ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ (1857-1859)
Глава 96.203. Я, ДАЖЕ ПИКНУТЬ НЕ СМЕЛА…
Продвигаясь всё дальше вперёд, он хвостом, который уже держал наготове, искал моё отверстие. При этом мне тоже хотелось помочь ему, и я как можно более неприметными в данном положении вращениями двигалась ему навстречу.
Добравшись возбужденной головкой до моего входа, он потянул меня вниз, давая мне тем самым понять, что я должна сесть на него.
Я, мигом оценила ситуацию, суть которой заключалась в том, что он не мог наносить активные удары, не рискуя выдать себя.
Итак, я медленно нанизалась на его стержень таким образом, чтобы он проник в меня по возможности глубже, затем приподнялась, опустилась снова, и таким манером исполняла за него операцию толкания.
Он нагнулся вперёд, словно оценивая то, что я записывала. При этом он опёрся о стол тыльной стороной руки.
Я, мгновенно поняла смысл этого жеста и, ещё ниже склонившись над тетрадью, вложила ему в ладонь свою грудь, которую он мог прекрасно осязать сквозь мою тонкую блузку. Он слегка стиснул её и незаметно погладил соски, которые тут же послушно набухли.
Присутствие множества детей и сама мысль о том, что преподаватель катехизиса, которого я такое долгое время боялась, сношает меня у них на виду, послужила причиной, только усилившей во мне похоть и возбуждение. Сюда добавлялось и то обстоятельство, что мне нельзя было заметно шевелиться, что я, даже пикнуть не смела, в противном случае всё было бы катастрофическим образом раскрыто.
Итак, я гоняла его пест у себя в ступке со всем старанием, на какое была способна. Только когда у меня подкатило, я больше не могла сохранять невозмутимое спокойствие и плавную медлительность, а начала с осторожностью двигаться чуть быстрее и раскованнее. Мне это причиняло боль, уж очень толстым был у него хобот, а я при всей осторожности вогнала в себя едва ли не половину.
Он положил конец моей суетливой поспешности, свободной рукой принудив меня сидеть спокойно. Таким образом, я, нанизавшись на него по возможности глубоко, пережила прокатившую по мне волну оргазма и при этом, естественно, с конвульсивной жадностью защёлкнула створки раковины.
Это, видимо, тоже спровоцировало у него семяизвержение, ибо сок его внезапно ударил таким мощным и горячим ключом, что на меня тут же накатило во второй раз. Брызгая, он, как ни в чём не бывало, продолжал диктовать дальше свои вопросы. Я, разумеется, ни слова не понимала и ничего не записывала.
Совершив извержение, он сам собой выскользнул наружу. Затем я почувствовала, как он приводит моё платье в порядок, и услышала его голос:
– Ты можешь идти на место.
Сразу после этого урок закончился.
Когда мы возвращались из школы, ко мне подошли Фердингер и Мелани.
– Тебя сегодня преподаватель катехизиса отсношал… – сказала последняя.
– Разве вы что-нибудь видели? – удивленно спросила я.
– Нет, но ведь это так и было… – засмеялась Фердингер.
А Мелани добавила:
– Уж нам-то это известно…
– Меня вот он ещё никогда не сношал… – вздохнула Фердингер, – я всегда ему только сдрачивала…
Это было тощая, некрасивая девица. Лишь две маленьких острых грудки привлекали в её фигуре внимание, поскольку торчали из-под одежд с вызывающей дерзостью, да еще её внушительная корма.
– А меня он пудрит уже с прошлого года, – заметила Мелани.
Сейчас, очевидно, настал мой черёд.
Однажды он меня оставил в школе после занятий.
Едва девочки покинули классную комнату, как он вызвал меня на подиум. Ни слова не говоря, он дал мне в руку свой хобот, и я постаралась его удовлетворить, теперь, когда могла совершенно не сдерживаться в движениях.
Позволив начищать себе штык до тех пор, пока он не решил, что тот сверкает достаточно, и изрядно протерев мне пальцами ножны, чтобы те опять же не заплесневели, он предложил мне прокатиться на нём верхом.
Он очень умело правил выездкой. Одной рукой, положенной мне на спину, он прижимал меня к себе, другой бродил по моей груди, и при этом так нежно, так ласково целовал меня в губы, что я буквально таяла как мороженое.
И поскольку теперь ему не было нужды ни от кого прятаться, я смогла в полной мере ощутить на себе силу его ударов, которые чуть не сломали мне поясницу. Он дал волю своему фонтану, а я открыла свой шлюз. Потом я была отпущена домой.
С этим преподавателем катехизиса случилось нечто такое, о чём я часто с сожалением вспоминаю, ибо питала к нему искреннюю привязанность.
В одном из младших классов училась маленькая девочка, чрезвычайно красивая. Она была дочерью каменщика и ей тогда, если не ошибаюсь, минул восьмой год. Она даже для своего возраста не отличалась особым ростом, но при этом была упитанно– кругленькой, и обладала цветущим ангельским личиком с румяными щеками, обрамлёнными золотистыми кудряшками. В ширину она была почти такой же, как в высоту. Необычайно дебелая, она уже имела зачатки груди.
Вот эта-то девочка и взялась за нашего доброго преподавателя катехизиса. Она надраивала ему на кафедре штык, по всякому обхаживала его молоточек, училась чистить спаржу и наполняла свою маленькую, безволосую, но мясистую птичью мисочку лучшими мужскими пенками.
Малышка, должно быть, считала это приятной детской забавой, короче, она поведала обо всём маменьке, та подняла большой крик и поспешила поделиться этим вызывающим содрогание известием со своим супругом, а супруг, который и без того уже имел зуб на священника, без промедления побежал в полицию.
Было учинено расследование сего возмутительного факта. Моего бедного преподавателя катехизиса арестовали, и вскоре по всей школе путём опросов стали выявляться другие жертвы.
Дети стали доносить друг на дружку, и в один прекрасный день мой отец тоже получил уведомление, явиться со мной в полицейский участок. Когда мы пришли, там находилось уже целое собрание детей со своими мамашами и папашами. Взрослые не особенно стеснялись нашего присутствия и бурно обсуждали между собой свалившиеся на их голову неприятности.
Мой отец только по прибытии сюда узнал, в чём, собственно, заключалось дело, однако вёл себя исключительно тихо и лишь поинтересовался у меня, правда ли то, о чём все толкуют.
Я, ничего не ответила, мне было стыдно.