Художник Arthur Braginsky
Строго для лиц 18+
Глава 11. Ханда
Дом сотника Хана, расположенный в северной части города, представлял собой обычное для лемуров двухэтажное строение из серого камня с плоской крышей, куда вела широкая лестница со второго этажа, массивной двустворчатой входной дверью, двумя окнами на первом и четырьмя на втором этаже. За домом размещался небольшой садик, куда можно было попасть, выйдя из второй двери с тыльной стороны дома.
Ханда взбежала по лестнице на второй этаж, протолкнула Дивала в свою комнату, зашла сама и заперла дверь на задвижку.
Комната Ханды выглядела просторной, светлой и уютной. Узкая кровать, сундук, высокий шкаф и широкий деревянный стол на прочных ножках освещались из большого открытого окна, до половины занавешенного раздвигающимися шторами. Низкий плетёный столик и пара табуретов дополняли нехитрое убранство комнаты.
- Родителей нет дома. Они на собрании в Доме Правителя, – она кокетливо посмотрела на юношу. – Что ты мне сейчас скажешь?
- Скажу, что ты самая прекрасная, и я тебя очень люблю, – без энтузиазма вымолвил Дивал.
- Ещё! – потребовала девушка.
- Ты самая красивая, умная, хорошая и я тебя очень люблю! – чуть ласковее молвил юноша.
- А ещё?
- У тебя красивые глаза.
- Ещё!
- И красивые уши.
- А уши тут-то причём? – рассердилась лемурийка.
- Но у тебя правда очень красивые ушки, – оправдывался юноша.
- Ладно, ещё!
- У тебя красивая жопа!
- Фу-у-у, как некрасиво! – скривилась в недовольной гримасе Ханда. – Об этих частях тела настоящие лемуры не говорят!
- А о чём они говорят?
- Они говорят о цвете глаз, цвете волос, цвете кожи на щеках, об восхитительной линии губ, о прекрасном изгибе шеи, о трепетной нежности рук, о царственном повороте головы. Ещё они возносят в стихах непревзойдённые по своей волнующей красоте черты профиля юной красавицы, на которую они взирают с обожествлением и просят удостоить их лишь одним мимолётным взглядом.
- Ханда, можно я тебя поцелую?
- Ну вот опять, я ему рассказываю о высокой поэзии чувств, а он всё туда же, всё ближе к жопе! – притворно обиделась лемурийка, и надула пухленькие губки.
Дивал подошёл к девушке и начал несмело гладить её по плечу:
- Не обижайся, Ханда. Я не умею говорить так красиво как великие поэты древности, о которых нам рассказывали в школе.
- Ну хорошо, – снизошла лемурийка. – Можешь меня поцеловать.
Всё ещё с притворно-обиженным видом она сделала несколько шагов вперёд и присела на плетёный табурет рядом со столом.
- Может на кровати?
- Нет, на кровать мы не сядем. Ты опять завалишь меня на покрывало и начнёшь слюнявить мне губы.
- Но ты же знаешь, я ещё не очень хорошо целуюсь.
- Вот и учись! Хотя сидя тебе не удобно. Хорошо, я встану, – девушка поднялась и, обратившись лицом к юноше, опёрлась ладонями о стол позади себя. – Целуй!
Дивал покорно приблизился к ней и начал нежно целовать её щёчки и алый бутон полураскрытых уст. Ханда слегка обняла его за плечи.
Вполне естественно, что в процессе этого «обучения» юноша начал всё сильнее и сильнее прижиматься к девушке. Ханда не препятствовала этому, но и не помогала, лишь слегка обнимая юношу.
С переменным успехом процесс «обучения» длился довольно долго. И вот настал момент, когда девушка вполне отчётливо ощутила твёрдое естество лемура, упирающееся ей в живот.
Она прекратила целоваться и, упираясь ладонями в грудь юноши, отстранила его от себя:
- А твой клинок любви уже готов к победам? Покажи! – кокетливо произнесла она, с провоцирующей улыбкой взирая на покрасневшего юношу.
Дивал нехотя отпустил талию лемурийки и на шаг отошёл от неё. Затем медленно ещё больше краснея запустил руки под хитон и спустил до колен набедренную повязку. Но тут он остановился, выпрямился и не имея сил задрать подол хитона с ненавистью уставился на девушку.
Ханда опустила глаза вниз. Подол хитона юноши вспучился островерхим бугром, являя взору лемурийки неопровержимое доказательство боевой готовности означенного клинка любви.
По глазам Ханды было видно, что сей вид ей очень нравится, будоража её девичье воображение, но она опять притворно надула губки и изрекла:
- Нет, Дивал. Сегодня мы не будем заниматься любовью. Я передумала!
Бедного юношу как обухом ударило по голове:
- Как не будем? – ошарашено спросил он. – Но ты же сама сказала целоваться!
- Целоваться – это одно, а заниматься любовью – это совсем другое! – с нотками превосходства и непререкаемого авторитета учителя отчитывающего провинившегося ученика изрекла Ханда, продолжая кокетливо смотреть на обескураженного юношу.
- Ну сегодня это у тебя не пройдёт! – с ненавистью прошипел Дивал.
Он резко схватил девушку за плечи и развернул её спиной к себе. Следующим движением он левой рукой схватил левую кисть лемурийки и завернул её назад, плотно прижав к пояснице девушки, а правой рукой прижал девушку к столу. Затем, правой рукой он закинул подол голубого хитона ей на плечи. Перед его возбуждённым взором открылись бёдра девушки, прикрытые белой набедренной повязкой.
Несколькими движениями правой руки юноша спустил этот предмет женского туалета почти до колен лемурийки.
«Так, только бы получилось!» – билась единственная мысль в закипающем мозгу юноши.
Неуверенными движениями он начал тыкать клинком любви в промежность Ханды. Один раз, второй, третий, четвёртый, пятый!
- Ой! – вскрикнула Ханда и как-то вся обмякла.
«Слава Всевышнему! Я вошёл в неё!» – мысленно возликовал Дивал и начал слишком интенсивные движения тазом, как будто за ним кто-то гнался и намеревался отобрать у него красивую игрушку.
Девушка перестала сопротивляться левой рукой, и юноша отпустил её кисть, плотнее схватил обеими руками за бёдра и начал в бешеном темпе реализовывать своё желание.
Ханда, чтобы не елозить лицом по поверхности стола, вынуждена была вытянуть обе руки вперёд и схватиться за противоположный край столешницы, тем самым амортизируя бешеные приливы любви, бьющиеся об её ягодицы. Её полураскрытые глаза блестели от удовольствия, с алого бутона уст стекала капелька слюны. Ей определённо нравился сей процесс. Она чуть постанывала в такт бьющемуся об её ягодицы прибою.
Но, как известно, всё хорошее быстро кончается. Дивал задрожал и, сделав ещё пару движений тазом, остановился. Ханде не хватило совсем немного, совсем чуть-чуть. Её состояние эйфории, максимально приближенное к точке блаженства, резко пошло на убыль, и более того, вследствие этого теперь она всеми фибрами своей девичьей души ощущала лютую ненависть к юноше, который отнял у неё это блаженство.
Дивал сделал шаг в сторону и в изнеможении опустился на плетёный табурет. Ханда медленно сползла со стола и одёрнула задранный подол праздничного голубого хитона.
«Надо бы подмыться, – мелькнула мысль в её хорошенькой головке. – Ладно, потом!» – решила она.
Затем привычными движениями виляя бёдрами влево и вправо лемурийка натянула на себя набедренную повязку и тоже присела на соседний табурет. Она взирала на юношу с ненавистью во взгляде:
- Я не разрешала тебе заниматься со мной любовью. Ты изнасиловал меня!
- Прости.
- Что значит – прости? Ты взял меня сзади, как животное! Лемуры так не поступают! Лемуры – не животные!
- Прости.
- Такого прощения недостаточно! Теперь ты будешь делать только то, что я хочу, только то, что я тебе разрешу!
Но тут в Дивале взыграло врождённое чувство мужчины, мужчины, который овладевает женщиной, завоёвывает её как неприступную крепость!
- Мне надоели твои нравоучения. Я не буду больше делать так как хочешь только ты, – тихо вымолвил он.
- Это ещё почему? – удивилась Ханда.
- Потому что ты взбалмошная девчонка! Ты сама не знаешь, что ты хочешь! Ты такая же как твоя мать в молодости! Это сейчас она ходит важной походкой, задрав нос. Подумаешь, командир Белой Сотни! А раньше она была взбалмошной, такой же как ты!
Глаза Ханды сузились от негодования:
- Ты оскорбил мою матушку, – произнесла она тихо, но твёрдо, абсолютно уверенная в своей правоте. – Я пожалуюсь отцу.
- Жалуйся кому хочешь! – вызывающе крикнул Дивал, быстрым движением натянул на себя набедренную повязку, затем отпер задвижку двери и выбежал из комнаты.
Полупрозрачное облачко, висящее как раз напротив открытого окна Ханды, поверх неплотно прикрытых занавесок могло абсолютно беспрепятственно лицезреть все подробности, произошедшие в комнате на втором этаже в доме сотника Хана.