Посвящается светлячкам, которые
в непроглядном мраке ночи
остаются маленькими огоньками надежды.
Эпилог
И всё же мне иногда хочется, натянув капюшон балахона, в сумерках дождливого вечера сидеть на лавке пустого сквера, и вдыхая горькие клубы табачного дыма, смотреть, как с неба падают дождевые капли. Они падают с неба и летят в пропасть отделяющую меня от окружающего мира. Я смотрю в небо оно свинцово серого цвета, оно сливается с выпускаемым мной дымом. Я смотрю в пропасть и не вижу другого края. Я подставляю дождю ладони и он ласкает их нежной прохладой. Дождь падает с неба в пропасть, а я сижу посредине, окружённый туманом дыма.
Я сижу в этой пропасти, но я не на дне, потому что она бездонна и я не с краю, потому что она бескрайна. У меня нет выхода, кроме как натянуть капюшон посильнее и прыгнуть, но мене не хватает смелости.
Я продолжаю курить и думать, я вижу зелёные листья и редкие лица прохожих, но между нами пропасть. И я решаюсь прыгнуть. Я закрываю глаза и стиснув зубы ныряю в пустоту бесконечной бездны. Мир пролетает как через трубу калейдоскопа, в котором искристые стекляшки организуют хоровод вселенной. Я вижу там все свои чувства, события, близких. Я вижу весь мир, но он далеко. Я тяну к нему руки, но он, как солнечный зайчик постоянно снаружи сжатых ладоней.
Дождь прошел и местами оставил лужи, я иду по ним в мокрых сандалиях. Тучи пропустили к земле солнце, и оно моя маленькая надежда. А я продолжаю падать в пропасть, что бы достичь мира, но он от меня так же далеко, как и прежде, но зато теперь уже светит солнце.
Авария
Вечер, и я наедине с пустым шоссе. На полной скорости движусь в сторону заката, который кривоватой полосой подытожил линию горизонта. В душе пустота, и злобная желчь в сердце, два желания быстрее и дальше. Я закуриваю сигарету, она отражается в лобовом стекле вместе с огоньками моих глаз. Сердитая тёмная ночь всё гуще объединяет краски в тёмном тумане безразличия. Злобно вжимая в пол педаль газа, Я лечу на полной скорости, как будто за мной гонится стая призраков или черная дыра, которая проглотит меня если я от неё но оторвусь. Крыша моей машины открыта и сильный боковой ветер пролетает сквозь уши, облака быстро движутся в сторону юга.
– О, Лис, как же ты меня достала, – я не смотрю на дорогу мне больше нравится наблюдать в зеркало заднего вида, как сливаются в единую полосу черты разделительной линии. Интуитивно я жду, пока машина наберёт полные обороты, для этого требуются секунды, но они тянутся как вечность. Ожидание в тягость.
Я свернул на узкую двух колейную дорогу. Близко растущие к проезжей части деревья смыкались над ней, как будто здоровались за руки. Мне нравится их шелест на сильном ветру, они переговариваются как живые. А я несусь во мрак ночи, выхватывая из её пределов лишь два больших пятна освящённых фарами. Раздались первые раскаты грома. Я притормозил, что бы закрыть крышу, и она с характерным техническим шумом сомкнулась надомной. Практически сразу, с нарастающим грохотом обрушился дождь. Дворники захлёбывались разгребая потоки воды. Но, это лишь усиливало азарт, и я набирал скорость, ветки деревьев изредка цепляли лобовое стекло и тёрлись о боковые двери.
Безнаказанность наверное губит, два лунно-белых огонька лишь успели мелькнуть перед глазами и только после сильнейшего удра я понял что это был фары.
Больница
Я очнулся в сине, белой комнате с ощущением того, что попал в настоящий ад. Не было не одной части тела, которая не болела бы, шея не вращалась и я только по средствам неимоверных усилий смог подробно разглядеть верхнюю часть стены переходящую в потолок. Лампа дневного света слепила глаза. И время остановилось, уступив место боли.
Прошла минута, или вечность, я не знаю, улыбающееся лицо пухленькой женщины в белом чепце склонилось надомной шевеля губами. Наверное, она, что-то говорила, но я не мог разобрать её слов и закрыл глаза. Снова темнота и забытье. Потом длинный больничный коридор с теми же противными лампами дневного света, и назойливо неприятный скрип каталки. Лица докторов, в сине-зелёных халатах склонившихся надомной, они смотрели снимки, бубнили сквозь маски непонятные слова, и ощущение, что так было всегда, и что именно так и должно быть не покидало меня. Сознание сдалось и словно сказало good-bye.
И вот я, где-то под потолком с ощущением невероятной лёгкости и первое мгновение не могу вспомнить, где и кто я. Странные люди в длинных халатах прикладывают, какие то пластины к лежащему, на кровати с колесами, человеку. Его от этого сильно встряхивает, а ему вроде всё равно.
Потом медленно с нарастающим рокотом лавина воспоминаний как будто догнала меня и я начал понимать, что на кровати с колёсами вовсе не какой то человек, а я сам, и это меня катят эти странные люди неизвестно куда. Я вновь увидел этот длинный коридор с мерцающими лампами. Я всё понял. Меня больше нет, я умер, много раз в кино я видел такие ситуации, у меня началась настоящая истерика. Я подбегал к каждому из них кричал, тряс их за плечи бил по щекам. Пытался разбудить себя. Я просил, уговаривал, умолял, но никто не обращал на меня внимания. Даже я сам оставался безучастным к своим мольбам. Врачи медленно катили каталку как в замедленном кадре фильма, меня для них не существовало.
Я пошёл следом, по узкому длинному коридору, чувство одиночества привело меня к необходимости окончательно признать факт своей земной смерти.
Но как же это так, ведь я же здесь, никуда не делся? Мысли в карнавале чувств абсолютно беспорядочно плясали в голове. «Неужели в этот раз не обошлось?» «почему же все кончалось так быстро. А что вообще было?» И один всё более чёткий вопрос, яснее и яснее вырисовывался среди этого беспорядка: «Почему?!»
Действительно почему? В ретроспективе начали прокручиваться все события прошедшей жизни. Последняя поездка и фары грузовика под, бампером которого я так неудачно припарковал свой Порш. Все состояния переживались заново, каждая мысль и каждый жест. Всё вновь и вновь все эмоции словно ожили, хотелось остановиться присесть подумать, но это было невозможно. Я стал как эфирный, и неизвестный ветер гнал меня всё дальше по коридору. Всё более мутными становились силуэты врачей и каталка – коридор темнел и только в конце оставался ещё свет.
Я вспомнил последний вечер с Лис, на кануне аварии, вспомнил нежный свет её похотливых зрачков в полусумраке бара. Грациозно изящный стан, чуть прогнутую спину, её неправильный прикус и закушенную нижнюю губу.
В тот вечер она была в ударе, казалось способной завести всех вокруг, даже безжизненную барную стойку. А мне наоборот было не по себе. Стараясь бросить курить я совсем потерял голову, которая, кстати, безумно болела. Уже опрокинув две стопки бренди и, осознавая, что придётся вести машину обратно домой, я отговаривал себя пить третью. Лис крутилась, вначале, вокруг меня: играла со мной взглядом, пробегала своими изящными пальцами по моей груди, отводя при этом манерно взгляд. Все её выкрутасы оставляли меня безучастным, дерьмовость моего настроения с лихвой покрывала её веселье. Естественно ей наскучило моё поведение. А может она просто, во что бы то ни стало, решила достать меня и поэтому устроила настоящее шоу.
Лис, жгучая брюнетка с роскошным количеством прямых волос грациозно спадавших по её плечам до середины спины, казалось, имела по эталону точёную фигуру. Её игривый и местами колкий характер всегда прослеживался в блеске карих глаз. Лис без труда привлекала к себе внимание, просто пройдя мимо, а в тот вечер она позволила себе гораздо больше чем просто ходьбу. Мне хватило двадцать минут её представления после которых я хлопнув по столу вышел.
Потом я курил, ехал на машине, гнал, думал, что мне всё равно…
Я вспомнил, как встретился с ней пол года назад на вечеринке у товарища. Она вела себя приблизительно так же как в тот последний вечер до аварии. Возможно тоже пыталась добиться чей-то ревности, а может просто веселилась. Увидев её тогда, я прилип к ней на пол года она практически полностью занимала всё КПД моего мозга, не оставляя в нём места для других дел. Лис вертела мной как монетой между пальцев. Я позволял ей все, что она могла придумать. Часто ей нравились невинно злые забавы. Например, обрызгать прохожего, проскочив на полной скорости вдоль кромки тротуара. В больничном коридоре я вспомнил даже лицо одной пострадавшей бабульки, наполненное не злобной печалью разочарования.
Потом я вспомнил время проведённое в Кембридже, экономический факультет, свою группу. Нудные лекции, весёлые пьянки и отвязные вечера. Кембридж это та пора в моей жизни, в которой я не в чём не нуждался и всё имел. Учёба меня не тяготила, да и свободного времени хватало. Папино наследство с лихвой покрывало все растраты на мои потребности, а мам не беспокоила меня.
Отца не стало, когда мне исполнилось тринадцать. Пуля киллера разорвала его сердце на мелкие части, и выбросила остатки наружу через образовавшееся в спине отверстие. Мне было тринадцать, и я долго плакал. Я любил отца, но любая, даже самая тяжёлая боль глохнет под тяжестью времени.
Не очень хорошие отношения с матерью разладились в конец. У неё была своя жизнь, а у меня жизнь в частном лицеи. Настал период моей полной несвободы, большего количества следящего за мной нянек не было у меня с момента самого моего рождения.
Зато после выпускного бала мы с приятелем, как бы празднуя свободу угнали машину директора, просто ради весёлой шутки.
Выпев для храбрости, натянув на лица маски, мы на глазах у всего лицея и самого директора двумя шмелями залетели в его машину, пока, тот вышел на секунду, опрометчиво забыв достать ключ зажигания. И сопровождаемые визгом покрышек мы вырвались со школьного двора.
Спустя каких то двадцать минут мы ехали по хорошо освящённой автостраде.
– Жми, – крикнул мне Санек, и милицейская сирена зарницей моргнула в дальней перспективе правого зеркала. Вдавливая в пол педаль газа, я разогревал покрышки директорского мустанга, выжал из него все соки. Ментовские машины не успевали петлять за нами в густом потоке автотранспорта. И мы наверное незаметно свернули на мало освящённую двух-полосную дорогу.
Азарт разгонял страх, а адреналин кровь. Совершенно стемнело и только два ярких луча фар выхватывали из тёмных лап ночи куски асфальта. Санек забил сплиф и я, наверное, в первый раз в жизни в серьёз, с удовольствием закурил. От этой привычки, потом, старался избавиться долго, так и не смог. С бешеным рёвом мы мчались, проникая в самую глубь тёмной, летней ночи. Но не долгим было наше веселье. Менты просекли нас и из самой глубины безмятежного мрака, покой наших ушных перепонок нарушил протяжный звук серены. Мы выключили фары и свернули на грунтовую дорогу рассекающую пшеничное поле.
Шутка начала казаться опасной. Да и небо обрадовало мелким дождём. На крутом повороте, у перелеска, наш заднеприводный форд занесло и и бросило со всего размаха на близь растущую берёзу. Мотор заглох и мирные дворники равномерно разгребали дождевую пыль. Мы бросив машину, пустились на утёк. Вскоре её нашли, а нас искать не стали и этот случай остался фрагментом воспоминания в нашей биографии.
В своё время смерть отца настолько потрясла меня что породила в моей душе глубокий конфликт. Противоречивый дуализм окружающего мира повергал меня в глубокое уныние, переходившее временами в депрессии. Начатки религиозного сознания привитые мне в детстве набожной бабушкой превратились для меня, со временем, в горькую плеть на фоне закисающего в собственном соку пороков, мире. Наверное, не заметно для себя я стал марксистом. Религия превратилась для меня в нимб святости над озером слёз – цивилизацией.
Я помню разговор со священником который говорил мне, что через страдания мы как глиняные горшки через горнило печи приобретаем свой цвет и твёрдость. он говорил мне что не мерой страдания измеряется счастье и тем более не в удовольствиях его надо искать. он сказал что истинное счастье заключается в том что бы быть с Богом.
А я ответил ему:
– Ты покажи мне своего Бога. Где Он? – сказал я.
Я сказал отцу Михаилу, так его звали:
– Бог оставил землю, а мы все, в бездонной пропасти которой является этот мир. Он не потрудился создать нам опоры и мы постоянно падаем. И вся жизнь это просто падение вниз.
С детства, не помню точно с какого возраста, я ощущал себя на краю пропасти, отделяющей меня от мира. Только не от того мира в котором я жил, а от прекрасного истинного мира в котором я должен был жить но почему то не попал туда. Я помню что сидел на лавке в небольшом сквере и мне казалось: я на краю пропасти за которой находится прекрасный мир и до которого мне не допрыгнуть. Пропасть эта была бездонной и бескрайней, поэтому я был с краю и не с краю, и не в центре, не на дне и не на поверхности, даже не в пропасти и не вне её. Смерть отца усилила ощущение бездны.
Батюшка Михаил сказал мне тогда, ещё, что: я не прав и Бог дал нам опору. Этой опорой является религия и вера в Его воплощение. Исполнение заповедей которых он нам дал является путём к умиротворению душевной бури. Победой над унынием и депрессивной тоской. Вера в Бога и осознание Его присутствия освободит меня от ощущения бездны в душе. Батюшка говорил, что пропасть, это ощущение первородного греха и собственной греховности. Он говорил о том, что только живое Богообщение может избавить от этого.
– Ходи в храм, исповедуйся, участвуй в других таинствах и Бог будет с тобой.
Я ему не поверил. И абсурдом казалось мне то что всё человечество расплачивается за совершенное когда то очень давно двумя из нас. Но об этом я не сказал. Тем более я знал как легко отец Михаил отпускает грехи отцу потому что тот жертвовал на его приход большие деньги. Я знал это и некоторые другие моменты, мне не верилось, что отец Михаил причастник живого Богообщения. А раз он сам не знает о чём говорит, то и нечего его слушать.
Позже я вообще стал оставлять подобные рассуждения. Я разжёг в своей пропасти большой костёр и под пьяные волынки вакханок пытался поймать в кулак солнечного зайчика который постоянно оказывался снаружи сжатых мною ладоней. На экономическом факультете религиозная проблематика не беспокоила меня, а с Лис моей похотливой вакханочкой я полностью забыл про подобные рассуждения, и в бешеной пляске под руку с Вакхом я продолжал падать в низ не находя опоры.
До поступления в школу, в самый канун первого сентября мы с моим тогдашним товарищем подожгли сторожку старика Мурата, охранявшего въезд в наш посёлок. Он едва успел выскочить, а нам было интересно как взорвётся газовый баллон. Баллон бабахнул, да так что от сторожки осталась только яма, а старый Мурат, похоже, окончательно оглох на правое ухо. В общем мы остались довольны результатом.
Я поступил в первый класс и отец в честь этого устроил огромный салют. Разноцветные пороховые бабочки восхищали меня, я прыгал от радости и думал: что ничего красивее больше в жизни я не увижу. Школьные годы: жалобы учителей, походы родителей в школу, но при этом меня никто не разу в серьёз не наказывал. Год за годом и течение жизни становилось всё более однообразным в силу повторения сюжетов. Казалось дно пропасти, где-то близко. И вот как гром с неба смерть отца, сразу всё пошло по-другому. Я в закрытом колледже и не, потому что мама меня не любила. Скорее наоборот, она просто не знала, что со мной делать.
В университете я прожигал наследство отца на свои прихоти, а мать на любовников.
В жизни любому моему проявлению сопутствовал праздник. В честь моего дня рождения отец устроил роскошный маскарад, пригласил человек пятьсот, устроил салют. Конечно, всего этого я не помню, и не жалею об этом. Много ещё впечатлений, таких как первая любовь, и первый отдых на море сливались передо мной в единый карнавал. События эмоции чувства, как стекляшки в калейдоскопе собирались в узор, законы которого ведомы одному лишь Вершителю судеб. Но всё словно вольтова дуга, замыкалось на смерти отца с одной стороны и отношениях с Лис на другой. Длинный больничный коридор с мерцающими лампами дневного света, непроницаемые маски хирургов, плачущая мать бегущая вслед за коляской. Я словно за мутным стеклом и события прошлых дней не отделимы от настоящих. Они теряют смысл и снова передо мной моя старая пропасть, я танцующий вокруг костра под руку с Лис. Её игривое лицо и блеск больших карих глаз.
Всё остальное пропало, Лис увлекает меня в даль. В скоре пропадает и оно, я снова наедине с пустотой бездны.
Раздался треск словно электрический, меня передёрнуло, как от прикосновения к сосульке в очень жаркий день. Ужас пребывания в измученном теле снова стал кошмарной реальностью. Видимо моё сердце запустили электрошоком и теперь несколько человек стараются сохранить равномерности его работы. Они склонились и маракуют надо мной – эти призраки в сине-зелёных халатах. Капли пота нависли у них на носах и глаза замерли в змеином взгляде. Наверное громадное количество обезболивающего сдерживает резкую боль травмы и вместе с ней все мои жизненные потенции.
Я снова покидаю их, но уже не для того что бы простится с жизнью, всесильные чары сна увлекают меня за собой. Мне снится Лис, её игривый взгляд, мы где то на прекрасном лугу среди дубовой рощи. Мы гуляем под руку, она на руках держит котёнка, он покусывает её палец и беспомощно мяукает. Нас окружают солнечные лучи, в них волосы Лис отдают полированной гладью эбена. Её лицо как вырубленное из карарского мрамора хранит в себе равнодушное спокойствие, отвечая лучам блеском хорошо отполированных граней. Лучи всевидящего солнца кажется, проникают везде. Трава в их свете блестит агатом, деревья отдают ультрамарином и всё какое то эфемерно прозрачное. Мир, словно воздушный шарик накаченный солнцем. Только равнодушные глаза Лис остаются непроницаемыми для его лучей. Они хранят в себе безотносительно усталое выражение зрачков, глядя в которые ловишь себя на масле, что им много сотен лет. Лис держит меня под руку, я хорошо её вижу, вижу её ноги печи и стан. Но я не вижу себя. Я ощущаю все эмоции и чувства, передвигаюсь, вроде даже живу, но не вижу ни своих рук ни ног, меня как будто нет и в тоже время я здесь.
Мы идём с ней по низкорослой траве, медленным шагом, она мне что то нежно шепчет на ухо, словно убаюкивает шелестом своего шепота. Зелёная дубрава кончилась, осталась, где-то далеко позади. Спереди только равномерно стриженая трава уходящая далеко за горизонт. Я оборачиваюсь назад и там тоже самое. Лис как будто не замечает этого. Она продолжает нежно гладить своего котенка и рассказывать мне свои истории. Мне становится страшно, я чувствую, как становлюсь чем-то маленьким и жалким. Я ощущаю себя котенком на руках у лис. Она гладит меня, нежно шепчет:
- Ах, ты мой хороший, славный маленький котёнок.
Я испуганно озираюсь и вижу за горизонтом отца. Он стоит с той стороны луга, я вижу как он улыбается. Он далеко, но от меня не ускользает не один его жест. Я хочу пойти к нему, прыгаю с рук Лис, и плюхаюсь носом в траву, чихаю и пытаюсь бежать в перёд. Но трава мешает моим лапам, я понимаю, что зелёная бездна не преодолима. Лис снова берёт меня на руки, гладит, я смотрю, как мы уходим в сторону, и отец остаётся с права. Я не плачу только потому, что котята не умеют плакать, а Лис продолжает нежно и даже приятно чесать меня за ухом. Наверное, я начал мурлыкать и проснулся. Передо мной стояла она.
Лис пришла как всегда немного не кстати, и как всегда не навязчиво изящно. Она сидела на краю моей больничной кровати, сложив руки на коленях, и смотрела мне в лицо, молча, с выражением упрёка, но в то же время очень нежно. Я понял, что до сих пор без ума от неё. У окна, спиной к комнате стояла мать. Тоже молча, прямо, но слегка растерянно, её плечи подрагивали, она поднесла к лицу руку, в ней был носовой платок. Губы Лис зашевелились, и я едва расслышал её ровный голос:
- Он очнулся, – сказала она, вероятно, моей матери. Та обернулась и бросилась ко мне. Мама была та же, что всегда только заметно постарела. Я не видел её уже около года. Она плакала, хотела вначале обнять меня но потом сдержалась. Просто встала неподалеку от Лис и смотрела, как я моргаю. От боли я не мог говорить. Тело горело, словно в огне губы не слушались. Засохший язык во рту припекся к нёбу. Тяжело было дышать, я постарался улыбнуться, но мать только сильнее заплакала. От усталости я снова отключился.
Мне кажется я видел солнце и звёзды. Я был от него так близко! Казалось, кроме него ничего нет. Солнце ослепило меня и я проснулся.
За окном шёл дождь. В палате было пусто, я слышал стук своего сердца и дождя по карнизу. Я не мог вращать головой, поэтому видел только потолок и верхушку окна по которой стекали дождевые капли. Я не мог уснуть, я не мог шевелиться, мне неудобно было лежать на спине. Мне стало безумно скучно и одиноко, я начал думать.
Я думал о том, что со мной случилось, о своей прошлой жизни, о своих ведениях, о путешествие по коридору. Теперь я точно знал, что есть душа и тело. Само по себе наличие этого дуализма открывало для меня очень многое. Я знал что дела мои очень плохи и скорее всего я останусь инвалидом. Но несмотря на это я не жалел о совершённом, я знаю что сделал бы тоже самое, потому что я есть я и я не жалею о том что я такой какой есть. К этому моменту жизнь настолько мне наскучила, что любой финал был бы принят мной без душевного страдания.
Мне вспомнилось загородное ранчо, где жил мой дед.
Я приезжаю туда в солнечный день, пахнет навозом и парным молоком. Свежестью тянет с близь лежащего озера, в дедовой мастерской повсюду мягкие опилки и пахнет свежим деревом. Я бросаю чемодан прямо в кучу со стружками и обнимаю деда. Он опускается на табуретку, а я присаживаюсь на верстак. Он отхлёбывает из старой фляги, а я весело улыбаюсь. Мы болтаем. Я рассказываю о маме, семейных делах, спрашиваю о бабушке. Мы идём в дом. Мне наливают полную кружку парного молока… как там хорошо! Я не могу понять, почему так редко туда заезжал? Почему тратил столько вечеров в дымных барах? С шальными женщинами гонял по ночным дорогам, пил вино и вставал с похмелья. Курил гашиш, что бы расслабится, когда все так просто, достаточно было приехать в деревню, подальше от суеты мегаполиса и спокойствие само накрывало меня.
Я не понимаю, может это связанно с изначально заложенным дуализмом вещей. С душой и телом. Почему они тянут канат жизни каждая в свою сторону и уступив одной теряешь другую. Я думал об этом и о том, что в моей жизни нет нечего такого, что можно было бы вспомнить. Каждое событие, как уложенный кирпич в ровной кладке, вроде нужен, вроде на своем месте, но один от другого не отличим. В кино или книгах люди совершают дела о которых можно говорить и вспоминать, которые можно запомнить, но в жизни я не разу не встречал человека дела которого были бы достойны долгой памяти.
За размышлениями я потерял счёт времени, и не знаю сколько его прошло, может десять минут, а может несколько дней, может я спал а может, не мог заснуть. Реальность совсем расползлась и потеряла форму. Я продолжал размышлять и не заметил, как тихо вошёл Дэн. Он на цыпочках прокрался в мою палату, сопровождаемый шепотом медсестры подошёл ко мне.
Дэна я знал с институтской скамьи, и последнее время считал своим лучшим другом. Это у него на вечеринке я познакомился с Лис. Она была его хорошей подругой, мы часто общались втроем.
Дэн молча постоял у моей кровати, тяжело вздохнул. В руке у него были ромашки. Он поставил их в банку рядом со мной. Подошёл к окну и через несколько минут вышел.
Я снова остался один. Время шло однообразно ровно. Ночь сменяла день, день ночь, они вместе сливались в сутки, которые проходили как минуты или года. Меня посещали Мать, иногда Лис, но их присутствие было не многообразней потолка или стен. Я всё равно не мог с ними общаться. Для меня наняли сиделку, но я толком не успел разглядеть её. Самым интересными и разнообразными были мои мысли и сны. Причём реальность сновидений казалась гораздо более очевидной, чем явь. Теперь моя жизнь протекала в суете ночных грёз. Сны стали достовернее реальности, которая обрекала меня на одиночество однообразия. Стоило мне только сомкнуть глаза как я оказывался в кругу друзей, в центре событий. Я жил в разных временах, с разными людьми, под разными именами, даже в разных реальностях и мирах. Я встречал там старых друзей, приобретал новых. Конечно, среди них была мать, разные родственники отец и конечно же Лис. Лис была тенью в каждом из кошмаров и праздником в прекрасных снах. Она практически не оставляла меня. Иногда тащила в бездну, иногда, как Ариадна давала спасительную нить. На яву мы общались меньше чем во снах, тем более там не было таких жутких ссор и скандалов.
Как не странно в процессе болезни я стал лучше понимать мать. Я да же стал любить её, как и в детстве окружённый заботами многочисленных нянь я ждал её появления словно только она приносила долгожданную отраду спокойной любви.
То, что случилось со мной по дороге в операционную палату не давало покоя, тёмный коридор – калейдоскоп событий. Эти видения преследовали меня во сне и на яву. Часто в конце туннеля я видел отца, иногда я щель по нему под руку с Лис. Тоже ощущение, испытанное мной там, часто настигало меня: внезапно приходило днём, или, обрывая сон, коридор втискивался в него и дальнейшие события проходили в нём. Я не мог его избежать, я не мог перестать думать о том, что произошло со мной в тот день. Всё это изменило меня. Я стал думать о потустороннем. Меня начали интересовать вопросы, которые раньше проходили далёкой околицей мое сознания. Травма естественно повлияла и на характер. По крайней мере, на время. Я стал более скрытным, сдержанным, спокойным, особенно учитывая, что первое время я напоминал скорее растение, нежели человека. Мне принесли Библию, я читал её, а моя седелка переворачивала страницы, когда я дочитывал их до конца. Много прочесть, не удавалось, больше десяти страниц мой измученный мозг отказывался усваивать. За чтением я обычно засыпал.
Я не знал, какое число, какой день недели и какой месяц, я даже не знал сколько время потому что запретил сообщать себе подобную информацию. Жить жизнью которой не можешь жить, считать дни и часы которых не проживаешь абсурдно и глупо. У меня была своя собственная жизнь, в которой я жил, и в которой хотел преуспеть. По началу моя седелка взялась исполнять роль календаря, и каждое утро сообщала мне день недели и число. Бедная, ей, наверное, чрезвычайно скучно было со мной сидеть!
После какого то времени Библия начала поражать меня своей бескомпромиссной откровенность, и я начал читать различных христианских авторов. Я уходил в чтение религиозных текстов, как в древний лабиринт, пройдя по которому, смог бы обрести Грааль. Наверное я искал ответа, я искал своё когито, отправную точку от которой смог бы перестроить всю кладку событий собственной жизни.
В процессе увлечения богословием мои кошмары стали отступать. Призрак Лис и отца навещали меня всё реже. Зато настоящая Лис всё чаще вызывала улыбку на моём лице. Её беспрецедентно-ненавязчивые посещения, которые становились всё более приятными и частыми, начали заставлять себя ждать. Я снова возвращался в реальность, пока ещё не уверенной и слабой походкой, но всё же шёл к ней.
Однажды наверное вечером, а может и утром пришёл Дэн. Дверь распахнулась перед ним и он энергично как весенний ветер, с букетом ромашек, почему то ему нравилось дарить их мне, вошёл в мою палату. Всё как буд то завертелось под действием его энергии.
– Тебе уже лучше, мой друг? – спросил он беззаботно и нежно. – Я смотрю ты за долгое время порозовел! Ой, как у тебя здесь душно, - сказав это он открыл окно и маленький хоровод снежинок занесло ветром.
– С Рождеством тебя, - и он поставил ромашки в банку, как и в прошлый раз.
– Прости что сообщаю тебе календарную дату, но не мог сдержатся, и не поздравить! Извини!
Я приподнялся на локтях, действительно мне становилось лучше и начинал шевелиться.
– Дэн, ты как всегда вестник праздника, – сказал я, насколько мог весело. – Лис будет печь праздничный пирог, как она делала в прошлое рождество?
– Не знаю, к обеду будет яснее. Ба, да ты же не знаешь что отмочили Санек с Петриком! – оживившись от воспоминаний воскликнул Дэн. – Неделю назад напившись сели на машину и взяли с собой Санькова питбуля. Их остановил гаишник и давай гнобить. Они его посадили к себе чтоб дать… он сел а там питбуль рядом. Мент испугался и хотел выйти, а тот рычать да так страшно что тот передумал. А ребята по газам. Они весь день катались так по городу, по ресторанам ходили а мент сидел в машине с собакой. Вечером машину припарковали а собаку с постовым там оставили, он к тому времени уже не слова сказать не мог, поэтому не возражал. Главное он и вначале не очень ругался… питбуль страшнее рычал. С утра когда вернулись, открыли дверь пультом собака выскочила и давай лизаться, а мент там сидит. Они ему:
– Тебе что там понравилось?
Он молчит. В общем увезли служителя закона на скорой помощи он так ни слова и не промолвил. Ты представляешь жесть какая?!
– Даа! – Сказал я, - этот рассказ с одной стороны напоминал о весёлой жизни за периметром больницы, а с другой какое то новое чувство бессмысленности фоном проходило во время всего Дэнова рассказа. Я понял, что мир стал для меня более глубоким, чем просто череда развлечений. Поэтому я разделял веселье Дэна только на половину.
Мы посмеялись вместе с ним, он рассказывал мне другие новости, говорил что устроился в хорошую фирму на хорошую должность. Но он не хотел там работать, это его отец сказал, что не доверит ему дела компании пока тот не проработает несколько лет в другой фирме и не поймёт, что к чему творится в реальном бизнесе.
– работа конечно не ахти, приходится вкалывать, как обычному клерку. – сказал Дэн. – но без этого никак, ты же знаешь моего старика! Проще тебе было на Порше под грузовиком проскочить без последствий. Не обижайся!
Мы проболтали легко и беззаботно несколько часов. – Скорее болтал Дэн, а я поддакивал и смеялся когда тот шутил. Мне было тяжеловато и не привычно говорить, тем более это был мой первый разговор с живым человеком за последнее время. А Дэн, по-моему, был очень рад, что может, наконец то поговорить со мной.
Потом дверь в палату медленно и плавно растворилась. Грациозной походкой вошла Лис. Она скорее плыла, чем шла по комнате. Приветливо улыбалась и не качнула ни кому головой в знак приветствия пока не подошла ко мне, потом, поцеловав меня, обнялась с Дэном.
– Я смотрю у вас был интересный разговор. Я надеюсь, вы не очень расстроитесь, что я помешала?!
– Да нет, что ты! – сразу сказал Дэн. – нашему другу кажется лучьше, он наконец то стал говорить.
Я улыбнулся в ответ, Лис улыбнулась мне.
– Тебе действительно лучше? – Спросила она. – Мы можем уйти, если ты хочешь.
– Да нет что ты , мне приятно, тем более сегодня такой праздник!
Я с трудом произнес столь длинное и эмоциональное предложение, но пришлось сделать усилие иначе Лис скорее всего ушла бы и увела бы за собой Дэна. А я только начал снова чувствовать прелесть вкуса общения с людьми.
– О, да, я не поздравила! Думала ты не хочешь слышать о календарных датах. Но раз ты знаешь… С праздником тебя мой дорогой! Кстати в этом году я решила не печь пирог. Так не хочется напрягаться, да и тебя не будет с нами.
Для Лис Рождество наверное было таким же праздником кА и все другие праздники, я думаю она их вообще не разделяла, разве что только свой день рождения.
Теперь они стали говорить на перебой. Лис часто повторяла те же истории что мне без неё рассказывал Дэн. он останавливал её, но она не слушалась и все равно продолжала, – говорила, что он наверняка что-нибудь забыл.
Потом вдруг сказала:
– Знаешь, Петрик с Саней тоже хотели тебя навестить. Просили позвонить если ты не против. Ты как?
– Конечно, раз уж у меня сегодня развёрнутая аудиенция пусть приходят все!
Она достала из сумочки свой маленький телефон, быстро нашла номер:
- Аллё, Петь, с праздником. Он говорит что не против вас видеть. Приходите. Сегодня он в духе, кажется. Дэн тоже уже здесь.
Через некоторое время приехали ребята. В руках у них было шампанское, торт, охапка цветов. Рождественский ягнёнок из теста. Они смеялись. засыпали меня лепестками роз, пробкой от шампанского чуть не разбили лампу на потолке. Медсестра за переживала не на шутку и закудахтав голосом несушки начала протестовать. Но они успокоили её, выпроводили.
– Жалко тебе нельзя, ну ничего поправишься, выпьешь большую штрафную, мы сосчитаем все, что ты не допил.
– Давайте, ребята, поправляйся! Ура!
– Мне нельзя я за рулём.
– Ну вот Дэн ты опять всё опошлил, не беспокойся я позвоню папиному шофёру.
– Ну, ура! Поправляйся.
Потом за праздник, за дом, потом за каждого присутствующего, потом опять за меня… Я вроде был с ними, а вроде и нет. Ребята не оставляли меня без внимания, но в то же время стали какими то чужими. Их веселье не очень напрягало, за время проведённое в больнице я привык к боли. Всё тело ломило, ныло, зудело. Особенно по началу, но и теперь несколько месяцев спустя боль не оставила меня окончательно, особенно в вечерние часы перед сном. У меня начинала кружиться голова. За окном был слышен звук фейерверков. Зашла взволнованная медсестра и громко объявила, что праздник для моих друзей в этом месте подошёл к концу. Они посмотрели на меня, я кивнул, они ушли, нехотя, но сразу.
В скором времени я уснул, день был тяжелый и необычный.
И вот снова я иду по коридору. Сначала это коридор между людей. Они кричат, смеются, взрываются хлопушки, в вдалеке слышен колокольный звон. Снег хрустит под ногами, на улице темно и почти не видно луны. Чем дальше я иду, тем более размытыми становятся краски. Окуляры моих глаз словно теряют резкость, но я продолжаю идти дальше. Я иду в полном мраке границы коридора потерялись в окружающей меня темноте. Ещё несколько шагов и я стараюсь в темноте нащупать дверную ручку, я её не вижу, но почему то точно знаю, что она там есть, я начинаю понимать, что шёл по коридору именно к этой двери. Я вспоминаю, что за дверью праздник, что я приглашен, меня там джут. Я открываю дверь, и яркий свет наполняет всё вокруг, меня снова окружают люди, они пьют шампанское, смеются, жгут бенгальские огни. Они обнимают меня я обнимаю их, нам весело. Среди них все мои друзья: Дэн, Петрик, Саня и другие. Конечно там есть и Лис. Она в гладком тёмном платье с широко распущенными волосами, в одной руке у неё бокал шампанское в другой бенгальский огонь. Она смеётся и слегка приседает от смеха. Ко мне подходит Дэн с двумя бокалами. Мы обнимаемся, пьём до дна и бьём бокалы об пол, снова обнимаемся. Какие то люди сразу убирают осколки. В углу залы стоит большая ёлка вся украшенная разноцветными игрушками, сверху её венчает летящий ангел с трубой. Лис обращается ко всем и приглашает пройти к столу. Мы медленно начинаем следовать её зову.
Стол большой круглый накрыт белой скатертью, вокруг на высоких стульях уже расселось большинство гостей. Из всего угощения на нём только выпеченный из теста рождественский ягненок. Все гости сидят напротив своих белых круглых тарелок с серебряными ножами и вилками в руках. Они ждут, когда Лис разделит ягнёнка. Лис держит в руках большой зубчатый нож и собирается резать угощение. Всё в комнате начинает меняться и в то же время остаётся прежним. Я не вижу ничего кроме ягненка, который становится младенцем. Я кричу Лис:
– Стой!!!
И слышу в далике ритмичные крики:
– Давай, давай…
Мне становится страшно я хочу проснуться и не могу, я смотрю на младенца, он лежит на большом блюде, словно в соломе, смотрит на меня своими большими глазами и улыбается, так спокойно и по взрослому. Я стараюсь бежать к нему, а на самом деле убегаю, я начинаю кричать и просыпаюсь.
Снова ощущаю невероятной боли, вокруг врачи они говорят, чтоб я успокоился. Медсестра говорит, что у меня был скачёк сердечного давления, она думает, что это из-за посетителей которые устроили у меня сегодня настоящий дебош. Я смотрю на неё и не понимаю о чём она говорит. И я шепчу:
– Там же младенец они убьют его…!
– Умер уже, вчера, точнее с утра сегодня… Ой, о чём это я… Это же в родильной палате. Ладно, отдыхайте лучше.
Я ничего не понял и постарался скорее заснуть. Когда я открыл глаза из окна светило солнце. Седелка принесла мне мой жидкий завтрак. Я проглатывал его ложку за ложкой бессмысленно глядя в окно. За ним снежинки кружились в зимнем танце. Они появлялись из тумана серого неба, как из-за кулис театра, выполняли разные пируэты и летели дальше вниз. Их было так много и они были настолько большими что мне казалось облака пришли в гости с неба на землю и не просто просыпались снегом, а поселилось где-то за моим окном. Я любовался снегом, я думал сам не знаю о чём, я проглатывал ложку за ложкой жидкую безвкусную пищу.
***
К концу зимы, продолжая свои поиски я стал понимать, что без живого участия в жизни Церкви мне не удастся действительно достоверно понять догматы её учения. Это всё равно, что, выражаясь образным языком, заговорить на иностранном языке выучив одну лишь грамматику и написание слов полностью опустив при этом произношение. Поэтому, когда ко мне однажды пришла мать, она регулярно навещала меня все это время, и перед рождеством заходила, в сочельник, только не сказала, что наследующий день рождество. По-моему она стала даже набожной, только не подавала вида. Я попросил её что бы она привела ко мне священника, она обрадовалась и обещала поговорить с отцом Михаилом чтоб тот зашёл ко мне при первой возможности. Потом она села на край моей кровати и долго рассказывала мне о своей жизни. Видимо ей не с кем было, поделится, потому что раньше она этого не делала или делала настолько редко, что я этого не помню.
Я слушал рассказы про её детство, про то как они жили в деревне, потом она поехала учится, и здесь познакомилась с папой…
Она жаловалась, что её снова бросил любовник, с которым она жила уже около четырёх лет. Он, как и все остальные ушёл к молодой, а мама осталась не с чем. У матери было тяжело на душе, я долго молча слушал её и старался отвечать когда этого требовалось.
***
Через два дня ко мне пришёл отец Михаил. Батюшка простой, сердечный, ему, по большому счёту, было практически всё равно до богословских споров. В конце нашего не продолжительного разговора он мне сказал:
– Одно дело читать, а другое делать. Надо тебе исповедоваться и причаститься, попробуй молиться побольше и тебе это поможет. И знай что не мы открываем Бога, а Он Сам открывается нам, тихо и кротко, в тот момент когда мы этого меньше всего ждём. Наша задача подготовить путь, открыть перед ним двери своей души, что бы Он мог пройти в неё и поселится в очищенном от страстей сердце. Помни, что Бог не ломится в закрытую дверь, а стоит, и ждёт пока Ему отворят.
Мне понравился ответ отца Михаила, и я подтвердил его предложение, исповедовать меня и причастить, своим желанием. Поэтому он пришёл в ближайшее воскресенье с запасными Дарами, мы долго читали молитвы, я лёжа а он стоя на коленях. Потом я исповедовался – рассказал ему всю свою жизнь. Странно о проделках, которыми я хвастался перед друзьями, отцу Михаилу было чрезвычайно тяжело рассказывать. Он не ругал меня, ни одним словом не осудил, практически молча выслушал и отпустил грехи. Ближе к вечеру я причастился. Мы прочли благодарственные молитвы и я уснул спокойным сном младенца, словно до шел до желанной точки и заслужив долгожданный привал в полной мере решил насладится спокойным отдыхом. Наверное, тот день был кульминацией моего религиозного подъема, проснувшись, я жалел, что в тот злополучный вечер сев на машину я не поехал к отцу Михаилу, а отправился бессмысленно гонять по дороге.
Тогда я поступил иначе, иначе я поступал и потом.
Следующий день прошёл ровно и плавно словно катился по хорошо накатанным рельсам. Я наслаждался безмятежностью уравновешенных чувств.
Но тот день прошел, прошла и с крывшая его ночь. А утром, ближе к полудню пришел Дэн. Он был взволнован слегка пьян, заметно путался и говорил не впопад. Я понимал что за дежурностью фраз в его визите кроется серьёзная причина.
– Дэн, ты не о здоровье моём спросить пришёл! В чем дело?
– Хм, да… Сегодня, скорее вчера, в общем ночью. Петрик с Саней… в общем, как и ты только на смерть.
Он сел на край моей кровати, локтями упёрся в колени, а руками закрыл лицо. Щёки его пылали от смятения. Новость была настолько ужасная, что я как ошарашенный лежал на кровати и не мог спросить, как и почему это произошло.
Прошло наверное минут пять пока Дэн снова собрался с мыслями. Он достал из кармана фляжку и отхлебнул продолжительным глотком часть содержимого.
– В хлам обдолбанные, видимо от большой радости… – он хлопнул в ладоши, – слетели с моста над железной дорогой.
После этого Дэн замолчал, молчал и я. Мы не хотели это обсуждать, я понимал: от такой же участи проведение спасло меня чудом, я думаю это понимал и Дэн.
Снежинки за окном кружились в безветренном небе, иногда нежно прилипая к стеклу. Я смотрел на них и думал о том, что они очень красивые, думал, что не справедливо их жизнь длится так коротко – всего одну длину падения, а потом они превращаются в однородную массу льда, уходят в землю, они прикрывают её от мороза, наверное, выполняют свой долг. Но по отдельности каждая из них красива только в полёте. Падение это и есть жизнь снежинки.
Странно кода узнаешь, какую то страшную новость редко сразу начинаешь её обдумывать, вначале, очень долго думаешь о чём то отвлеченном, как и я в тот день о снежинках. Мне казалось очень важно понять, как и зачем они живут. Я думал над смыслом их жизни, она казалась такой красивой и короткой.
Я представил, как души холодных, ажурных снежинок собираются из капель пота тёплого океана, как из утренней росы они становятся дождевыми облаками и в бело серых стаях летят на север, что бы вселится в ажурный узор сотканный для них морозом. Над холодными просторами севера происходит их рождение. Они вначале с высоты, как бы в мутной дали, видят мир, для которого покинули лоно приютившего их серого облака. И вряд ли им удаётся сразу различить очертания пока ещё далёкой земли покрытой однородным слоем белого снега. Но, не смотря на это снежинки, стараются предугадать место своего падения, им интересно как примет их земля. Они не знают в какую сторону подует ветер и в каком бешенном танце их может закружить холодная вьюга. С другой стороны ветра может и не быть, тогда они свободно паря, медленно и плавно спустятся вниз привлекаемые общем для всех законом. А может на земле уже потеплело и течет капель зимнего оттепеля, тогда их ажурные грани, сотканные по тончайшему закону природы начнут терять форму еще не долетев до земли и они, обременённые тяжестью талой воды налипнут на ветках деревьев. А может уже вообще наступила весна и трели перелётных птиц встретят их дождевыми каплями. Тогда они станут бестелесными душами раньше, чем достигнут земли. Но всёравно выполнят свой долг питая побеги молодых растений так бережно сохранённые их предшественницами.
Снежинкам, скорее всего всё равно, в каком виде они выполнят свой долг, тем более что он заключается только в том, что бы просто упасть на землю. Людям в отличие от снежинок лучше не падать с высоты, Саня с Петриком доказали это этой ночь. Иначе мы можем не довыполнить свой долг!? Или наш долг, так же как долг снежинок вполне обусловлен общим законом и всё равно приведет к растворению в земле, что бы потом наши души подземными путями собрались в едином течение мирового океана и в месте с паром поднялись к небесам. Жизнь людей обусловлена падением от рождения к смерти, или нет? Люди особенные, они не такие как снежинки? Правда?
– Правда?
– Что, правда?
– Правда, Дэн, что люди не такие как снежинки?
– Снежинки… это те, что падают…? наверное, хотя может и нет. Но точно не такие беззаботные.
– Дэн, а как ты думаешь, может мы падаем так же как снежинки?
– Не знаю, может, и падаем, а может и нет. Мы же всё-таки не снежинки. А что это тебя вдруг?
– Я просто думал, что если снежинки живут только когда падают то может и жизнь людей это падение, снежинки не могут не падать значит если люди на них похожи, то они тоже падают.
– Снежинки не думают о том, как падают, они просто падают и всё. А люди хотят падать, так как им хочется, пытаются выгадать предугадать…
– Дэн, а тебе не кажется, что из-за этого мы не видим всю красоту полета.
– Что ты имеешь в виду?
– Вот смотри если люди падают то какая разница, как падать всё равно не предугадаешь всего и не поймешь где упадешь…
– И что?
– А мы стараемся падать по особенному, хотим управлять полётом знать куда мы приземлимся, стараемся создать парашют в котором нет необходимости. И поэтому нам не хватает времени посмотреть по сторонам увидеть всю красоту жизни…
– Ладно. Понял, что ты имеешь в виду. Сложно тебе, что ни будь ответить… Мне пора идти, зайду ещё завтра, наверное, постараюсь.
Скорее всего, Дэн не понял, того что я хотел сказать, хотя кто знает, я думаю он и не хотел понять. Какое ему было дело до снежинок, когда два его лучших друга насмерть разбились на машине. Он, наверное, подумал что у меня поехала крыша, и в этом, скорее всего, был прав.
Смерть Петрика с Саней что то снова изменили во мне и, по-моему, не в лучшую сторону. В любом случае это событие скинуло меня в глубь бурлящего потока с верхушки волны на которую с таким трудом загребая, я смог заплыть на днях.
После того как Дэн ушёл я снова увидел бездну. Бездну белых снежинок бессмысленно падающих вниз. Они летят с неба и падают вокруг меня. У них нет цели, как у снежинок за окном. Под ними нет земли, которую они должны были бы укрыть от мороза, нет почвы которую они должны оросить и нет мирового океана, из которого они с паром снова взлетели бы к облакам. Я стоял между ними, а может, сними и падал, усердно старался понять, где же я должен приземлится. Но я не видел земли, может, она была слишком далека и белое молоко падающего снега застилало её от меня, а может конца падению, не было вовсе, я не знал. Я не знал, стою или падаю, я просто смотрел на снежинки…
***
На следующий день я ждал Дэна, а пришла Лис. Она была в изящном чёрном платье, волосы её были аккуратно собраны и перевязаны чёрной лентой. Было видно, что она плакала, но первая буря уже прошла.
– К тебе вчера заходил Дэн? Он рассказал?
– Да.
– Почему? Скажи почему? Вначале ты, потом ребята, может нас кто-то проклял? Такое не бывает просто так!
Лис стояла посреди комнаты, нервно теребя большой палец левой руки. Она была взволнована, растерянна, напугана, одновременно.
И снова вопрос:
– Почему?
– Я думаю потому же, почему и снежинки падают, - сказал я ей.
– В смысле?
– Ну, по тому же самому закону…
– Идиот! Ты что шутишь что ли?!
– Не шучу, вчера, после ухода Дэна, я весь день думал про снежинки. И до сих пор не могу понять похожи ли мы на них.
Лис зарыдала на взрыт и, забыв про свою обыкновенную сдержанность резко опустилась на мою кровать, чуть не сломав мне заново ноги. Она обняла меня и плакала, наверное, решила, что я схожу с ума. От неё пахло духами, и виски, а солёные слёза так обильно покидавшие её глаза, капля, за каплей собирались в ложбинке моей ключицы.
Я продолжал думать о снежинках, о коридоре, по которому теперь должны были идти Петрик с Саней. Мне впервые после аварии захотелось выпить. В таких состояниях не чувствуешь душу она куда то уходит из тела, как небожитель не предназначенный для страдания, оставляет его в безысходном одиночестве горькой пьянки.
– Тебя через неделю выпишут, – произнесла сквозь слёзы Лис. – Я буду постоянно с тобой, я не оставлю тебя буду за тобой всегда ухаживать.
Она плакала всё громче и громче, всхлипывала, надрывала лёгкие, словно что-то внутри её рвалось наружу и не как не могло найти выход. Я готов был поверить, что она меня любит, но я не мог себе представить, что лис действительно будет ухаживать за мной.
Лис не уходила очень долго, вечером, заснула возле меня в кресле. Не отходила от меня и утром. Её колотил легкий озноб: скорее всего из-за этого она и не могла расстаться со мной. Лис сказала, что любит меня, я сказал, что люблю её, но я сомневался, что любить это значит нуждаться. А в тот момент Лис нуждалась во мне больше чем всегда. Возможность внезапной смерти словно оголило её перед жизнью. Может так же как и я она почувствовала бездну в душе. Неверное, хотела заслониться от неё любовным чувством, спрятаться в нём как в подушке от ночного кошмара. Мне всё это было знакомо поэтому я не оттолкнул её…
К вечеру второго дня она всё таки ушла.
Лис приходила всю следующую неделю, было похоже, что в ней действительно что то изменилось. Более скромные наряды, меньше манерности, словно она вспомнила о ценности человеческих качеств. С утра она тихо приходила, в то время, пока я ещё спал, садилась рядом в кресло, ждала моего пробуждения. Сама убиралась в палате, не позволяла ухаживать за мной не кому и всё делала сама. Я, начинал думать, что Аполлон победил в ней Диониса, было интересно наблюдать превращение моей прежде строптивой вакханки в музу добродетели. Но внешне я не подавал вида, что заметил в ней перемены, возможно, где-то глубоко в душе не доверял ей, интуитивно ждал подвоха, а может за время болезни степень безразличия во мне настолько возросла, что с лихвой перекрыла прежнюю эмоциональность. Но скорее всего, проводя более подробный анализ я прихожу к выводу, что просто хотел отыграться на ней за всю ту душевную боль, которую она мне причиняла. Конечно это было в высшей мере эгоистично, Лис и так была на грани, но я не осознавал истинного мотива своего безразличия, Вёл себя словно капризный ребёнок на которого наконец то обратили внимание. Лис нравилось такое моё поведение. Она хотела проявиться как заботливая няня, и я предоставил ей такую возможность. Возможно, ещё одной причиной моего поведения являлась удивительная способность людей подстраиваться под интересы друг друга. Это часто происходит совершенно не заметно для самого человека и стоит только одному из нас изменится и в душе другого появляются, словно из тёмного чулана, совершенно не знакомые эмоции и чувства, происхождение которых практически не возможно достоверно объяснить.
Дни недели шли ровно, так как им положено, я окончательно вернулся в реальность. Лис подобно опытному диспетчеру посадила мой самолёт на нужную полосу. У меня просыпался аппетит, вкусовые рецепторы снова с удовольствием различали пищу. Лис готовила мне сама, у неё это хорошо получалось и я не знаю где она успела этому научится. В потаённых уголках моего сердца снова стали скапливаться соки любви к ней. Несмотря на это я не верил в хорошую Лис, не строил планов надежд. Это происходило помимо моей воли, так если бы я выпел сразу много спиртного и считал бы себя трезвым до тех пор, пока оно не растворилось в крови и не накрыло меня хмельным туманом. По этому же сценарию развивались для меня и наши новые отношения. Лис в моей жизни стало настолько много, что я сразу не заметил перемен, но к концу недели уже не представлял своей жизни без неё.
Всю неделю меня беспокоила мысль о Дэне. Он не пришёл на следующий день, не пришел и в течение всей недели. Лис то же не знала где он. Но в отличие от меня её это практически не волновало. Забота обо мне занимала всё её свободное время и в её душе не было места для других проблем, она забыла про них. Скорей всего именно для этого Лис за мной так старательно ухаживала. Она хотела забыть всё то что открыло перед ней её бездну, пустота которой пугала своей пустотой, по другому не скажешь. Нет ничего страшнее бездны – вечно-бесконечного ничто, страшнее судьбы снежинки у которой нет земли, на которую она бы могла упасть. Отсутствие цели, отсутствие конца, бессмысленный конец. Всё это она переживала и от этого старалась убежать. Она как и я пыталась поймать в кулак солнечного зайчика, а он, не смотря на все усилия постоянно оказывается снаружи сжатых ладоней. У каждого человека есть своя бездна, и мы все оказываемся в подобных ситуациях, при этом на удивление одинаково стараемся из неё выбраться. Разница лишь в том что мы по разному объясняем своё поведение, оформляем его разноцветной мишурой собственной индивидуальности.
Одни и те же события влияют на людей по разному, но все события одинаково делятся на жизнеобразующие и случайные. Поэтому для меня смерть Санька с Петриком явилась причиной унылого безразличия, а для Лис это событие явилось сильным потрясением. И, так же, как и я в своё время пытался заполнить свою бездну ей, она пыталась заполнить свою мной. Это я и называю ловить в кулак солнечного зайчика, то есть стараться спрятать во мраке для себя кусочек света. Лис, в отличие от меня не разжигала костёр вакханалии, ей хватило этих забав раньше, теперь они просто утонули в темноте бездны на фоне бесконечности. Её солнечным зайчиком было бережное отношение ко мне. По модулю наше с ней поведение в подобной ситуации абсолютно не отличалось: крайне отрицательное мое, крайне положительное её, это ничего не значит по сравнению с бесконечным мраком. Попыток убежать от него может быть миллионы и все они одинаковы и бессмысленны, кроме одной. Каждый тезис требует адекватного антитезиса. Тезис абсолютных категорий требует антитезиса на том же уровне, любая диалектика терпит фиско на этом уровне и все, что укладывается в понятия дробных категорий, не может не на йоту, избавить от ощущения бесконечной бездны. Поэтому моя огненная страсть к Лис и её нежная забота обо мне – две стороны одной фальшивой монеты, которой мы хотели откупиться от собственной бессмысленности. Пол года назад я гнал на машине старался убежать – мужской аргумент, Лис сейчас старалась заполнить нежностью – женский аргумент. Вот и вся разница в нашем поведение.
Я не уверен, что тогда настолько же ясно осознавал все, о чём сейчас говорю. Да, даже если бы и осознавал, то всё равно вряд ли смог бы что-то сделать. Физиология и эмоции имеют такую сильную власть и настолько другую природу нежели мышление, что часто человек осознавая пагубность своего положения, не может ничего изменить. А что говорить о том кто до конца не понимает, во что влип!
Я снова позволял Лис всё. Только теперь она хотела совершенно другого, чем прежде, и я смог дать ей это другое. Мне всегда казалось, что люди расстаются после того, как кто-то из них меняется, единственный способ избежать разрыва – меняться вместе. Иногда это удаётся, иногда нет. Наши отношения с Лис были на грани. Мы менялись, изменился я, но события повернулись таким образом, что вслед за мной изменилась и Лис. Мы снова вместе, мы снова идеальная пара. Я инвалид – она заботливая сиделка. Раньше: я кутила Лис роковая женщина. Я задаю себе вопрос: «изменилось ли при этом раскладе что-то?» и я отвечаю на него: «нет!».
Дома
Время прошло, и я лежу в мягкой кровати своей спальни, словно и не было больничной палаты, медсестер, адских болей, неприятного звука аппаратуры. Всё это в прошлом, и не касается меня. Рядом со мной моя любимая Лис – нежная и заботливая седелка, моё утешение и радость. Она оградила меня от всех и всего, словно стала фильтром моей жизни. Теперь всё преломлялось через призму её отношения, даже близкие друзья и родные.
Холодные снежинки больше не беспокоили меня, их сменили трели прилетевших птиц, а ручьи талой воды унесли последние воспоминания о них. Мы с Лис жили в моём загородном доме, в вдалеке от городского шума, в единстве с природой. Моё здоровье шло на поправку, заботы лис и весенние настроение творили чудеса! Оковы, приковывающие меня к пастели, распались вместе с зимними морозами я, уже, вполне успешно передвигался на инвалидной коляске, и много времени проводил на свежем воздухе в сопровождение Лис. Большую часть времени мы проводили в одиночестве, нас практически никто не навещал, только по средам и субботам приходила убираться, моя старая домработница. Я по-прежнему много читал, но теперь уже скорее просто для развлечения.
Мать уехала в Италию и открыла там свой небольшой шоколадный магазинчик, поэтому мы с ней общались только по электронной почте. Дэна я уже не видел давно, с ним творилось, что-то странное, и никто не мог понять почему. Мы с Лис организовали свой полноценный мир, в котором вполне успешно существовали без постороннего вмешательства. Она отлучалась только по выходным для того, что бы сделать необходимые покупки. Всё остальное время мы были вместе. У нас не было грандиозных планов, мы не пытались добиться никакой цели, мы просто жили прекрасными мелочами, находили счастье в минутах и не замечали часы. Нам никто не мешал и никто не был нужен. Тихая и спокойная жизнь на моей вилле не только не тяготила, а наоборот была в сладость.
Когда я думал, что заботы лис надолго не хватит, я ошибался, она продолжала заботиться о мене также как в первый день после смерти Петрика с Саней. Казалось её нежность даже наращивается, и она словно натренировавшись лучше справляется со своим образом: нежной, любящей и заботливой. Я шёл дальше по своему жизненному пути. В детстве, ночью, когда я открывал глаза – темнота пугала меня, и я скорее старался снова закрыть их, что бы погрузится в сказочный мир снов. В больнице темнота бездны испугала меня, так же как и в детстве, темнота ночи, я закрыл глаза – убежал.
Иногда светящиеся гнилушки на болоте принимаешь за полноценный источник света, зажав такую в кулаке можно подумать, что смог поймать солнечного зайчика, но на деле это не так. Я сидел в обнимку с флюриминесцентно светящимся огоньком и думал: вот он, мой солнечный зайчик. Я перестал замечать бездну.
Когда по телевизору показывают страшное кино и его не приятно смотреть дальше, то телевизор можно просто выключить. В жизни можно просто закрыть глаза и сделав вид, что, не заметил пройти мимо. Мы с Лис закрыли глаза на всё кроме нас самих, стали друг для друга ширмой, от того чего хотели избежать. Мы создали иллюзорную реальность, наполнили её нежной чувственностью и думали победить бездну. Но снежинки не могут не падать с неба на землю, даже если, они вдруг подхваченные сильным порывом ветра, изменят свою траекторию настолько, что возомнят себя, не снежинками, а, например, воробьями, вольными в полёте. Мы с Лис были такими снежинками, забывшими о том кто они и где они.
***
Начинали цвести сады, вишнёвые деревья, словно барашки на гребне волны блестели белой пеной в лучах утреннего солнца. Свежий весенний воздух был пропитан ароматами первоцветов, которые в изобилие вырвались на поверхность из полной соков помолодевшей земли. Мы с Лис прогуливались по лесу, скорее она прогуливала меня, на моем инвалидном кресле.
Я смотрел на неё, как и прежде, любовался, Лис собирала цветы, тихонько насвистывала себе под нос детскую песенку: «братец яков, братец яков…». Медленно перебирая колёса своей коляски я покатил к реке, неспокойные воды которой стремительно неслись в низ по течению. Я смотрел на воду, слушал трели прилетевших птиц, вдыхал ароматы весны, мне, почему то начало казаться, что моё счастье очень зыбкое, я словно терял его. Лис уже собрала букетик синих пролесков и медленно перешагивая в такт своей песенки направлялась ко мне.
– Лис ты будешь со мной, всегда…?
Дэн
– Ау, Дэн! – Нет Дэна. А где же он? Приходил на прошлой недели, во второй раз, после того как меня выписали из больницы. Но это был не он. Точнее не тот Дэн, к которому я привык. Пустой манекен остался от моего друга. Как будто он выплюнул душу и забыл где это сделал. Четвертый наркодеспансер признал его лечение бесполезным. А Дену не было до этого никакого дела, словно жгучая пещяная буря сорвала лепестки с его ромашек, и сыростью могильного склепа наполнялась комната в которую он входил. Жизнь его была подытожена, она протекала от прихода к приходу, он выбрал такую форму самоубийства. Дэна, как молочный коктейль, сквозь трубочку, выпила тоска и наверное банальным было бы предполагать, что единственной причиной этого была преждевременная смерть Петрика с Саней. Свои мало кому известные потоки текли в душе Дэна и практически невозможно определить причину его гибели. Бездна? Нет вряд ли он также как и я ощущал её. Бездна, это моя метафора, а у Дэна, наверное, была своя. Но с моей точки зрения Дэн скорее всего почувствовал пустоту внутри себя и не нашёл ничего такого, что могло бы иметь хоть какое не будь объективное оправдание. Возможно, в этом есть доля геройства, настолько непредвзято рассмотреть себя, что бы абсолютно всё подвергнуть сомнению. К сожалению Дэна привело это в могилу.
Облака цвета седого дыма, клубились между небом и землёй, издеваясь над прохожими мелкой дождевой пылью. Две чёрные машины, как в страшном кино, одновременно остановились у бордюра. Из первой вылезли мы с Лис, счастливая пара молодожёнов. Из другой остатки Дэна, окружённые элементами его семьи. Одна из лучших и последняя из перебранных клиник для душевно больных наркоманов, была к услугам моего несчастного друга. Нежную и добрую душу, которого терзали демоны не состоявшегося счастья. Несколько рослых людей, в белых халатах, особого фасона, являющегося визитной карточкой этой клиники, приняли Дэна под руки и аккуратно повели в сторону стеклянного здания, окружённого кустами отцветших роз и высокими туями. Мы долго смотрели в след этой процессии. Кто-то из женщин изредка всхлипывал. Потом все уехали и мы остались вдвоем с Лис, её правая рука лежала на моём плече, а левой она обнимала мою спину, мы долго стояли, так обнявшись молча, словно похоронили своё прошлое.
***
После закрепления наших новых отношений таинством брака, мы продолжали жить с Лис за городом. Ручейки недель впадали в реки месяцев, которые сливались в ещё большие потоки, что бы, в конце концов, смешаться с бесконечностью вод океана. По-прежнему у нас не было других забот кроме нас самих. Моё физическое состояние больше не требовало чательного ухода, но Лис всё равно продолжала меня обволакивать нитями своей нежной заботы. Теперь я мог отвечать ей тем же, и мы плели наш кокон из тончайших моментов чувственной ласки.
Иногда, однообразие загородной жизни обременяло нас лёгкой таской и мы на некоторое время сменяли его незамысловатыми поездками к берегам тёплых морей. где горячий песок обжигая босые пятки скрипел, под ногами, как накрахмаленный, солнце, казалось, прогревало до костей, и истошные крики, по-моему истеричных чаек, спорили с шумом прибоя. Растерянные прогулки, между пальмами, мимолётные поцелуи, и страстно жаркие ночи, во время которых, к Лис, казалось возвращалась её прежняя сущность. Иногда такой отдых казался скучным и мы садились на большой внедорожник и влекомые интуицией сердца ехали по первой пришедшей на ум дороге, до тех пор, пока компас наших желаний не соглашался с выбранной точкой, там мы оставались пока не надоест. И чувствовали себя абсолютно беспечными, глядя на бесконечное усыпанное словно россыпями манной каши далёкими звёздами небо. Мы не сомневались что весь мир наш, потому что он заключался в нас и ограничивался нами, с годами он уплотнялся и твердел. Самые тайные эмоции становились для нас общими. Я не представлял себя без неё, и она вряд ли представляла меня без себя, Лис выгнала, даже мою старую домработницу, потому что ей казалось, она препятствует нам быть в месте. И никто и ни что не могло помешать нам.
Бизнес
Беспечность никогда не бывает самобытной. Она появляется, как следствие благополучия, а оно в свою очередь, к сожалению, бывает изменчивым. Всё было хорошо до тех пор пока мы могли быть вместе там где нам хотелось, делать то что нам интересно, знать что можем позволить любую прихоть. Но достаточно, экономическому кризису, политической нестабильности, или ещё какой-нибудь случайности поколебать устоявшуюся систему социума, как громадное количество мирков разных людей оказываются сброшенными в тёмную бездну. Как огоньки светлячков во мраке не проницаемой ночи. Настало время, когда и для нас с Лис необходимость стала реальностью.
Я словно очухался от сна, теперь уже приятного и сладостного. Что бы удержаться на плаву мне приходилось закладывать имущество. Я словно столкнулся с другим миром, в котом проблема выживания превалировала над всем остальным. Мне не привычно было продавать, раньше я только покупал… Надо было, что то делать а я абсолютно не знал что.
Лис восприняла известие о нашем финансовом крахе достаточно стойко: вначале молча, потом, на какое то мгновение зашипела как капля воды на горячей поверхности, но нашла в себе силы не только успокоится, но и успокоить меня. Конечно, она потом сказала, что надо, что-то делать, что я не должен сидеть, сложа руки, что теперь только от меня зависит наше будущее.
Я, конечно, ответил, что и так это понимаю, что уже около месяца активно стараюсь найти доходный способ вложить деньги, которые можно получить с продажи остатков недвижимости.
Лис стала думать вместе со мной, в её голове мысли появлялись с гораздо большей периодичностью. Её интересовали абсолютно все варианты. Я думаю, в душе её просыпался предприниматель. При этом Лис не старалась взять в свои руки дела, ей не хотелось самостоятельно вкладывать деньги. Своими прожектами она заставляла заниматься меня. Мне приходилось осуществлять телефонные звонки, узнавать состояние рынка, моду, социальные настроения и интересы. Но все варианты терпели крах, разбиваясь о мою тепло-хладность или амбициозность Лис.
Однажды, ночью, когда я спал крепким сном, Лис разбудила меня, я не мог сразу понять её.
– Я придумала!
– Что?
– Я придумала, смотри, сколько уже Дэн лечится?
– Я не знаю, долго… а что?
– Ну, вот и его родители потратили кучу денег на его лечение, а он так и не поправился. Нам тоже Надо…
– Что надо? Тоже лечится?
– Нет, лечить таких как Дэн.
– Лис тебе не кажется…
– Нет, не кажется, я всё решила. Ты завтра позвони, пожалуйста, Вадим Петровичу и поговори об этом.
Делать было нечего, мне эта идея не нравилась, но Лис настояла на своём, и мне пришлось уступить.
Я позвонил. У нас получился хороший бизнес на врачевание потерявших себя людей.
Мы поправили финансовое положение. Я мог чувствовать себя уважаемым человеком. Мог бы гордится тем, что справился с жизненными невзгодами, своей находчивостью и предприимчивостью. Но я не ощущал этих эмоций, жизнь словно проходила где-то далеко и я не мог понять какое значения имеют все эти проблемы. Вроде бы всё наладилось, можно было бы сказать, что чёрная полоса в моей жизни снова сменилась белой? Может! А может и нет. Потому что, нет, не белых не Чорных полос, по-моему всё мое существование окрашено в серый цвет, а некоторые сложности и радости лишь варьируют общее по модулю значение. Снова всё свелось к бессмысленности, и утонуло в бесконечности бездны. И нет, не меня не жизни, ничего.
Племя
Словно разыгравшийся щенок, кудрявое облако пролетело мимо круглого окна самолёта. Я всматривался в глубину, местами пробитого облаками неба. Мы летели с Лис на маленький остров, которые принадлежат к числу тех, название которых забываешь сразу после того, как услышал.
Следуя старой традиции мы решили разнообразить череду, теперь уже суетливых дней, в проблематику которых нас заставила влиться необходимость.
Глядя в небо я не мог избавиться от мысли, что оно является крупнейшей мистификацией нашей жизни. Его бесконечная красота однообразного цвета, так обильно воспетая поэтами и романтиками разных веков, является лишь совокупностью, солнечного света и состава нашей атмосферы. А что вообще настоящее спросил я себя в тот момент? Неужели, какой либо предмет имеет объективный цвет и постоянную форму, когда стоит поменять температуру, давление или освящение и ни одно живое существо не разглядит его даже под электронным микроскопом. Что может быть настоящего в мире, где все предметы иллюзорна, а человеческие чувства фальшивы?
Мне представился первозданный Хаус, Чорная пустота, в которой зародилась наша жизнь, и я не мог понять почему, я не видел разницы, для меня всё возвращалось назад в чёрную пустоту небытия. Жизнь всей вселенной, по сравнению с первоначальной пустотой была не длиннее, и не значимей вспышки молнии. Я не мог найти для себя субстанциональное начало, я не видел смысла, не мог понять зачем.
Мы приземлились, аэропорт встретил нас раскаленными парами асфальта и железобетона. Гостиничный номер был роскошным и удобным, море прозрачным и спокойным, песок белым.
Два дня отдыха на пляже, прогулок между пальм и жизнь кажется такой же бессмысленной, как и в прохладном помещение громадного офиса.
Мы поехали на экскурсию в дебри джунглей, наш маршрут лежал через какое то племя аборигенов, и так получилось, что прокол колеса стал беспрецедентной причиной для продолжительной остановки.
Ветхие хижины, покрытые какими то кусками непонятного материала, люди и их жилища были цвета рыжей глины, смердела сточная яма. Рахитные дети бегали вокруг автобуса, сверкая белками глубоко проваленных глаз. Куча золы с ритуальным костром посередине, наверное, являлась центром интеллектуальной, местного населения. Полуголые женщины с отвисшей и потерявшей всякую форму грудью, звенели надетыми на их конечности всевозможными погремушками и пугливо озирались в нашу сторону. Мужчины недоверчиво поглядывали и продолжали заниматься повседневными делами.
Гид, что бы каким-то образом скоротать время решил нам рассказать об обычаях этого племени. Особенно забавным оказался их религиозный культ: эти люди верят в то что прилетающие над ними самолёты это ангелы, спустившиеся с неба, что бы помогать им. Такая наивная простота вызвала искренний смех среди нашей группы, и действительно, что-то более нелепое сложно было представить. Иногда с самолётов сбрасывали гуманитарную помощь и это реализовывало надежды этих людей, они чувствовали себя услышанными, и верили, что эти дары, прямо с неба послал им Бог.
Один полноватый джентльмен с идеально выбритым лицом сказал, обращаясь к гиду:
– Покажешь нам этот цирк и считай что эти деньги твои, – в этот момент он достал из кармана тысячи три долларов. Толпе эта идея понравилась, некоторые энтузиасты накинули ещё, и гид оживлённо забегал, советовался с шофёром, они, куда то звонили, в результате он пообещал нам, что мы увидим это шоу на обратном пути.
В преддверье тропических сумерек, неровными кругами самолет медленно снижался над посёлком. Аборигены взволнованно забегали, видимо готовились к религиозному ритуалу. Что то изменилось в этих незамысловатых людях, словно общая таинственная сила объединяла их, в едином движение. Я не мог выделить никаких видимых факторов указывающих на это, но я чувствовал, словно что-то третье невидимое взгляду присутствовало с нами. Началось примитивное Богослужение состоящее их нескольких гимнов и танца. Лица их сияли наивной простотой, я не мог понять чему радуюсь, словно на какой то момент я стал соучастником их счастья. Я почувствовал что они имеют что то такое что я не в силах приобрести, да же отдав всё, что имею. Я завидовал им!
Самолет, сбросив несколько мешков улетел. Я думал, голодные люди в одну секунду растащат содержимое пакетов, но этого не произошло. Несколько, видимо почтенных мужчин, унесли эти пакеты в здание служащие святилищем этому племени.
Я спросил гида:
– Почему эти люди не поделили то, что им скинули? Что же они делают с этими вещами?
– Они хранят эти вещи как святыню, пользуются и едят их только по большим праздникам. Они, в своем социальном развитии не вышли за пределы первобытно общинного строя и не понимают истинного назначения этих вещей.
К нам подошёл старик, волосы которого были уложены странными пучками, его рот распластался в улыбки, и словно молью проеденные зубы торчали оттуда как неприкаянные. Одутловатый живот и две костлявые ноги казались спичками, вставленными в желудь.
Гид спросил его:
– Кто это были? – имея в виду самолёты.
Старик объяснил, что это один из богов пришёл навестить своих детей.
– Он любит нас! Поэтому не забывает. Старик развернулся и неуклюжей походкой заковылял в вечерний сумрак, а слово «любит», ещё долгим раскатистым эхом звучало в моих ушах.
Дорога до отеля прошла, словно в трансе, это мне ангел с неба принёс подарок в тот вечер, я взял клочок бумаги, не больше двух слов… Лис принимала душ, дверь в ванну была открыта, я проходил по коридору, ох как же она…
Я шёл по горячему песку под синем небом, я больше не увидел людей, которых знал. Я бросил все и ушёл…