европейской и международной социал-демократии, изменив интернациональным убеждениям, в одночасье обнаружить националистическую «подкладку» и превратиться в отъявленного социал-шовиниста? Или все-таки диалектическая (а значит, и марксистская) интерпретация классовых и национальных интересов пролетариата не всегда предполагает подчинение второго фактора первому? Были ли клятвы Каутского в верности марксизму неискренними? И если центристы заняли «выжидательную» (по критериям революционной практики) позицию, такими ли уж бесплодными оказались их ожидания?
Для Каутского, как бы то ни было, роль субъективного фактора в диалектике мирового революционного процесса отнюдь не сводилась к учению о диктатуре пролетариата, но и не была «тайной» за семью печатями, как полагали ортодоксальные марксисты. Подводя поставленные вопросы под «общий знаменатель», можно свести их в интересующем нас отношении к одному: так ли уж были правы ортодоксы, утверждая, что Каутскому не удалось понять историю общества в единстве естественноисторического и деятельностного аспектов?
Сформулированный Марксом закон возрастания роли субъективного фактора в истории сыграл в этом смысле злую шутку с ортодоксальными марксистами ничуть не в меньшей (а принимая во внимание масштабы революционных преобразований даже в гораздо большей) степени, чем с их оппонентами, свернувшими с революционного пути на реформистский.
Каутский избежал этой участи, справедливо полагая, что «в деле прогресса общества, в деле прогресса общественной науки и общественной организации материалистическое понимание истории оказывается сильнейшим нашим помощником. Теория помогает нам делать это без всякой мистики, чуждаясь как простого пассивного ожидания грядущего, так и нетерпеливых попыток вырваться из цепей необходимости, перепрыгнуть через неизбежные фазы развития и насильственно изменить ход последнего»[2]; «вот почему мы, неомарксисты, всеми силами стремимся распространить наш исторический метод и защитить его от недоразумений и искажений»[3]
В отличие от ортодоксальных марксистов, Каутский не отождествляет идеологическую сторону учения с социально-философским уровнем его многогранного теоретического содержания. Придерживаясь марксистской методологии, он справедливо полагает, что теория является продуктом своего времени развития и конкретно-исторических обстоятельств, а значит и развитие теории должно меняться вместе с возникшими обстоятельствами! На этом основании вполне естественно было допустить, что со сменой исторических эпох на рубеже XIX–XX веков материализм исторический должен был изменить свою форму подобно тому, как в естествознании он, по словам Энгельса, меняет ее с каждым составляющим эпоху открытием.
Иначе говоря, «периодическая ревизия марксизма является, – по словам Каутского, – неизбежной и даже необходимой», но, разумеется, делает он оговорку, она может быть оправдана только в том случае, когда не ставит под сомнение истинность марксизма в целом и не направлена на возврат к методу мышления принятому до Маркса! Все дело, однако, в том, что пересмотр основополагающих теоретических положений в редакции Бернштейна превратился, по существу, в «зряшное» отрицание диалектической, то есть научной, сущности марксизма.
Сегодня очевидно, что Каутский серьезно недооценивал опасность бернштейнианского ревизионизма, заявляя, что уже в начале XX века он представлял собой умершее течение. Впрочем, если ему можно вменить теоретические просчеты и «политическую близорукость», повлиявшие на усиление теоретической эрозии марксизма внутри европейского и международного социал-демократического движения, то ответственность за дальнейшее углубление и идеологическое оформление наметившегося раскола в дооктябрьский и особенно в советский периоды ложится уже целиком на идейную и организационно-политическую линию РСДРП(б).
Как бы то ни было, Каутский не приемлет антидиалектического пафоса Бернштейна, убежденного в самодостаточности реформистской деятельности. Он строго различает революцию как необходимость и значение реформ в условиях развитой буржуазной демократии, утверждая, что не является сторонником легальных форм во всех условиях и «во что бы то ни стало». Реформы не могут привести к социализму, полагает он, так как социализм знаменует качественный скачок, принципиальный разрыв с существующим обществом. Однако, несмотря на все эти «смягчающие» обстоятельства, Ленин усматривает с его стороны «измену марксизму».
Приверженность Каутского идее определяющей роли «экономического фактора» в истории означает не больше, чем признание экономической предпосылочности необходимым предварительным условием соответствующих изменений в социальной сфере. Будучи, таким образом, вполне «реалистической», его политическая программа не была в то же время узко прагматичной, подобно реформистской или ортодоксально-большевистской. Из диалектического понимания теории и практики следовало, что «цель и движение к ней соединены в социал-демократии и неотделимы друг от друга. Если когда-либо цели и движение вступают в конфликт между собой, то должно уступить последнее.
Другими словами, интересы социального развития общества стоят выше интересов пролетариата, и социал-демократия не может защищать интересы только пролетариата, препятствующие социальному развитию всего общества в целом». По мысли Каутского, если развитие производительных сил ведёт к пролетаризации общества, только количественное преобладание объединённого пролетариата в общей массе населения может служить гарантией завоевания им политической власти для перехода от буржуазной демократии к демократии социалистической, то есть к господству трудящегося большинства за социальное развитие всего общества по труду, а не по неизвестно как добытому капиталу!
Во многих его работах начиная с 90-х гг. XIX в. встречаются замечания о том, что в Германии промышленный пролетариат численно, организационно и политически превращается в «самый сильный класс», способный в союзе с остальными наемными трудящимися массами, под руководством социал-демократической партии, решить проблему исходящую от господства буржуазии и не найдётся такой силы, которая была бы в состоянии сопротивляться политической воле трудящихся.
Взгляд Каутского на перспективы развития капитализма в социализм базируется на выявленной Марксом логике его диалектического отрицания: естественные законы капиталистического способа производства ведут к его собственному самоустранению. Именно такой вариант решения вопроса о месте капитализма в истории объединяет всех последователей Маркса, как радикальных, так и неортодоксальных. Выводы Бернштейна, пытавшегося противопоставить видимое несоответствие новейших тенденций в развитии капитализма Марксовой схеме исторического процесса, при их диалектической интерпретации не могли ее опровергнуть.
Да, Каутский соглашался с тем, что реальный ход истории оказывается сложнее, чем предвидели основоположники, но был убежден в истинности указанного ими общего ее направления. Продолжающийся процесс концентрации производства и собственности, усиление экономических функций государства и усилившаяся борьба за колониальный раздел мира отнюдь не свидетельствовали о «растворении» основного противоречия капитализма в его качественно изменившейся природе, хотя и существенно усложняли классический теоретический портрет, в штрихах которого между марксистами проглядывали и принципиальные разногласия.
Разумеется, в теоретических представлениях об империализме и у Каутского, и у Ленина, ставшего его непримиримым оппонентом, можно без труда обнаружить немало элементов «опережающего» отражения действительности, выдаваемых за уже «ставшую» реальность. От «забегания вперед» не были свободны и взгляды основоположников. Собственно говоря, наличие нереализованных возможностей, традиционно рассматриваемое антимарксистами как признак несостоятельности и утопичности идеалов марксизма, неизбежно в процессе наложения конкретно-исторических деталей на социально-философскую проекцию в их переплетении. При желании можно всегда отделить зёрна от плевел. В данном случае заслуживает внимания анализ Каутским кризисного характера генезиса капиталистического способа производства.
Причину периодичности кризисов он справедливо усматривает в «отсутствии планомерности в социальном развитии общества», которую в масштабе общества не способна обеспечить ни одна из форм монопольного объединения капитала, ни все эти и подобные идеи вместе взятые. Логически это вполне допустимо, поэтому предположение о том, что кризисный характер производства устраним лишь при условии превращения всего общества в единую картель при объединении всех социально-производственных общин для справедливого удовлетворения потребностей общества по заслугам каждого, что, в свою очередь, достижимо только после упразднения монополии капитала и при развитии монополии законов о социальных гарантиях по количеству и квалификации труда!
В этом пункте он расходится во мнении с Лениным, полагающим, что «устранение кризисов картелями есть сказка буржуазных экономистов, приукрашивающих капитализм во что бы то ни стало». Социализм, по определению Ленина, есть капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего общества и потому переставшая быть ею. Но учитывая, что капиталистическая монополия определяется товарным производством, властью денег и анархией рынка, а не планомерным производством и распределением по количеству и квалификации труда, то такое высказывание Ленина утопично по определению!
Вполне обоснованно и утверждение Каутского о том, что капитализм вступил в полосу хронического кризиса перепроизводства. Уже в 90-е годы XIX века он отмечает, что «капиталистическое общество начинает задыхаться в своем собственном изобилии; оно становится все менее способным выдерживать полное развитие производительных сил, которые оно само создало»[4]. А в работе «Социализм и колониальная политика» (1907 г.) Каутский развивает этот тезис, доказывая, что социализм в настоящее время уже стал экономической необходимостью.
«Роль сильнейшего стимула развития производительных сил, – пишет он, – капиталистический способ производства уже сыграл. Уже в восьмидесятых годах прошлого столетия капиталистический способ производства достиг того предела, за которым он все больше и больше становится препятствием для дальнейшего развития производительных сил. Еще не в том смысле, что делает невозможным всякий их дальнейший рост; напротив, такой рост все еще происходит; но уже в том смысле, что стал возможным способ производства, при котором развитие производительности происходило бы быстрее, чем при капиталистическом способе производства, что капиталистический способ производства в интересах своего собственного сохранения вынужден ставить все большие препятствия развитию производительности.» [5].
Симптомом изживания капитализма и перехода капиталистических предприятий в «безличную собственность», по мнению Каутского, является полное устранение организационно-управленческих функций из ведения класса капиталистов, которому «остается только одна задача – пожирать то, что производят другие; капиталист сделался столь же лишним в обществе, как и феодал сто лет назад»[6].
Это высказывание Каутского не следует, конечно, понимать буквально. Речь, безусловно, идет о долговременной общеисторической тенденции, упоминания о которой встречаются еще у Маркса. «Именно в паразитизме и загнивании капитализма» видит экономическую основу «его высшей исторической стадии» и Ленин. В то же время, акцентируя внимание на переходе «новейшего капитализма» «к более высокому строю», он резко расходится с Каутским в теоретическом понимании его сущности, не говоря уже о практически-политических выводах.
Между тем в этом противостоянии далеко не все рассуждения Каутского выглядят сегодня теоретически безнадежными и устаревшими. Более того, нынешнюю глобальную гегемонию корпоративного капитала можно вполне рассматривать как «ультраимпериалистическую политику», направленную на «общую эксплуатацию мира интернационально-объединенным финансовым капиталом», политику, осуществимость которой была сформулирована Каутским.
Точкой отсчета в полемике служит определение империализма, данное Каутским[7], которое гласит: «Империализм есть продукт высокоразвитого промышленного капитализма. Он состоит в стремлении каждой промышленной капиталистической нации присоединять к себе или подчинять все большие аграрные области, без отношения к тому, какими нациями они населены.» Оно действительно не лишено недостатков, когда Каутский отделяет экономику капитализма, включая процессы вывоза капитала и создания финансовой олигархии, от империалистической политики, хотя и оговаривает, что указанные мировые процессы обусловили ее появление. Империализм для него – это прежде всего политика колониализма, агрессии и милитаризма. В связи с этим он выдвигает задачу борьбы с ней за установление демократических принципов в международных отношениях.
Но если присущая монополии капитала тенденция к застою и загниванию в определенный промежуток времени преобладает, она может лишь до известной степени искусственно задерживаться побудительными причинами к техническому, а следовательно, и ко всякому другому прогрессу, к движению вперед.
Как бы далеко ни заходила борьба между союзами капиталистов, ведущая к войнам, стремление понизить издержки производства и повысить прибыль посредством технических улучшений, это заставляет их искать иные средства («кроме войны») для устранения возникающих объективных противоречий.
Разумеется, постоянные изменения форм этой борьбы «в зависимости от различных, сравнительно частных и временных, причин» не меняют «ее классовое содержание». Однако Каутский и не пытается его ни обходить, ни затушевывать, якобы «софистически» подменяя «вопрос о содержании борьбы и сделок между союзами капиталистов вопросом о форме борьбы и сделок (сегодня мирной, завтра немирной, послезавтра опять мирной).
Оставаясь не только официальным идеологом немецкой и (расколовшейся с началом войны) европейской социал-демократии, но еще в большей мере теоретиком марксизма, Каутский лишен возможности «платить» главному идеологу революционного российского пролетариата той же (в виде наклеивания идеологических ярлыков) «звонкой монетой», хотя Ленин не избежал с его стороны обвинений в сектантстве, волюнтаризме, авангардизме, измене социалистическим и демократическим принципам и... даже в оппортунизме.
Ни свободная торговля, ни демократия, пишет Каутский, не могут устранить порождаемых капитализмом экономических противоречий. «Но мы во всех отношениях заинтересованы в том, чтобы эти противоречия изживались борьбой в таких формах, которые налагают на трудящиеся массы меньше всего страданий и жертв»[8]. Его нелепо, разумеется, представлять в образе социалистического «мечтателя», «уговаривающего» финансистов не делать зла». Не хуже Ленина он сознает, что «капиталисты делят мир не по своей особой злобности», а в зависимости от изменяющегося между метрополиями соотношения сил.
Только шесть самых крупных империалистических государств (США, Англия, Франция, Германия, Япония и Италия) владели к 1919 г. колониями, территория которых составляла 36 % территории всей планеты. В разгар беспрецедентной по разрушительным масштабам империалистической войны Каутский высказывает предположение о том, что в зависимости от ее исхода возможно и последующее обострение межнациональных и классовых противоречий, делающее «неизбежной вторую всемирную войну»: «Но война может кончиться иначе. Она может привести к усилению слабых зачатков ультраимпериализма. Ее уроки могут ускорить такое развитие, которого долго пришлось бы ждать во время мира. Если дело дойдет до этого, до соглашения наций, до разоружения, до длительного мира, тогда худшие из причин, ведших до войны все сильнее к моральному отмиранию капитализма, могут исчезнуть» - пишет Каутский. И он безусловно прав в том, что «стремления капитала к расширению» «лучше всего могут быть достигнуты не насильственными методами империализма, а мирной демократией»[9].
Каутский представлял господствующее в европейской социал-демократической среде убеждение в том, что война – неподходящий момент для нее. Позиция неприятия пролетарской борьбы за государственную власть, разумеется, резко диссонировала с довоенным «совершенно определенным» утверждением Каутского о том, «что революция, которую несет с собой война, разразится или во время войны, или непосредственно после нее», которую он сформулировал в брошюре «Путь к власти». Тем не менее она отнюдь не свидетельствовала о «сползании» Каутского с высоты ортодоксального марксизма к оппортунизму и социал-шовинизму, как полагал Ленин, по той простой причине, что Каутский никогда не был убежденным сторонником решающей роли политического насилия, вытекающей из ортодоксального толкования марксизма.
На каких бы условиях ни был заключен мир, демократических или империалистических, социалисты, считал Каутский, должны будут и после войны бороться за парламентарную демократию, ибо только она создаёт необходимые условия для реализации пролетариатом его цели. Задача партии наёмных трудящихся масс состоит, следовательно, не столько в том, чтобы победив на выборах захватить власть, а чтобы, как утверждал Каутский в конце 20-х годов, формулируя комплексный критерий, после этого «создать такие формы жизни, которые превосходили бы существующие формы как с точки зрения трудящихся масс, так и с точки зрения длительного и заслуженного благосостояния всех членов общества, которые были бы поэтому благожелательно приняты этими массами и удержаны»[10].
Сформулированная Каутским идея о вызревании социализма в недрах капитализма внешне очень напоминает бернштейнианскую концепцию «врастания» капитализма в социализм. Сам Каутский, однако, не соглашался с подобным отождествлением, указывая, что речь у него идет не о «врастании», а о создании «предпосылок». Как было отмечено выше, коренной недостаток бернштейнианских представлений о механизме социальной детерминации связан с непониманием соотношения эволюционной и революционной форм развития, чего нельзя сказать о Каутском.
Отправной точкой социализма, по их общему убеждению, должна служить не кризисная экономическая ситуация развала и хаоса, а сравнительно «процветающий» капиталистический способ производства, который в известной степени уже ассимилировал новые, идущие ему на смену организационно-технологические формы, выявив их преимущества в динамике производительных сил. Новый социально-экономический уклад становится господствующим по мере роста своей притягательности в общественном сознании и вырастает как бы из условий свободной конкуренции (в отличие от политически-монополистического диктата, соответствующего ортодоксальному эталону сущности революционных преобразований).
Вместе с тем капитализм обнаруживает и свою неспособность к завершению начавшегося процесса метаморфозы, то есть превращения капиталистического общества в коммунистическое, в связи с чем возникает необходимость в помощи трудящегося народа своим объединением ускорить процесс борьбы за становление социализма, как первой фазы для развития коммунистического общества. На этой основе Каутский выстроил собственную концепцию «измора», «истощения» («морального отмирания») капитализма, ибо такие изменения общества не происходят автоматически, без объединения угнетённого чем-то населения . Но если исходить из того, «что не экономическая гибель промышленного капитализма, а его процветание создаёт наилучшую обстановку для успеха первых шагов социалистического режима»[11], вопрос: где та грань, которая отделяет один формационный тип общества от другого, – для многих ещё остаётся все же открытым.
По отношению к Октябрьской революции в России Каутский придерживался резко «критической» и во многом оправданной позиции. Он неоднократно отмечал, что социалистические преобразования, проводимые большевиками, не имели в России необходимых материальных и духовных предпосылок. «Обстоятельства, – писал он в работе «Демократия или диктатура», – были в высшей степени неблагоприятны для осуществления их намерений и при экономической отсталости страны совершенно отсутствовали все предварительные условия, необходимые для достижения их целей»[12].
Солидаризируясь с мнением Г. В. Плеханова, Каутский исходил из того, что Россия осталась перед лицом не решенных Февральской буржуазно-демократической революцией задач. В факте роспуска не успевшего приступить к работе Учредительного собрания он справедливо усматривал изначальное стремление большевиков к созданию однопартийной тоталитарной системы, что противоречит самой концепции развития социалистической демократии. «Чтобы прийти к власти, они выкинули, – по его словам, – за борт свои демократические принципы. И чтобы удержать за собой власть, они свои социалистические принципы отправили вслед демократическим. Они отстояли себя персонально, но принесли в жертву свои принципы и этим проявили себя в качестве истинных оппортунистов. Большевизм победил в России, но социализм потерпел там поражение»[13]. Насилие над историей всегда оборачивается насилием над людьми. И даже благородные цели не могут служить оправданием недостойных средств, если для их реализации еще отсутствуют предпосылки. «Диктатура ведет лишь к такого рода социализму, который называют азиатским»[14].
Новейшие экономические тенденции в развитии капитализма свидетельствовали, как верно подметил Каутский, о формировании новых политико-институциональных форм в практике межнациональных отношений. В эпоху империализма, писал он, буржуазия стремится уже не столько к созданию национальных государств, сколько к «государствам национальностей». Ссылаясь на интеграционные процессы в экономике и культуре, многие социалисты полагали, что уже сбываются предсказания Маркса о полном слиянии всех наций. Такие теоретики социализма, как Н. И. Бухарин и «империалистические экономисты» (как называл их Ленин), предлагали отказаться от ориентации на старомодный принцип национальной государственности в преддверии перехода к интернациональному сообществу.
А Каутский выступал против экспансионистской политики в любом ее идеологическом облачении, как со стороны реакционных империалистических правительств, так и со стороны революционных представителей пролетарского интернационализма. Завершая работу «Национальное государство, империалистическое государство и союз государств» (1915 г.), он писал: «Союз государств, а не государство национальностей или колониальная империя, является той формой больших империй, в которой нуждается капитализм для достижения своей последней высшей степени развития, когда пролетариат осуществит свою конечную цель в стремлении к своей власти»[15]. А конечная цель пролетариата не власть, а общество гуманизма, равноправия и социальной справедливости для всех трудящихся страны и их семей!
И пусть объединенная Западная Европа смогла преодолеть барьеры, казавшиеся ортодоксальным марксистам неустранимыми вследствие антагонистически противоречивой природы государств с разным социально-экономическим устройством, это произошло. Для этого страны Западная Европы всё же смогли договориться между собой и объединиться для экспансии «варварских государств Европы и Азии», которые, по их мнению, пока не заслуживают социально благополучной жизни.
Принимая во внимание реалии современной эпохи глобализации, назрела необходимость как в новом теоретическом прочтении всего «марксистского эволюционизма» и в восстановлении диалектический потенциала всего марксизма в целом.
Литература.
[1] Ленин, В. И. О праве наций на самоопределение // Полн. собр. соч. Т. 25. С. 259.
[2] Каутский, К. Материалистическое понимание истории. Т. 2. С. 838–839.
[3] Каутский, К. О материалистическом понимании истории. Иваново-Вознесенск, 1923. С. 61.
[4] Каутский, К. Эрфуртская программа. М., 1959. С. 100.
[5] (Каутский, К. Социализм и колониальная политика. Берлин, 1907. С. 37).
[6] Каутский, К. Эрфуртская программа. С. 101.
[7] (Die Neue Zeit. 1914, 2 (32 т.). С. 909. от 11 сентября 1914 г.).
[8] Каутский, К. Национальное государство. Нюрнберг, 1915. С. 73.
[9] Neue Zeit. № 5. 30. IV. 1915. С. 145.
[10] Каутский, К. Материалистическое понимание истории. Т. 2. М.–Л., 1931. С. 523.
[11] Каутский, К. Материалистическое понимание истории. Т. 2. М.–Л., 1931. С. 595.
[12] Каутский, К. Демократия или диктатура. Владивосток, 1921. С. 5.
[13] Каутский, К. Терроризм и коммунизм. Берлин, 1919. С. 156.
[14] Там же. С. 225–226.
[15] Каутский, К. Национальное государство, империалистическое государство и союз государств. М., 1917. С. 87.