«Помни! Жизнь – это улыбка, даже если по лицу текут слёзы…» –
вспомнились вдруг Павлу Саввичу слова Моцарта. В далёкой юности запали
они в душу. Может быть, память моя не совсем точна, но «соль» мысли в
них, в слезах…» – под стук вагонных колёс размышлял пожилой человек,
тяжело дыша и держа постоянно правую руку на стороне сердца.
А за окном ещё виднелось море, синее, под штилем, и хлопотливые чайки
над ним (милый причерноморский пейзаж…)
Поезд уносил Павла Саввича из южного города на далёкий родной
Урал, где пролетели его детство и юность, где давно упокоились мать и
отчим. Живёт там племянник, он-то и вроде бы приглашал когда-то дядю,
но искренне ли… Эта мысль, «искренне ли», не давала Саввичу покоя.…
***
Ранний час июньского воскресного дня. Павка проснулся, кулачком
протёр глаза с «длинными девчачьими» ресницами (так часто подшучивала
мама, любуясь похожестью сына на отца, не вернувшегося с фронта). «Ныне
я именинник. Десять стукнуло. Не мало», – решил он, спускаясь с полатей.
– Мама, с днём рождения тебя! С моим. Мы с тобой никогда-никогда не
расстанемся, ведь правда? – по-детски ласково произнёс Павка маме,
хлопотавшей у печки.
– Спасибо, сын, мой помощник. С днём рождения тебя. Слово «расстаться»
тут не к месту. Мы всегда будем рядом – это вернее, – почему-то так, а не
иначе, заметила мама, «вернее»…
«…рядом – вернее» как-то забеспокоило Павку. Что бы это значило?
Вопрос искал, требовал ответа и когда завтракали, и когда вышли в огород
окучивать картошку. Сын старался не отставать от матери, да не очень
получалось: силёнок ещё не хватало. Но мать подхватывала рядок сына –
выравнивались и двигались дальше.
Вдруг у их дома остановился тарантас. Послышался голос сельского
почтаря Василя: «Николаевна! Получай письмо!» ( к Нине Николаевне,
сельскому библиотекарю, чаще обращались по отчеству, хотя ей было всего
каких-то тридцать с небольшим).
– Я сейчас… Отдохни тут, на борозде, – не сумев скрыть волнения, сказала
сыну Нина и заспешила к дому.
– Ладно, только ты побыстрее, сюда…– зачем-то произнёс Павка, словно
предчувствовал что-то неладное, но подумал: вот бы весточка от отца…
Нина, присев на скамейку, пробежала глазами письмо сестры и стала
подниматься, как вдруг Василь шагнул к ней и сказал: «Что мучаешь дитя?!
Выходи за меня, вдвоём легче – мужчина в доме, буду отцом твоему сыну.
Не вернётся уж твой. Вон сколько лет минуло после войны… Не вернётся».
Павка, услышав почтаря, кажись, в два прыжка оказался у скамейки.
Схватил свою маму за руку и что есть сил потянул за собой, на огород.
Неспешно забросив её окучник в малинник, решительно, по-мужски, сказал:
«Сядь рядом, я всё сделаю сам…»
Едва сдерживая слёзы, мать вдруг увидела в сыне взрослого и тут же
спохватилась: «Я, я отнимаю у него детство. Никаких Василей…»
Обедали молча и так же молча закончили вечером работу на огороде.
Ложась спать, Павка, как ни в чём не бывало, произнёс: «Мам, разбуди меня
на рассвете, пойду на рыбалку. Удочка готова».
С рыбалки сын принёс трёх окуней и щурёнка. Получилась вкусная уха.
Как всегда, вставая из-за стола, Павка сказал: «Спасибо, мам». «Спасибо
тебе, мой кормилец», – ответила мать, особо выделив слово «кормилец»,
чему он смущённо улыбнулся.
Лето в деревне – воля вольная! С утра у детворы работа в доме, на
огороде. После обеда – ватагой в лес или на речку купаться, а затем
поваляться в душистой высокой траве на лугах и принести в дом скромный
букетик луговых цветов
Так и пролетело лето у Павки. Пожаловал сентябрь с четвёртым
классом. Учился он ровно, до среднего не опускался, но и в отличники не
рвался, хотя мог бы, при желании.
Как-то Павка раньше времени пришёл из школы. Шагнув в избу, застал
картину: почтарь играет на гармошке, лихо распевая частушки-нескладушки:
Волки воют на болоте –
Стали мы бояться.
Продал дом, купил ворота –
Стали запираться. \
В марте кот завёл подругу –
Весел до безумия.
«Мёд» испив, пустил по «кругу» –
Сей плоды, котармия…
А на мамином лице гуляет беззаботная улыбка, какой сын не видал
у неё. Если же улыбалась, то как-то грустно, и Павка догадывался отчего:
она по сию пору ждала отца, хотя прошло уже шесть лет, как та отгрохотала.
« Чему она сегодня радуется? Устала ждать? А я не устану никогда, буду
ждать и ждать!» – как молния, мелькнула мысль в голове мальчонки. Он
вмиг оказался на улице, бросился в кусты малинника, дал волю слезам, сам
себе приговаривая: «Без отца, а теперь и без матери…не ищет меня».
Но детское сердце отходчиво, как июльская утренняя гроза: вспугнёт
короткой молнией, да и удалится, гонимая ласковым тёплым ветерком. Вот
и Павка, утолив свою детскую душеньку слезами, вышел из кустов, взял
лопату – и давай перекапывать грядку под зиму.
Вскоре он услышал строгое мамино: «Сын, обед!» И он этому даже
обрадовался, тем более, что в доме почтаря не было. Обедали молча. Затем
он взялся за свою холщовую сумку, аккуратно разложил на столе учебники и
углубился в подготовку заданий.
Ночью несколько раз просыпался, снова и снова думая про минувший
день. К утру у Павки вызрело решение…
– Мама, я отдаю тебя замуж. Только пусть почтарь меня не называет сыном.
Я не его, у меня есть отчество – навсегда…» – за завтраком тихо произнёс
Павка.
– Я обдумаю…Он тебя не обидит, – не сразу ответила она..
***
Почтарь, Василий Васильевич, вошёл в дом как-то незаметно, тихо,
сразу же взялся за мужские дела: поправил осевшее крыльцо, подлатал
протекающую крышу, обрезал в саду старые ветви ягодных кустарников.
Делал всё не спеша, но уверенно, будто век был хозяином этого дома.
Было у него родное гнездо: мать, два брата-близнеца (студенты) и он,
старший. Да война… Оба брата погибли на фронте, мать горя не выдержала,
а дом вскоре после её погребения сгорел.
В марте 45-го Василь впервые за всю войну был ранен в ногу. Врачи
чудом её спасли, но хромоту «записали навечно», а потому – комиссовали.
Опираясь на палочку (он называл её «моя подружка»), пришёл на
пепелище, а затем – к холмику матери. Ещё идти было некуда и жить негде.
– Васёк, заходь в мой дом, да и живи, места хватит двум сиротам,– услышал
вдруг солдат, когда заковылял по деревенской улице.
Это звал сосед, дед Матвей, совсем одинокий, вовсе не имевший своей
семьи. «Надо же, старик прочёл мои тяжёлые мысли, добрый, знать…» –
подумал Василь и подошёл к деду. Говорили, о чём болели их души, и
солдат остался у деда.
– Воин Руси, хочешь кататься в тарантасе? Подарю и лошадку, чтоб ты из
района почту привозил, да и доставлял её во все десять деревень нашего
сельсовета, – предложил председатель сельсовета Иван Иванович, проходя
мимо домика деда (председатель тоже инвалид войны: его правый рукав
был пуст).
– Василь я. Вот грядки немудрёные готовим под овощ. Лошадей люблю.
Можно и с телегой, только чтоб без дела не быть, – согласился солдат.
– Значит, так: по вторникам и четвергам – в район, а в остальные дни –
по деревням. Завтра вторник, начинай, – распорядительно заключил
председатель.
Так вчерашний солдат стал служить на почте, а сельчане уважительно
называли его «наш почтарь». Но жизнь – штука не ровная: приметилась ему,
Василю, библиотекарь. Решение на ней жениться пришло как-то само собой.
***
Отчим Павки часто заходил к деду Матвею, совсем ослабевшему,
помогал ему по дому. Однажды за ужином, как бы невзначай. Нина сказала:
« Не лучше ли деду Матвею жить у нас…» И вскоре в доме появился дед.
Если с отчимом у Павки никаких отношений не сложилось – с дедом у них
завязалась дружба, что у мальчишек называется «по гроб жизни». Дед
никогда Павке не указывал прямо на его ошибки-промахи в поведении, но
меткими шутками, крылатыми народными фразами, что учат человека добру
и милости, лил, как из рога изобилия. Павка понимал, впитывал…
Через пять лет в семье появился Митя, неугомонно крикливый и
днём, и ночью. Взрослых сей «порок» новорождённого вроде не беспокоил,
а Павку, десятиклассника, раздражал. Не полюбил он братика и потом, когда
младший подрос, будто что-то предчувствовал.
Матвей прожил в семье почти пять лет. Оставил этот мир весенней
ночью, тихо, никого не беспокоя. Отчим отёр скупую мужскую слезу, Нина
плакала, как по самому близкому родному человеку. а Павка…рыдал,как по
безвременно ушедшему другу, какого уже никогда больше не будет.
«А у меня впереди целая жизнь. И буду я хирургом, как ты советовал», –
мыслил Павел, прощаясь с дедом.
***
Волнуясь, Павел искал себя в списке зачисленных в мединститут:
«… Котов, Лукашин, Ливнев, Листов Павел…» Улыбка радости не сходила с его лица весь день.
Полетели студенческие дни быстрее, чем школьные с туманным
будущим, Лекции, семинары, практика… Минули шесть лет, и Павел был готов к скальпелю.
К выпускному вечеру Павел Листов и Лилия Светова оформили
свой брак, тем самым совместив два важнейших в жизни события: получение
диплома и свадьбу.
Оба стали успешными детскими хирургами Только вот своих детей
у них не появилось. Но для маленьких пациентов они были порой больше,чем родители. После их скальпеля не погиб ни один малыш. Поистине – спасители сотен детишек. И не только детей. За три года службы в Афгане вернули к жизни сотни наших бойцов. Будучи уже пенсионерами, спешили каждый день в операционную.
– Скажи, мой Павел Саввич, для чего живёт человек? Вот, например, я… –
вдруг спросила Лиля, уставшая до «не могу» от пятичасовой операции.
– Для своего ДЕЛА, например, … как наше – лечить, спасать жизни, уловив
философию вопроса, неспешно ответил Павел. И внимательно посмотрев на
супругу, про себя отметил: бледная, какая-то тихая стала, будто смирилась
с чем-то неизбежным, непреодолимым.
«Завтра идём на УЗИ. Не протестуй, надо тебе обследоваться», –
строго сказал Саввич, предполагая диагноз супруги. «Как же я, врач, каждый
день вижу страшные недуги детей. А в самом близком человеке изменений
не приметил. Как?!» – этот вопрос не дал ему заснуть до утра. И не зря:
редкая саркома точила организм супруги. Через три месяца Лиля покинула
сей мир.
Над могилой повисла тишина, та, кладбищенская, разделяющая,
кажется, мир ЭТОТ и ТОТ. Застучали по гробу мёрзлые комья земли, вскоре
образовавшие холмик.
Стоя у свежего холмика, Павел почувствовал первую боль в сердце,
сквозную, колющую. В голове проносилась лента всей жизни, будто он уже
стоял с повинной перед Владыкой Небесным: мелькнуло детство, юность,
студенчество, где встретил Лилю. Далее – … только ДЕЛА, Но на одном
«кадре» лента остановилась. Трёхлетняя командировка в Афганистан.
Когда уже сворачивали госпиталь, готовясь к выходу из Афганистана,
«случайный» осколок снаряда от маджехедов задел левый бок Лили.
Прооперировали тут же. Благополучно. Годы и годы, казалось, что без
последствий. И на тебе… Некогда пострадавшее лёгкое вновь получило
«выстрел», уже смертельный.
. « ... моя Лиля отслужила своему ДЕЛУ, беззаветно, как и положено
избравшему профессию медика. Пациенты, операции – что ежедневная молитва, которую нельзя не знать и в которую нельзя не верить», – как бы подводя итог потери, размышлял Павел при выходе с кладбища.
«День ныне, оказывается, солнечный… Видать, не последний. Знать,
людям улыбается и мне тоже… Жизнь – улыбка (по Моцарту)», – подумал доктор и поднял лицо к солнцу: по щекам скользнули бриллианты…
***
Больше всего Павел Саввич боялся дня, когда ему напомнят о « праве
на заслуженный отдых». Не напоминали – сам ушёл в семьдесят пять: зрение
стало подводить. Занялся архивом: систематизировал свои научные статьи,
дневники, фотодокументы, отзывы благодарных пациентов.
Время летело, как мгновения: вчера был понедельник – сегодня уже
понедельник. Доктор понимал, что на финише жизни время, как стальная
пружина, сжимается. Неведомо, когда выстрел-разжим… И он спешил.
Торопился не зря: фашисты со столичного майдана оккупировали
Мариуполь. Начались грабежи, расстрелы, столбы «позора» – страх обуял
ещё недавно мирный город.
« Но на силу всегда находится сила – и это СИЛА русских воинов.
Они, как во все военные лихолетья, спасали слабых. И меня…» – мыслил
доктор, заходя в вагон поезда.
– Дедуль, куда тащимся? – бесцеремонно бросил вопрос попутчику молодой
человек, зайдя в купе без «здравствуйте, выказав своё пренебрежение к
солидному возрасту.
– На Родину, – нехотя ответил Павел Саввич.
– И где она, твоя Родина, старый? – не унимался вошедший (лет тридцати)._
– Батюшка Урал. А ваша родная сторонка где, молодой человек? – спросил
старый, выделив интонацией слово «ваша».
– Я человек мира, то бишь планеты. Где мне хорошо, выгодно – там и родина.
А что, я свободный человек, имею право выбора… Например, не хочу воевать
за богачей, поэтому завтра буду в Лондоне, затем до Америки
махну. Пусть другие бьют хохлов, кому выгодно…– как скороговорку выпалил
молодой.
– Не хохлов, а фашистов бьют, и поделом… Мой отец погиб в прошлую
Отечественную. Я, дитя войны, весь свой век сирота по милости немцев.
А ныне они опять всей Европой с Америкой вместе навалились на нас.
Толкают ко вселенскому пожару, так и требуют от русских «пожаловать к
ним в гости», как это уже случалось не раз. Будь я молодой, навсегда бы
туда пришёл, навечно лишив их волюшки, Их «демоНкратию» оставлять без
присмотра нельзя», – искренне выговорился доктор.
Тут на нижнем месте начал ворочаться вроде бы спящий пассажир.
Неспешно сел. Осмотрел купе, пассажиров и, обратив внимание на руки Саввича,
тихо спросил: « Доктор, вам мешают отдыхать?»
– Да нет, не мешают. Отчего вы решили, что я доктор? – удивился Павел.
– По выдержке под напором нечисти и по рукам. Вы – хирург. Узкая ладонь
и длинные точёные пальцы. Такие же умные руки недавно работали со мной в
госпитале. Удачно так, что не верится в спасённую ногу. Еду в отпуск, а
затем снова туда, к друзьям, бить всякую мразь, которая, как когда-то
Гитлер, готовится к параду на Красной площади. Даю СЛОВО: «парад» этой
нечисти мы обязательно устроим – опять будут помнить лет сотенку…
Я - Илья, двадцати пяти лет. Танкист, Тоже еду на Урал.
Павел слушал танкиста и думал: « На таких Русь-Матушка стояла и
стоит ещё. На твёрдых и могучих плечах будто только что сошедшего с картины Васнецова одного из богатырей – Ильи Муромца, Вот такие и вытаскивали из мариупольского ада детей, женщин, стариков, среди которых я. Поклон до земли
вам, воины, живые и павшие…»
С этими мыслями он, кажись, задремал. Но не успев заснуть, услышал
чуть приглушённый, командирский голос танкиста: «…ты, планетная нелюдь без родины… сейчас будет станция… немедленно по-тихому выходишь. И – пешком до лондонов, америк. Прослежу. Главное – забудь навсегда про землю Русь… Минуло время «либдемоНкратов».
Станция. « Планетный без родины» выходил из вагона молча и как-то
неспешно, знать, принимал важное решение. Доктор, видя сию картину, подумал:
«… прозрел бы, да и с танкистом в одну машину…» .
***
Поезд тронулся. Илья вскоре заснул. А Саввичу не спалось. Он, как,
очевидно, всякий, перешагнувший за восемьдесят, разучился спать. Мысли
так и норовят подводить итоги земного пути. Вот и теперь ему думалось:
«Жизнь – что птица: обретя силы в родительском гнезде, однажды
взмахнёт молодыми крылами и – вверх, в синеву, на волю, где в извечном
споре тёплое солнышко и грозовые тучи, победа и поражение, сладкая ягода
и лебеда, единственная любовь и естественная утрата, верность и внезапная
измена… Но настаёт час, и птица, лишаясь близких, слабея, теряя друзей по
небу, в одиночестве тихо опускается на землю, к тому гнезду, где вставала на
крыло. Но гнезда тоже давно нет… Грустно и по-сиротски одиноко. Что ж,
мы приходим в этот мир поодиночке и уходим тоже по одному…»
Солнечное утро разбудило пассажиров. Конечная станция.
«Ну вот и прибыли», – чуть слышно произнёс Павел Саввич, вставая
с места. и тут же стал тяжело оседать, как-то неестественно, будто вмиг
обезножел. На лице его появилась еле заметная улыбка, та, уже неживая
улыбка, когда любящий прощается с любившим без надежд на встречу.
Послесловие
У вагона доктора никто не встречал. Илья, привыкший мгновенно
принимать решения, по проездному документу взял на себя все хлопоты
о похоронах.
В паспорте доктора был адрес тех, к кому он ехал. Танкист нажал
на кнопку звонка в квартиру. За дверью послышались неторопливые шаги.
Дверь со скрипом открылась. У порога стояла пожилая женщина в слезах.
Явно из уважения к человеку военному негромко сказала: «Вера Ниловна я.
Проходите».
Илья чётко, по-военному, представился, кратко изложив случившееся.
Назвал кладбище и номер могилы Павла Саввича.
– Мне бы увидеть племянника, к которому ехал доктор… чтобы… –
осторожно начал Илья.
– Нет его. Нет их: мужа, сына и внука. Сбежали… Митя, мой муж, (брат
Павла Саввича) ещё в восемьдесят втором году, прибыв в ГДР как турист,
ускользнул за Берлинскую стену. С тех пор – ни слуху ни духу. А сын и
внук – по той же дорожке, только в дни нынешней мобилизации. Горько .
Выходит, я плохая женщина-мать, раз от меня бегут самые близкие.
Но мне не по силам постичь – как это в годину тяжёлых испытаний всё
родное бросить… предать.
Илья слушал тяжёлую исповедь незнакомой женщины и думал: « Благодать тому, кто верен своей Земле и ближнему своему. Кара тому и его потомкам, кто предавал. Так есть, так и будет вовеки. Уверен».
25.02.2023 г.