А Солнце продолжает свой путь...

            
               
               
   Обычно я так не делаю. Считаю неприличным останавливаться с телефоном на улице, да ещё если много прохожих. А тут летняя толпа, в которой только "броуновское движение" и никакого порядка. Но я ждал сообщения от очень нужного мне человека, и сигнал прошел. Я притормозил, стал читать, и тут кто-то крепко "воткнулся" в меня. Я чертыхнулся и собрался невежливо окликнуть нарушителя моего пространства... Послышалось тихое: "Простите...", и я обернулся.

     Вот так случилась эта встреча.. Что-то знакомое показалось мне в облике сутуловатого невысокого мужчины, стоящего передо мной. Как-то сразу, охватив взглядом его понурую фигуру, опущенные плечи, я почувствовал - что-то тяжёлым грузом давит его к земле. Ничего вокруг не занимало его, ни на кого не обращал он внимания. Это мелькнуло, и я вроде бы узнал печального седого человека, но как-то очень отдалённо, засомневался, он ли? Мы не виделись больше шестидесяти лет, однако, похоже, с ним мы десять лет ходили в один класс. Он? Не могу сказать, как кто помнит или нет своих школьных товарищей, но я помнил всех, и давно заметил, что годы никого не меняют. Да, взрослеем, мудреем, полнеем, стареем, меняется облик, появляется седина, но в целом каждый из нас неуловимо остаётся таким же, какими мы расстались, уходя в самостоятельную жизнь. Мне интересно было поговорить с ним, и я окликнул:

     - Влад?!
     Человек вскинул голову, взгляд его помягчел, он узнал меня.
     - Привет, Бос!
     Я и забыл совсем, что так меня называли в школе. В старших классах мы чувствовали свое взросление, приближающуюся "свободу", и зачем-то каждый сам себя объявлял новым именем или кличкой, а к кому-то прилипало прозвище, данное другими. У меня было два соседа, два друга, обоих звали Валерками, а "по пути" и меня стали звать Валеркой, поскольку нас видели всегда и всюду вместе. А иногда называли даже Володьками, так кому-то показалось удобнее. А кому-то про меня нравилось - Бос. А иногда - Боб.

      Мы остановились и разговорились.
      В школу мы пошли семилетними. Мы все были маленькими, но Владик был чуть ли не самым маленьким среди нас. В первом классе он всё бегал за мной: «Сделай, сделай!..». И хотя каждый тетрадный листок был на строгом "послевоенном" учёте у нашей учительницы, Владик нещадно, не опасаясь последствий, вырывал из тетрадок всякий раз новый чистый лист и прибегал ко мне. Я складывал ему голубей, которых он запускал каждую перемену и наслаждался их полётом. Не сказать, что он их не берёг, да у него их никто и не отнимал, но назавтра, или днём позже, он опять прибегал ко мне с новым листком. Я пытался научить его этому несложному процессу, но у него не хватало терпения — главное не сложить, а запустить бумажного голубя в небо и радоваться его полёту, и бежать за ним, чтобы схватить сразу, как приземлится, и снова запустить в небо... Пока я перегибал бумагу в нужном месте, а потом в другом, он нетерпеливо дёргал коленками, торопя себя бежать с голубем во двор школы, а то перемена закончится. Таким он мне запомнился: маленьким, импульсивным, нетерпеливым...

    Потом мы играли в шахматы, уже и в первом классе, и в старших. К пятому у нас сложилась шахматное трио: самое интересное, что Владик больше выигрывал у меня, я — у Колябы, а Коля — у Владика. И никак мы не могли выяснить, кто из нас играет сильнее. Фигуры расставляли мы на переменах, и иногда даже задерживались после уроков, если партия оставалась неоконченной. Потом шахматы ушли куда-то в детство, а после пятьдесят третьего года и мы подросли, и перемены в нашей жизни стали происходить - у нас появились стиляги. Их было немного, мальчишки предпочитали "мужественный" вид, а тут вдруг стали появляться узкие брюки, цветные рубашки на выпуск, наверченные прически.  И Владька вдруг стал стилягой, хотя мы все тогда посмеивались и над чужими, и особенно над своими. Как-то у него приоритеты в жизни ушли в желание выделиться. И выделился. Однажды, это случилось уже в седьмом классе, он пришел в школу в «дудочках». Так называли тогда сильно зауженные "стиляжьи" брюки.  Тогда мы все старались в подражание военным морякам ходить в "клёшах", и как можно более широких, и вдруг мода у стиляг - «дудочки», пиджаки с широченными плечами, раза в два-три шире собственных.

     И особо отличительная черта -  «кок» - закрученный немыслимой горой чуб. Каждый из нас уже старался отрастить волосы подлиннее, но для подрастающих школьников в первую очередь это был показатель "взрослости" - нам хотелось казаться старше. Родители у всех нас не имели возможностей одевать детей по новой моде, донашивали каждый у кого что было, но Владик решил и в этой ситуации не отстать. Он просто ушил своими руками старые брюки, причём, конечно, только штанины, а верх остался тем же самым, широким и свободным. Получилось смешно и некрасиво. И все показывали на Владьку пальцами и смеялись, а он бегал от одного к другому: «Чего смеёшься? Что тут смешного?» Он-то не видел себя со стороны...
     Всё это осталось в памяти. И расставались мы после школы с прохладцей, никак не пытаясь сохранить дружеские отношения. Но класс у нас был очень дружным, мы много лет интересовались судьбой каждого из «наших». Тогда же сразу стало известно, что отец у Владика умер, а мать, сама с Украины, уехала в Черновцы, куда вместе с ней уехал и Владик. И потерялся.

     И вдруг я встречаю его в нашем родном городе. Ни разу не случилось нам увидеться за все годы, но он ничуть не изменился, всё такой же, только подрос и возмужал, пополнел, но выглядел вполне подвижным и телом и умом. А узнал я его вроде бы и сразу, и с трудом, видимо, потому, что тяжелые думы одолевали его, как показалось мне в первое мгновение. Мы с удовольствием остановились и разговорились. На моих глазах он просветлел и вышел из той скорлупы тревоги, в которой я его увидел. А дальше - как обычно - что, где, жена, дети, перескакивали с одного на другое, вспоминали "наших" и не наших учеников - "Помнишь? А этого?..."  И нам всё было мало разговора, и я перезвонил жене, что немного задержусь, а о причине расскажу потом. Мы зашли в ближайшее кафе, взяли пиво. Я посматривал на него, пожилого человека, и всё сравнивал с тем шустрым мальчишкой, которому складывал голубей. И думал о своём облике - верно, он делает то же. Столько лет, столько "жизни" после нашей последней встречи...
 
    У меня опять звякнул телефон, сообщив, что мне пора быть в другом месте. Я поднялся, и Влад разочарованно посмотрел на меня:
     - Уходишь?
     Ему не хотелось расставаться, разговор только начался. Похоже было, он настраивался немного отвлечься от своих мыслей, я видел, что ему не хотелось возвращаться  к своим тревогам...
     - Прости, дела. А давай мы завтра, на этом же месте. Идёт?
               
   И назавтра мы уселись в том же кафе, только столик выбрали возле самого пляжа, откуда видели и закат, и купающихся, и причал.
     - А причал когда этот построили? Я помню, тот был короче, и яхт столько не было...
     - Не помню, где-то в семидесятых, кажется. Мне он не нравится - перегородил вид всей бухты. Ты лучше расскажи, как ты приехал в Черновцы, как там тогда? Мне, когда мы уходили из школы, казалось, что там только что закончили отлавливать в лесах продолжавших воевать бандеровцев. В России-то мы уже пережили послевоенные годы дошкольниками и потом - в младших классах школы, а там? "Послевоенные" годы ещё были?

     - Да, это почти так и было. В общем-то мы не боялись, в городах было тихо. Иногда кто-то мог рассказать, что междугородные автобусы тормозили, грабили, причем, ясно, что люди из леса, потому что брали и продукты, если у кого были... Ну, это первые год-два, потом вообще жили спокойно, бандеровщину, как казалось, искоренили... а теперь вот, в этой беде между Россией и Украиной вдруг выясняется, что в конце пятидесятых бандеровщина просто ушла в подполье до лучших для них времён.

     И Влад стал рассказывать о своей жизни на Украине, о первых годах жизни, спокойных для него и наполненных узнаванием нового места жительства, где, как он понимал, ему предстоит жить долго. На университет он и не замахивался, жалел, что последние годы учёбы в школе не жаловал учебники, но, трезво оценивая свои возможности, поступил в техникум и окончил вполне прилично, едва не дотянув до красного диплома. Потом - работа, женитьба, сын, дочь... В отпуска ездили семьёй по СССР, подержанная машина, рыбалка... И так протекала жизнь, пока ни случился девяносто первый год...

      - Да, именно в девяносто первом сразу же после объявления независимости бандеровцы и их друзья и дети полезли со всех щелей, стали вдруг командовать, пошли во власть на всех уровнях...
     - Ты был партийным? - вдруг спросил он, глядя прямо в глаза. Какой-то акцент вопросу, видимо, хотел он придать этим взглядом.

     Я ожидал этот вопрос, который повсюду стал чуть ли не главным сразу после развала Союза. Уже много раз мне приходилось отвечать на него. Его обычно задавали при встречах после долгого забвения или даже при первых знакомствах, как будто это как-то характеризовало собеседника. Но никто не интересовался моей партийностью ни когда я менял место работы, а уходил я в МВД, ни когда оформлял загранпаспорт. За год до развала, ещё  в июне девяностого я уже вышел из партии по заявлению. У меня были для этого аргументы. Мой партийный опыт позволил сделать это сознательно с полным убеждением, что мне нечего там больше делать. После девяносто первого многих тревожил этот вопрос - был или не был, остался или вышел. У каждого был свой довод.

     Сейчас мы говорили с Владом о рыбалке, которой он увлекался, и вдруг про девяносто первый, про партию. Всю жизнь я чувствовал незримый партийный дух, который присутствовал в советском обществе независимо от нас, независимо от всех советских людей, был ли ты рабочим, или инженером, или партийным работником любого уровня. Никого не спрашивая, партия существовала сама по себе и для себя. И убеждала всех, что всем от этого только лучше. А многие, очень многие просто жили, не задаваясь вопросом, хорошо это для нас, или плохо. Про "плохо" было небезопасно, не дай бог, обмолвиться или даже думать. Мне тяжело было решиться выйти, когда уже стало очевидным, что с меня партийности хватит. Как принято говорить, я не спал много ночей, представляя последствия для себя и своей семьи, прежде чем решился все-таки написать заявление и отнести его в партком. Я принял как должное, что ломаю свою жизнь основательно - теперь я вне уважения, вне возможностей карьеры, поездок за границу, вполне вероятно, будут препятствия моим детям получать образование... Я долго взвешивал, имею ли я право решать это за них... Но мужества мне хватило...

     Самое интересное для меня случилось вскоре, когда в коллективе узнали о моём поступке. Со мной многие стали здороваться "через губу", и кто бы вы подумали? Большинство из таких были беспартийные. Партийные знали, что это такое, когда тебя могут "поставить в строй" в любой момент, и спрашивать не будут. А беспартийные... Я понял, почему они так отнеслись к моему поступку: им по какой-то причине не удалось стать членами партии, и они чувствовали себя ущербными. Так они выразили свои обиды, что вот партийные оказались не такими стойкими, какими были бы они...
    Теперь Влад спросил меня об этом, и я почувствовал, что он не был, ему "не оказали доверия". Так и случилось. Как он пояснил, это был показатель ситуации в украинском обществе всегда, начиная с послевоенных лет. А возможно, и раньше, нам трудно судить...

   Два-три вечера мы встречались, чтобы обсудить сегодняшние новости, звучавшие во всех публикациях, и что тревожило всех в России. Постепенно мы с Владом выяснили самое главное - на жизнь, на свою страну, мы смотрим одинаково, по основным позициям не расходимся. А самым главным, как и во всей России сегодня была, конечно, эта война, или СВО, как называют её официально.

     - У меня не было никаких сомнений, надо ли начинать нам это на Украине, - Влад откинулся в кресле, собираясь к долгому разговору. - Я уехал в Россию сразу, в начале девяносто второго. Вали уже не было, дети выросли.
     - Валя - жена?
     - Да... Почему уехал?.. - Владислав помолчал, вспоминая свой отъезд из города, который он уже считал родным. Всё-таки прожита жизнь, здесь его семья, здесь могилы дедов, матери, и уже - жены. - Да... Знаешь, вся эта дружба народов, которую нам внушали с детства, она, конечно, была, и хорошо, что так делалось, а если что - пресекалось... По крайней мере, явно не было видно неприязни. Но там, на западной Украине, как-то подспудно национализм присутствовал. В выдаче премий, например, в карьере... Я же вижу, что работа у меня, как говорится, от зубов отскакивает, а мастером надо мной ставят своего. Я знаю, что он просто "вась-вась" с начальством, и местный. И с партией так же было, принимали прежде всего своих при прочих равных.

     Вначале, когда мы приехали, местные вроде бы чурались, или боялись вступать в партию, бывало, получали угрозы от бандеровцев, а потом всё утихло, и, как прорвало - местные пошли в райкомы... Потом - девяносто первый... Я жил больше тридцати лет и оставался приезжим. Пример - если касалось даже самых маленьких поощрений, всегда таким, как я  - во вторую очередь, после коренных местных. Это я считал, что я - дома. А оказалось, что я - чужой. А некоторые стали говорить... ёлы-палы, сколько мы с ними рыбы наловили, пива попили... эти же самые стали говорить, что я гость, да ещё незваный... И они же вдруг все из партии полезли во всякие националистического толка даже не организации, а так, какие-то междусобойчики, куда русских не принимали... И - во власть, во власть, во все инстанции! Выяснилось, что те самые "борцы" легализовались через партию, ушли в подполье переждать. И дождались... Стали сплачиваться, вооружаться...

     Мы помолчали. Разговор приобретал поворот, которого я и ждал, потому что был наслышан о порядках на Украине за эти тридцать лет. И всяко могло случиться в жизни Влада, интересно было послушать его, как свидетеля, прожившего долго как раз в то время, когда эти внутренние течения формировались в обществе. Тем более, там, на западе. Про те районы Украины всегда поговаривали, что там неспокойно. Будто там если не болото, то уж точно водица мутная...

      - Я осенью девяносто первого, - вдруг вспомнил я, -  попал к командировку в город Стрый - куда уж западнее! Проводилось всесоюзное совещание главных специалистов предприятий и научных организаций. Собрались подумать, как быть в изменяющихся условиях, от которых все были в шоке - и промышленность, и наука рушились, всё летело под откос. Город маленький, уютный, но какая-то напряженность чувствовалась, и не понять было, связано это с отношением людей к нам, приехавшим, или переживания за собственное будущее заставляли людей быть настороже, в тревожном ожидании. Не знаю, почему собрались именно в Стрые, он никогда не был на слуху.Совещание кончилось ничем, просто поделились между собой, как по всей стране, пока ещё Советскому союзу, идут дела. А дела уже не шли, уже резко обваливались заводы, предприятия, наука, подминая людей, вынося на поверхность грязь и пену...

     - Думаю, ты можешь понять, - начал Влад. - Я всё видел и не испугался. Я-то думал, что таких как я, старожилов, не тронут... Мог бы и остаться - до пенсии ещё было далеко. Но, как будто окунулся в какую-то жижу, словно что-то липкое на коже, неприятно: что теперь, постоянно доказывать, что ты не верблюд? Хотя как-то быстро стало понятно, что среди них я всё-таки "верблюд" - многие открыто стали материться в адрес русских, откровенно - стоишь в очереди - можешь до закрытия простоять, а к прилавку всё равно не сумеешь подойти. И я уехал. Как раз то, что до пенсии еще далеко, меня подстегнуло. Профессия у меня оказалась хорошей для такой ситуации - я мастер по холодильным установкам, могу работать хоть в промышленности, например, пищевой, хоть в медицине... Где есть холодильники, я там, а они нужны везде... И я уехал в Россию. Устроился достаточно быстро под Ростовом - промышленный район, работу всегда найду, да и город нашего детства, - он улыбнулся, - недалеко. Здесь у меня Светка, сестра, с которой не знаю, сколько "юродов" между нами, но родственники, подумал - буду ездить на море. 

     Влад помолчал, вздохнул...
     - Четырнадцатый год... Я был уже не "там", но теперь точно - испугался...
     Он опять замолчал и надолго. Пиво мы допили, вечер начинал гудеть новыми посетителями кафе, и он вдруг сказал:
     - Давай  - на завтра. У меня трудный разговор. хочу рассказать... Может, сам что-то пойму... Прости, не с кем поговорить, а вопрос жизненно важный для меня...
    
     Назавтра при встрече, когда мы вошли в кафе, Владислав осмотрел зал и потащил меня в дальний угол, где не было никого, и посетители придут туда, скорее всего, в последнюю очередь.
     - Не хочу отвлекаться, - сказал он извиняющимся тоном, - здесь, естественно, надо на море смотреть, но сегодня мне не до того. Вчера...

     Он не сказал, что произошло вчера, видимо, когда вернулся домой, просто задумался, и я не торопил его, потому что накануне мне стало понятно, что он готов заговорить о чём-то личном, тревожном, требующим внимания. И надеялся, похоже, что разговор со мной поможет ему снять тревогу.
     - У тебя ведь тоже сын? Сколько ему? Наверное, как и моему, за пятьдесят... У нас с ним, как у всех - кончил школу, армия, пошел учиться... Учился в Москве, журналист. В Москве так и застрял. Приезжал на каникулы - радостные встречи, всякие: -  "как дела?", на которые неизменный ответ: - "нормально"... Думаю, у всех так, и у всех это одинаково: дети выросли, у них своя жизнь... Они нас не чураются, но и особо не откровенничают. Да и мы, понимая это, не лезем в душу - не наша душа, нам-то что? Живут как все люди. Мой женился, когда уже заканчивал, пожили - дочка - радости нам было! Потом - развод, но вполне мирно, без эксцессов. И он, и мы с матерью общались и с невесткой, и с внучкой. Вроде...

    Влад замолчал, а мне нечего было сказать. Пока не было понятно, почему он заговорил о своём мне незнакомом сыне. Он говорил то и дело прерываясь на собственные размышления. А я ждал главного, того, что его тревожило, что останавливало его речь в тех местах, в которых, не будь сомнений в необходимости об этом говорить, можно было ожидать гладкого изложения...

     - Ты же помнишь, как ещё в школе нас всегда настраивали на политику, это и пионерия, и особенно комсомол занимался этим. Нам говорили, что  главное в жизни - революция, что для советского человека "рррреволюционное" сознание и служение ей обязательны.
     Он так и произнес - длинное "рррр", утрируя тех самых первых, которые не столько были революционерами, сколько хотели показать, какие они целиком за "рррреволюцию".

     - Потом, после девяносто первого, как-то всё это полиняло. Хотя мы и раньше, когда серьёзно повзрослели, не считали так, понимая, что всё это - внешнее, искусственно созданное, что жизнь состоит из чего-то другого. И вот это, не знаю, как ты: "есть у революции начало, нет у революции конца", уже тогда казалось мне каким-то неправильным. Революция - это ломка. Как тогда пели? "Весь мир насилья мы разрушим до основанья..." Про насилие, тогда не очень понимали, а вот разрушить до основания - это пожалуйста, и крушили всё подряд, мол, мы потом построим. Но когда-то должна наступить пора не ломать, а строить... Мы же и в семидесятые всё ещё пели: "...нет у революции конца"... А вот: "Раньше думай о Родине", помнишь эту песню? Вот это я всегда считал правильным. Потому что, если не будет Родины, неизвестно, кем ты будешь. Ну, кем будешь? Мы помнили Великую Отечественную. Если бы победили фашисты, кем бы мы были?

     Владислав вроде бы задал вопрос, но вопроса для меня тут не было. Через наше детство прошла война. У каждого из нас были свои следы от неё.  У нашего Колябы, с которым мы играли в шахматы, отца убило на войне, и он ушел из школы после девятого класса, потому что надо было помогать матери растить младшего брата. А у самого Владика, как и у меня, отцы пришли с войны инвалидами, и потому мы, как впрочем, и все, жили бедно. Это я теперь могу так сказать, тогда такими категориями мы не мыслили, просто жили. И девочка приехала в наш маленький город из сибирского областного центра только потому, что отцу её надо было подлечиться после жизни в окопах - климат подходящий. А когда он всё-таки умер, они с матерью вернулись к себе...

     И из всего нашего детства как-то само собой выпирало, что политикой надо интересоваться, потому что политика - это про жизнь страны в остальном мире. А у нашей страны много врагов, и мы не должны им поддаваться, они никогда не сделают нас рабами... Никогда... Какие у нас, школьников, тогда были враги? Разве этот щербатый Ванька-второгодник, который залепил мне шалбан просто так, для забавы? Или Федя, с которым я сидел на одной парте, а он "фукнул" мне в лицо брызгами изо рта, когда мы побежали пить воду из кружки возле общего ведра? Уже прозвенел звонок, и я так и не успел попить после беготни на перемене.

     Но родители и учителя часто говорили, и мы чувствовали их тревогу от того, что отблеск прошедшей войны слышен постоянно то в передачах радио,  то об этом пишут газеты. Мы газет не читали, только "Пионерскую правду", но и в ней писали про то, как сражались пионеры с фашистами, да капиталисты так и не оставили нас в покое... А кто они - фашисты? Однажды я услышал, как отец говорил маме приглушенным шёпотом: "Ты слышала? На процессе сказали - у каждого из них была настольная лампа с абажуром из человеческой кожи..." Было понятно, что родители старались не привлекать моё внимание к тому, что они обсуждают, и я сделал вид, что занят своими делами. Но этот шёпот, и о чём он - это осталось на всю жизнь, и мне не надо больше объяснять, кто такие и как поступают фашисты...

     - И вот, наши дети, - продолжил Влад. - Мне всегда казалось, что мы ведь рядом, у них те же октябрята-пионеры, тот же комсомол. Страна отстроилась, мы все работали, стали получать квартиры. А потом, вспомни: первый "мирный атом", первый спутник, первый Гагарин, Терешкова, Братская ГЭС. А какие самолёты стали летать в шестидесятых!.. И мы понимали - вот, какая могучая наша страна! Всё было настоящим, и мы гордились такой державой! С продуктами всяко бывало, но все жили, и были праздники, и были песни, росли дети, и мы все вместе - в походы и на экскурсии, потому что не было войны. Мы помнили об этом с благодарностью к нашим отцам... И дети наши вместе с нами праздновали и день Победы, и май, и октябрьские... А на девятое мая в каждом городе дети стояли в почетных караулах у памятников нашим воинам, защитившим страну от фашистов. И мой стоял, и гордился тем, что в этот большой праздник стоит в таком памятном месте. И я как-то не задумывался, что может быть по-другому...

     Почему-то некоторые считали, что нехватка продуктов, шмоток - вот это главное, и стали думать, что страна плохая. Я так никогда не считал. В семидесятые по сотрудничеству СЭВа ездил и в Германию, и в Чехословакию, и в Болгарию. В капстраны не пришлось, но мне было понятно, что страны разные, и проблемы у всех разные. Проблемы есть у всех...

     - Я тоже бывал, - вклинился я в разговор, - только как раз больше в капстранах. И мне не хотелось бы там жить именно потому, что свою страну и свои проблемы мы знаем и умеем с ними жить, а как жить там, не зная законов, особенно неписанных, порядков, приспосабливаясь к новым условиям... Брат моего отца после революции попал во Францию, прожил там всю жизнь, по его письмам я представляю, как нашим там жилось...

     - Так вот, - продолжил Влад. - Не страна, это я понимал, не страна плохая, а руководителей надо было менять. А когда после второго Ильича один за другим умирали старперы - просто позорище. И к концу восьмидесятых страну довели до ручки... Что-то надо было делать... Девяносто первый... Отменили коммунистическую идеологию. Я бы тоже отменил в том виде, как она существовала. Сама идея прекрасная...

     - Ну, не совсем, прекрасная, раз ничего не получилось, - заметил я. - Хорошо помню, насколько трудно она приживалась в советской среде. И как в народе не уважали партийных руководителей. Я был секретарём первичной организации, и в каждый праздник хранимые от мая до ноября, а потом от ноября до мая, плакаты и транспаранты, написанные по этому случаю, и портреты "членов политбюро" вытаскивали из склада. Моей ответственностью было раздавать в колонну демонстрантов своей организации всю эту "наглядную агитацию". Даёшь в руки какому рабочему портрет, он посмотрит, делая вид, что выбирает, и говорит: - "Этого не хочу". Второго даёшь: - "И этого не хочу"... Вроде бы раздал вот так, "со скрипом", а когда колонна двинется, смотришь, несколько портретов и транспарантов остаются у заборов по улице, где строились демонстранты. Хоть сам неси - потом опять ведь на склад надо сдать, до следующего праздника. А вроде бы всё это - для "укоренения" "идеи".

     - Идея? - продолжил Влавислав, - конечно! Только сама идея! Но утопичная, потому что предполагает, что все, абсолютно все люди идеально альтруисты, а мы-то знали, что одни трудятся не за страх, а за совесть, а другие... Сам знаешь, что говорить... "Идею" ломал каждый под себя... Но у нас в народе всегда было принято  помогать друг другу - в основной массе мало было таких, которые при общей нехватке свое едят под одеялом, а за общий стол не забывают садиться...

     - Ты же бывал в восточной Германии? - вспомнил я. - Мне рассказывали: "стрельнёшь" сигарету, немец тебе даст, но ты тут же должен отдать ему пару пфеннигов, или как у них?..
     - Да, такому я удивлялся поначалу, а потом понял - это только у нас: пора за стол садиться, а суп не посолен, соль кончилась, бежишь к соседке...

     Влад опять замолчал, я отхлебнул пиво, видимо, он собирался с мыслями, а я старался не мешать ему. Потом он достал телефон и стал "рыться" в нем, отыскивая необходимое...
     - Я не очень свободно... прости. Вот. Посмотри, - Влад протянул мне. - Читай...

      Да, в нашем поколении немногие приняли всю эту новую массовость и скорость общения. Некоторые не стали пользоваться сетями принципиально. Я, правда, освоил цифровые быстро, видимо, еще моя специальность помогла...
     - И что тут?
     - Читай, читай... Всё подряд. Потом поговорим.

     Владислав отвёл глаза, чтобы не мешать мне, и задумался, ожидая. Я начал читать - это была его переписка с кем-то достаточно близким, потому что корреспонденты обращались друг к другу на "ты".
    - Слушай, Влад, - я протянул ему телефон, - это личная твоя переписка, нехорошо читать постороннему. Я чувствую себя неловко, будто подслушиваю под дверью...

     Влад вздохнул, но телефон не стал брать.
     - Наверное, ты прав, - сказал он так же задумчиво. - Это очень личное. Но такое для меня шокирующее, что я не могу сам понять, хочу обговорить. Помнишь, - он криво улыбнулся, - если что-то тебе непонятно в учебнике, объясни это товарищу. И вместе поймете... Мне тяжело говорить про это, я думал, ты прочтёшь, потом поговорим. - Он протянул руку за телефоном. - Ладно, но вот это... - он прокрутил запись, - вот это прочти, пожалуйста...

     Речь шла о том, что "агрессор" вторгся в мирную, "пушистую" Украину. Влад пытался объяснить свою точку зрения, что надо было защитить людей, которых убивали, а потом вдруг оппонент Влада разразился: - "...ты просто дурак, веришь в пропаганду вашего "ящика", меньше смотри, а то совсем одуреешь. Ваше телевидение для таких "образованных дураков" и предназначено..."

     Влад, видимо, посматривал на меня, когда я читал, потому что сразу спросил:
     - Ну, как тебе разговорчик?!
     - Извини, но, вообще-то, хамский, я имею ввиду твоего собеседника... Сцепились вы в оценках боевых действий... Тебя я вполне понимаю...
     Влад опять отвернулся к морю, смотрел вдаль, не поддержал разговор. Я не стал перелистывать страницу, ждал, когда Влад заговорит. А мой собеседник молчал и только вздыхал глубоко и протяжно... Потом он достал платок и, отвернувшись от меня, вытер платком глаза. И только после этого повернулся ко мне:
     - Прости... тяжело....  это мой сын...

     Он и так говорил тихо, а слово "сын" произнёс едва слышно, прибитый вынужденным признанием. На меня взгляд он не поднимал, было видно, что ему действительно стыдно, что вот, сын, а оказался таким... 
      Передо мной сидел человек, переживший трагедию, какая достаётся немногим. Я понимал, что он доверил мне то, что, возможно, никому больше не доверял. Имею ли я право...

    А Владислав будто подслушал мои мысли. и сказал спокойно:
     - Ты извини, что я своей бедой напрягаю тебя... Чтоб было понятно, о чём я печалюсь. Сын, Олег его зовут, давно уже, несколько лет, живёт в Европе. У него тут с работой было неважно, причем, это "неважно" тянулось годами. Газет вроде много, но теперь в них другие порядки, почему-то не брали его, делал какую-то "подённую" работу, а в штат не брали. Пробовал телевидение, но там ещё плотнее междусобойчик. А тут вдруг пригласили в Германию, хотя, кажется, он сейчас в другой стране. Не говорит почему-то, где. Да мне всё равно,  Когда приглашали, начинался какой-то проект, и он мог работать. У него редкая, штучная даже для журналиста профессия, объяснить не могу, подробностей не знаю. Это Олег мне сказал. Поэтому ему не так просто найти работу.

     Я много раз говорил ему - поменяй. Он парень с головой, да и руки у него растут откуда надо. Не хочет. И за Москву держался, якобы там больше возможностей, чем в других местах. Слава богу, подвернулась эта работа. Я вначале даже не знал, что к чему, работает и спасибо, что держат. Оказалось - проект "Немецкой волны". Ты помнишь ее, конечно, один из антисоветских "голосов". Но он не рассказывал, что за работа. Мы перезванивались каждую неделю, говорили про жизнь его там: где, что, как с питанием, как далеко до работы, где живёт... Сам знаешь, о чём с детьми разговариваем. Иногда затрагивали политику, и если я рассказывал о чём-то одобрительно, мол, посмотри, как у нас толково делают, он не всегда соглашался, что, вообще говоря, правильно, я и не ждал, что обязательно согласится. Но как-то вроде бы понятные мне выводы у него всегда были в другую сторону. Иногда мы даже, не умея растолковать друг другу свою точку зрения, просто прекращали спор, хотя и не ругались, не переходили "на личности".

     Иногда я говорил: "посмотри - сейчас в интернете есть всё, посмотри сам"... Обычно он отвечал мне на это: "у меня свои источники информации". И никогда не говорил, какие. Я как-то не обращал на это внимания. Молодые, они живут по-другому, у них свои кумиры, свой круг общения. Беды в этом я не видел. А беда случилась... Такие события, как война, всегда обнажает человеческие отношения. Двадцать четвёртое февраля - и сразу стало ясно, кто есть кто. Крысы побежали прятаться. А мужики пошли добивать фашистов...

    Он опять замолчал, задумался, а потом заговорил спокойней:
     - А как началось, что я увидел? Наши пошли на Украину. Я очень внимательно слушал президента. Видел, как он переживает, как трудно ему дышалось, говорит и вздыхает... И все-таки он сказал: "Своих не бросим". Перед этим наши объявили о признании Донбасса и Луганска. Думаю - слава богу. Как все ждали этого. Наши здесь ждали, и те, с кем я поддерживаю связи на Украине. Там, на западной, мои знакомые тоже сказали: "Надоела эта бандеровщина..." Европа-то как будто не видела все восемь лет, как бомбят Донбасс, бьют по городам. Я вначале подумал, что и Алька, Олег, порадовался за признание республик, и вдруг он не поздравил меня с двадцать третьим. Я послал ему сообщение, ждал, что он поздравит в ответ, а он промолчал...

   Не скажу, что я обиделся, но как-то задумался - что-то не то происходит... Получается - не рад? Как раз перед Мужским днём Россия признала Донбасс и Луганск... На это он так среагировал? И знаю, люди, особенно нашего и послевоенного поколений, всей душой поддерживают это решение - надоели унижения. Россия не заслуживает, чтобы её гнобили по всем направлениям, когда придумывают небылицы про наших спортсменов, про наших деятелей культуры. И когда восемь лет фашисты маршировали по Украине, убивали детей Донбасса, "цивилизованные", в кавычках, страны этого ничего не видели, а мы для них, что бы ни сделали, всё плохие. Люди, конечно, боялись, как бы не разрослось в нашу сторону, как бы не пришла к нам война. но гораздо хуже было бы, если бы фашисты с Украины появились под нашими окнами... И унижения невозможно больше терпеть. Кого ни спросишь, почти все говорят: "Молодец, президент, настоящий мужик"...

     Да, военная операция, война, но многие вздохнули с облегчением, кто понимал, что такое фашизм.  Мы-то с детства с иммунитетом, мы всё это помним. Отец мне, когда в начале шестидесятых в Западной Германии вдруг ожили неофашисты, как-то сказал: "Скорей бы их добить". Я это помню, это для меня - завет от отца. Если бы не возраст, сам бы пошел.
    Владислав вздохнул отрешённо. Тяжелый разговор. Было видно - всё, о чём говорит, глубоко внутри, много раз продумано, прямо из сердца.

     - Так вот, сын, - продолжал он. - Всё было, как всегда, даже намёка не было, что что-то между нами не так. Мы всегда переписывались, сначала письмами, и в армию, когда служил, потом по интернету, а когда появились... как их - "мэс-сен-дже-ры", - это слово он произносил осторожно, неуверенный, что произносит верно, - стали переписываться короткими репликами, или говорить по телефону. А когда Вали не стало, даже чаще стали общаться...И никогда никаких вопросов. Правда, иногда при разговоре на политические темы я вдруг слышал от него на мою реплику:
     - Нет, это не так. Ты не слушай своих журналистов, врут они всё.

     - Не думаю, - говорю, - я и газеты читаю, и в интернете что-то смотрю... А ты почему так говоришь?
     - У меня другие источники. Я ваше телевидение уже, наверное, пятнадцать лет не смотрю... А, может, больше. Потому что вот этот, и назвал фамилию одного из известных журналистов, который ведет программу на втором канале, он прославляет фашизм. Он и сам фашист, носит такой же мундир, какой был у Муссолини, и гордится этим.

     - Да ты что, - я аж вспылил, - ты-то не смотришь его! В его передачах, особенно сейчас, всё - в поддержку России.
     - Врёт всё. Посмотри его фильм про Муссолини...
     - Боб! Я нашёл в интернете, посмотрел. Просто расследование о том - на самом ли деле его повесили партизаны, или сумел подставить другого под виселицу и спрятался. После войны, ты помнишь, сколько говорили и писали особенно в шестидесятые: то Бормана кто-то видел в Южной Америке, то Эйхмана. Отец рассказывал после войны: газеты писали, что подозрительные подводные лодки периодически всплывали у берегов то Парагвая, то Уругвая... Вот и всё. И с этого мы с сыном завелись... Я решил объяснить кое-что, как я думал, и есть правда, или - скорее правда, против его домыслов. Не тут-то было! Он мне перечислил фамилии ещё нескольких наших журналистов, и все по его мнению постоянно врут, а правду говорят только "его источники"...

     Доходило у нас иногда до прямых оскорблений. Но для меня самым страшным было, когда я увидел, что он выливает мне на голову всю мерзость, которую выплевывают на западе в нашу сторону, вот, мол, полюбуйся, какая твоя страна. Это для меня самое сильное оскорбление, когда так о России... И ещё - "твоя" страна, "ваше" телевидение... А разве не твоя? Молчит.

     Я очень понимал Владислава. Я тоже отец, и знаю, как нужно кричать, орать своему ребёнку, когда он, неразумный, неосторожно переходит сам дорогу, не обращая внимания на летящий на него автомобиль. Родители не могут молча на это смотреть. Владислав понимал, это было видно по всему, что сын не видит опасности для себя в том море лжи и грязи, которую обрушила "западная цивилизация" на Россию.

     - Я так заболел, паниковал оттого, что видел - сын меня не слышит, на хочет даже понять, что я говорю ему. Я и так, я и сяк, перечитываю переписку, старюсь увидеть хоть малую зацепку человеческой "нормальной" логики сына, но он не хочет слышать ничего, на любые мои доводы иногда просто бьётся "в падучей", как говаривали в старину, мне бабушка так рассказывала. И это было странно, такую реакцию видеть у молодого. Сын в какой-то из дней, когда мы переписывались, вдруг стал истерить, пересказывая дословно, что его знакомые, которые жили в Крыму, а после "аншлюса" перебрались в Киев, сейчас звонят родственникам туда, где он живёт, мол, по всему городу воют сирены, и они, и все испуганные жители Киева бегут в метро, чтоб найти там убежище. Это слово - "аншлюс", которое употребил Олег, очень чётко обозначило его позицию.

     То ли он не знал, как и что случилось в Крыму, то ли уже вполне убеждённо, что, понятно, ещё страшнее для меня, утверждает: "Россия захватила". Конечно, "захватила" по просьбе людей. А кто на западе считается с мнением людей? Но меня поразила откровенная глупость Олега, неумение порассуждать. Сирены ревут. Что это значит? Два момента: или действительно идёт бомбардировка, или ее нет. Подтверждения о взрывах нет, их не слышно. Может ведь быть, что трус, перестраховщик, или целенаправленно получивший задание человек с кнопкой от сирены включил её, чтоб попугать население, привести его в состояние паники - "русские идут".

     Когда началась холодная война, много раз на Западе в разных странах бывала паника под истеричным: "Русские идут!" И такое воспитание населения теперь проявляется в выученных уроках: от русских - только плохое, страшное, смертельное... Но ты же молодой, что ж ты орёшь, как резаный? Что  тебе непонятно, чего ты не можешь сообразить?.. "А у меня, - пишет мой сынок, - нет метро, где мне прятаться?" И в конце этой истерики опять в крик: "НЕТ ВОЙНЕ!"  Именно так, заглавными буквами и с восклицательным знаком. Опять  кричит: "Нет войне!"...

     - И что ты ответил ему на это - "нет войне"? Ты посмотри, сколько их, и меня удивляет, наших, тех публичных, которые всегда на виду, восемь лет молчали, когда нацики долбили Донбасс, выступали во всяких шоу, веселились, и никто не кричал: "Нет войне"! А тут вдруг стали такими пацифистами!

      - Да он никогда за восемь лет не написал мне так коротко и прямо: "Нет войне". Я как-то не обращал на это внимание, думал, что если он все понимает, то и кричать об этом не обязательно... А оказалось, он написал мне в марте, что сразу после четырнадцатого ходил на митинги с таким лозунгом, потому что, теперь он уже не стеснялся признаться, это были протесты против того, чтобы Донбасс воевал против киевской власти. Якобы он уже тогда знал, что воюет российская армия.  Помнишь Дебальцево? И все эти годы Олег считал, что Россия воюет с Украиной. Теперь мне стало понятно - раз "аншлюс" Крыма... А что наша в кавычках элита рванула туда, там только их с их кошельками и ждали.

     А Олег... сын,.. в голове не укладывается - стал спрашивать у меня, кто для меня авторитет. И называет несколько фамилий этой шушеры, которые русские, но вякают из-за границы, лают на Россию, для которых главное - убрать президента, и поставить своего, они там уже передрались, кого поставить. И всё ради, якобы, спасения России, спасения "угнетённого тиранией народа". А народ они спрашивали? Ты слышал, наверно про эту компанию, что собираются в столице Литвы, смакуют сопли, как они поделят Россию, и какие "порядки" заведут для тех, кто с ними не согласится. Я тогда ответил ему. что у меня нет авторитетов таких, чтобы повторять за ними всё, как попугай. Их там человек двадцать? Тридцать? 

     - И видел, и слышал, - подтвердил я. - Помнишь Остапа Бендера? - "Заграница нам поможет!" Компашка на том же уровне, только губы надувают. Это всё просто  подпевалы западных пропагандистов лапшу на уши вешают, а Олег, похоже,  верит!
     - Именно... - Влад вздохнул. - Но что бы я ни сказал, - "Это ваша пропаганда". Я опять привожу факты, опять: "Ложь, пропаганда". Непробиваемый... Он просто с ума сошел... я даже не нашелся, что ему сказать. Это настолько очевидно, что и говорить неприлично...

     - Не знаю, не знаю, Бос, - продолжил Влад после некоторого молчания, - никогда не думал, что будет противным до омерзения любой разговор с сыном, не могу общаться, не хочу, и что делать не знаю...
     Влад аж почернел весь от переживаний, голос его дрожал, чувствовалось, что он готов расплакаться... Мы посидели молча. Я положил ладонь на его руку, сказать мне было нечего...

     Я как-то очень глубоко зарылся в проблемы Влада, всё - Олег, Олег.... И вдруг мне самому стало тревожно и жарко от мысли - "а что там мой?" Это же одно поколение, и воспитание почти одно - и школа одинаковая, пионеры, "Зарница", на праздники - почётные караулы у памятников погибшим в Отечественную... Потом - комсомол, оперотряд, ходил даже на каратэ... Мы с моим Алексеем давно не общались, так получилось. Служил он на флоте, этих ребят вроде бы не брали,... Мой живёт сейчас далеко в Сибири, всё в полях и полях. Последний раз разговаривали с ним в середине марта, сказал, что давно стал начальником экспедиции, но любит ходить в поля сам, и теперь отправляется на изыскания в район БАМа... А там может и застрять, и связи, конечно, нет и не будет долго... Сейчас слушал Влада... Другое поколение, мой ведь тоже становился на ноги все девяностые, тоже учился в то время, и тоже, о чём ни спросишь,  - "всё нормально, всё нормально"... Большие дети, всегда ли "большая беда"? И мне самому ждать ли чего?..
 
    Мы забыли о времени, но постепенно нарастающий шум вокруг заставил взглянуть на часы. Теперь уже я попросил Влада:
     - Давай до завтра... Подумать надо...
     Влад поднял на меня взгляд, помрачнел... Ему не хотелось прерывать исповедь, в другой раз будет трудно настроиться... Он оглянулся. Официантка посматривала на нас слишком выжидательно -  пара пива с клиентов - маловато за вечер работы...
     - Ладно, - сказал Влад, я понимаю...  До завтра...
 
     Я шёл домой, "перелопачивал" разговор и думал, как бы я отнёсся, если бы получил от своего: "А пошли вы все со своей войной! Хотите - воюйте, а мне плевать..." Это про чужого легко рассуждать: "услышал - влепил бы". От Алексея я ничего не слышал пока. Всё, как у всех родителей с детьми. Встречи вполне тёплые, без особо доверительных отношений и, тем более, разговоров о политике, о "путях развития государства..." - это не семейные разговоры. И жизнь как-то менялась, и шла своим чередом, и мои родители никогда не говорили нам, детям: "Ты же смотри, будь патриотом". И у нас с детьми не было таких разговоров. Я помнил, какие песни пели мои дети, и какие фильмы мы смотрели вместе. И обычные, по-случаю, реплики о том, что хорошо, а что плохо... 

     А про свои детские ощущения помню, как после войны, уже когда я  пошёл в школу, отец принёс домой чёрную тарелку, и я слушал: "Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне...", которую часто передавали по радио, и знал - если что, я буду, как младший сын, подносить отцу патроны. А в первом классе на уроках рисования у меня получалось: горящий самолёт с красной звездой падает на колонну танков с крестами. И когда учительница спросила, что это у меня нарисовано, я сказал ей, что это наш лётчик Николай Гастелло направляет свой самолёт на колонну немецких танков, чтобы уничтожить их. И огонь  мы всегда рисовали, не жалея красной краски... Слишком ярко представлял я себе тот огонь, в котором горели наши города, наши самолёты и танки, и наши люди совсем недавно в большой войне... Я уже понимал, где, в какой стране я живу, что нам сейчас живётся неважно, почему-то часто хочется есть, и мне за это немножечко стыдно перед мамой, и я стараюсь не говорить об этом, и о том, что мальчишки дразнятся, потому что я хожу в штанах, на "попе" которых два "очка" - круглые латки, поскольку штаны я уже просидел до дыр, мама залатала, а другие будут потом, но Победа, наша Победа, с большой буквы, это слово именно так светилось у меня перед глазами, это важнее всего другого. И страну, в которой ты живёшь, надо защищать...

     А в конце песни я шептал про себя, подстраиваясь под мужские голоса: "Отец, не будешь ты краснеть за мальчика в бою...". Когда родился Алёшка, сынок, я всегда почему-то вспоминал эти строки, когда держал его на руках. Вроде бы это моя клятва своему отцу, но так хотелось, чтобы мой сын с этого момента, когда ещё умещается на руках, впитал бы верность моей, а теперь и его Родине.
     И вот, наслушавшись своего одноклассника, тревожно думаю - так ли всё получилось?..

               
    При следующей встрече мы просто сели за столик, и Влад не торопился говорить. А я вдруг вспомнил детство, то странное состояние, какое запомнилось мне: слово "война" постоянно находилось у нас в комнате, где жили мы с мамой, бабушкой и дедом. Почему-то всегда было темно, мы жили в горах, да ещё окна комнаты выходили на север, как я теперь понимаю. И на всю жизнь осталось это представление о войне - жизнь в постоянной темноте. И когда теперь стали показывать бои на Украине, я искренне удивляюсь - много солнца, голубое небо, далеко видно. Разве так может быть? Потому что в моём детстве солнце стало светить только когда "с войны" вернулся отец, которого мы ждали пять с половиной лет - больше года пришлось ему лечиться в госпитале. Удивлённый этой мыслью, я даже спросил у Влада:
     - Для меня с детства война - это когда солнце не светит, как-то так, а ты как помнишь те годы?

     Влад посмотрел на меня непонимающе, о чём это я? Потом вдумался:
     - У меня нет такого ощущения. Не помню...
     И заговорил о своём:
     - Сказал тебе самое главное - про сына - и мне легче стало. Несколько месяцев носил в себе эту боль... И некому... А ты понял...  это...
     - За что он стыдил тебя? Да ещё с таким нажимом: "Папа, люди  бегут от ракет, ты, сын ветерана войны, как тебе не стыдно, ты поддерживаешь бомбардировки..."

     -  А... да это тогда, я уже рассказывал... когда его друзья, вернее - родственники друзей в Киеве... Я-то сын ветерана, но ты-то внук того же ветерана... Разве у тебя нет этого чувства, что дед сделал нужное дело? Если бы не он, был бы ты? А ты благодарен ему хоть просто за то, что он с другими настоящими мужчинами подарил тебе жизнь?.. Молчит. Он что, уже отделился от меня и моего отца? Безродный? А если так - он предатель! Предал и деда, и меня, и родину! Я написал ему это - не отвечает, что он думает по этому поводу, не могу сказать. Ты помнишь, чем для нас, пацанов, было это чувство - предал-не предал - позор, если кто-то почувствует, что ты на другой стороне. Мы в войнушку играли, и все хотели быть партизанами, красноармейцами., и никто, если ты пацан, никогда не плакал - каждый, как мог, сдерживал слёзы. Мы все были, как этот мальчишка из Донбасса, который приветствует наших танкистов... А после девяностых мужика молодого не найти, медузы плаксивые, нытики, стержня нет в молодом очень часто... А мой... ему не только не стыдно своего предательства, он ещё и глотку готов перегрызть...

     Влад опять спрятал глаза, смотрел в сторону, и чернел от своих же слов. И не говорить не мог - крик души вырывался сам по себе, разрывал его возмущением - как, ну как это могло случиться?..
     - Да нет, - возразил я, - ты неправ, посмотри, какие ребята молодые и совсем мальчики на Донбассе воюют, и понимают, за что. И добровольцев сколько. Мой знакомый из Чебоксар, художник, пошел добровольцем, друг его рассказал. Молча пошёл, только сказал своим: "Надо".

     - Я это так... в сердцах... слишком как-то втянули нас в болото - лишь бы тебе было хорошо, на остальное наплевать... И многие поймались на эту "малину"... Девяностые ещё долго будут отрыгиваться...
     А я вспомнил:
     - Не знаю, как мой сын реагирует на эту войну, давно не имел связи. Меня бабушка учила - по одёжке протягивай ножки, понятно - пользуйся тем, что способен обеспечить сам, и не рассчитывай на другое. Я и детей своих приучал к этому. Помнишь, конечно, советский дефицит, а я помнил ещё и военное детство, поэтому  у моих детей было правило: за столом никаких: "Я это не буду, я этого не хочу". Я даже с женой ругался: "Не клади в тарелку столько, чтоб ребёнок не мог съесть", и заставлял детей, конечно, когда немного подрастали, чтоб оставляли тарелку чистой. И как угадал... талоны, потом "гайдар".  А они у меня все студенты, сын вернулся из армии, и младшая только-только успела школу закончить. Ничего, выжили, мою "закалку" прошли. А пока росли просил всех, кто приходил в гости, не заваливать их игрушками - тоже полезно, чтоб бережно относились к тому, что есть... Поэтому и "потребление" восприняли спокойно.

     - Мне казалось, что и я своих не баловал... А как получилось?.. Или это что-то другое?..
     - Влад, ещё хочу спросить: Олег сейчас в Европе, не дома... Европейцы кричат со всех сторон: "Бей русских". Не боится? И не потому ли он вот так с Россией?..

     - Мне тоже непонятно, что он не видит угрозы для себя. - Влад вздохнул, - я ему так и написал: "у тебя мать и отец русские, тебе не повезло. Когда нацики придут к тебе, не рассказывай, что ты с ними одной крови, они не поверят!" Ничего в ответ, а я действительно этого боюсь, все-таки сын... Или перестаю бояться? Сам не знаю, не могу простить... - он достал платок, стал сморкаться. Я отвернулся, чтоб не смущать его тем, что вижу его слабость.

       - Так мать у тебя русская? Я думал - украинка...
       - Это моя бабушка была украинка, а дед - русский. Поэтому, когда мой отец умер, мы и поехали на Украину, и за бабушкой надо было ухаживать, и после войны, как нам показалось, там было с продуктами лучше...

     - Я погрузился в этот омут и вдруг начинаю понимать, - продолжал Влад с тревожным напряжением, - что мой сын - на другой стороне, не со мной, не с нами... Вся эта переписка подтверждает... Сын - предатель, сын - фашист... Я был в таком шоке! Это надо пережить. Я несколько ночей ложился спать с чувством, что могу не проснуться, постель разберу и начинаю уговаривать себя - ночь, пора... У меня никогда не было проблем с сердцем, а тут однажды прямо во сне, понимаю, что сплю, но не просыпаюсь, и чувствую - что-то режет по сердцу... Как будто всё оно болит, и вся грудь вокруг, вся левая сторона... Заставил себя открыть глаза и не могу понять, прислушиваюсь - вроде бьётся... и боль, боль! И лежать неудобно. И так лягу, и по-другому, и на спину, и на правый бок... На левый - боюсь... А живу один, если что - ночь, и скорую вызвать некому...

     Потом как-то внезапно всё прошло. Это тогда, сразу, как переволновался, было один раз... Думал - вот жизнь к концу, есть на кого опереться... а теперь? На кого? Жизнь прошла, и теперь я опять один. С дочерью такое не обсуждать, да и не хочу пока говорить ей про Олега, не хочу вмешиваться в их отношения... А ты почти родственник - ты из моего детства, и, значит, не предашь... Мне будет легче со всей этой бедой, если еще кто-то, понимающий меня, будет знать...   

     - Я в растерянности, - продолжил он после некоторого молчания. - Я так и написал ему: "Ты предал меня, предал Родину. Предал себя! Куда ты лезешь, ты думаешь, что Европе ты нужен? Используют, а потом подотрутся и вышвырнут на помойку..." Прости, повторяюсь... Он не верит, что предал себя. Это я так расцениваю, полагая, что он на одной волне со мной, и поэтому предаёт себя. Но это не так. И тогда для меня это ещё страшнее... Когда и в чём я прозевал? Стал вспоминать как это могло случиться. Он как-то приехал на каникулы, я уже жил в России. Не рассказал, но между прочим выяснилось, что он крестился у баптистов. Я тогда в этом ни "бе" ни "ме", он пояснил - это протестанты, тоже христиане.

     - А это откуда в православной стране?
     - Я учился, - говорит, - открыли протестантский институт...
     Я и без Вдадислава знал, что у баптистов штаб-квартира в Нью-Йорке, в Штатах, США и строились как протестантская страна. У нас мастер работал - золотые руки, баптист, хотел ещё в советские времена уехать с семьёй в Америку, наши не пустили...

     - Оказывается, - продолжил мой собеседник, -  приехали в начале девяностых американцы, устроили всякие институты... Кто их просил? Да просто наши объявили Россию открытым обществом, думали со всеми подружиться. А я-то слышал, как американцы, все эти "соросы", наших, да и не только наших, учат: "Америка превыше всего!" Университеты разные, конечно, учат чему-то, но учат фактически только одному - Америка, Америка!!! В любой стране, где они появились, они воспитывают пятую колонну. У меня есть знакомые, которые учились в таких "университетах". Я когда вспомнил это, мне аж плохо стало - вот откуда, скорее всего, у Олега началось, тут и к бабке ходить не надо. Он ничего не сказал, когда я попросил уже теперь рассказать мне про ту учёбу. Помалкивает. Никак не комментирует... Тут я и задумался - годами вариться в атмосфере  "Немецкой волны"...

     - Сам понимаешь, - обратился Влад уже ко мне, - все время думаю о нем, все время пытаюсь достучаться, хотя бы начать разговор предметный, что-то обсудить, высказать своё мнение и выяснить, кто из нас прав. А он...
     Влад взял телефон, полистал чат сына:
     - У меня впечатление, что он не сам всё это пишет, будто суфлёр стоит за спиной... Вот, посмотри, или лучше я сам почитаю... вот: "Мы сейчас не сможем найти общий язык. Возможно, мы сможем поговорить только после того, как эта война закончится. После того, как ООН проведёт исследования на территории войны, опубликует, потом будет Гаагский трибунал. И только после этого мы сможем трезво и серьёзно поговорить". Та'к вот.

     Я ему тогда ответил, что если и будет трибунал, то только над нациками вместе с клоуном. У меня полное впечатление, что он живёт вне этого времени, в каком-то своём мире, где нет человеческой логики, где нет представления, как течёт жизнь на земле... Даже мысль у меня возникала, не под действием ла психотропных препаратов он гонит всю эту пургу... Но я его знаю, ничего "такого" он никогда не пробовал, даже ни одной сигареты в жизни не выкурил...

     Я поднял глаза на тяжело дышавшего Влада:
     - Прости, я говорю про твоего сына, но он действительно потерял мозги. Он что, не знает, что это за паучье гнездо - Гаагский трибунал? Как они после Югославии поступили с Милошевичем? Какие-то грехи, наверное, были и у Милошевича, но ещё неизвестно, кто чернее... А на косовского, которого уличили в торговле человеческими органами для пересадки, даже не завели дело. Любые доказательства этот трибунал фильтрует, как заблагорассудится.
     - Я ему это и написал.
     - Да и я написал бы то же самое на его реплики.

     Мы замолчали. Влад чуть ни после каждой фразы вздыхал и хмурился - тяжкло давалась эта исповедь...
    - Вот что скажу, Влад, - мне захотелось немного снять с него напряжение. - Слабое утешение, но ты не один такой...

     И я стал рассказывать:
     - Семья моей мамы была очень дружная, у неё было две сестры и три брата, и все тесно общались. И мы, двоюродные братья и сёстры - тоже. Моя двоюродная сестра Нина, вышла замуж за парня, с которым я учился в институте, и уехала в Киев. Семеро детей! По нынешним-то временам... Всё было, как всегда, встречались по разным случаям, общались, иногда письма писали... Когда случился Чернобыль, я написал - никто не знает, чем обернётся, приезжайте, поживёте, пока там уляжется. Тогда младшему сыну у них было полтора годика. Поблагодарили, но не приехали, не так всё просто. Такие вот отношения, вполне семейные...

     А Санька, сын её родного брата Гоши, дружил с кем-то из этих семерых братьев-сестёр, с кем, не знаю, но это и не имеет значения. Всё по-человечески, никогда никаких вопросов. И вдруг - четырнадцатый год, майдан. Не могу сказать, как долго Гошины дети не общались с киевлянами, - дело естественное, забот у всех хватает, но тут Санька обратил внимание, что на его редкие сообщения, совершенно простые по смыслу: "Как вы там? что нового?", - молчок. Наверное, с пол года прошло, он как-то выбрал время, решил позвонить. Мне брат потом рассказал... Бедный Санька не знал, куда деваться, - в ответ получил такую порцию "майдана"! - "Вы, москали грязные, фашисты, вы всё наше покрали, мы теперь из-за вас голодаем, вы Крым отобрали, ждите, мы ещё придем!"

     Гоша, брат, говорит: - "Откуда всё это непонятно... неужели так быстро пропаганда сработала? А вы-то, родные,  чего! Вы-то знаете, что мы у вас никогда ничего не просили, да и сестре, поскольку у неё семеро по лавкам, всегда помогали... Ну, вот, откуда?" Мы все удивляемся. А как получилось, что Гитлер зомбировал целый народ? Когда надавали им по мозгам, вдруг стали прозревать. И кто-то действительно понял, что его обдурили. Пропаганда у них на высоком уровне, умеют...

     Я увидел, что Влада это, конечно не успокоило, хотя, возможно, и отвлекло чуть в сторону чужих проблем...
     - Думаю, там давно, задолго до майдана, работа, вернее, обработка населения велась. Я хоть и уехал в начале девяностых, но людей-то я помню. Много там было тихих с виду, а на самом деле подстрекателей. Вякнет такой чего-нибудь, и - в кусты, чтоб его не заметили. Гнильё... Я вот думаю, как можно, и можно ли было переход этот от развала Союза пройти мягче, спокойнее? А главное - как тогда надо было с молодёжью... Все случилось в девяностые, совсем не "святые", как их назвала эта "леди"... Какая уж тут святость... Продали всё... Люди растерялись, а хуже всего, что забросили детей. Я вроде бы и не бросил своих, они уже выходили во взрослую жизнь, но случилось же...
     Влад остановился, а я, понимающий ту ситуацию точно так же, промолчал.

    - Всё время думаю, уже тридцать лет думаю - ведь Кравчук спросил нашего... прости, Господи...:  "Что будем делать с Крымом?" А тот просто махнул рукой: "Забирай". Хотел поскорее повластвовать. Я помнил эту ленинскую концепцию Украины. По мне, надо было сразу договориться, что по всем граничным областям проводить референдумы с вопросом, в каком государстве вы хотите жить в дальнейшем. Многих конфликтов теперь не было бы и в Грузии, и на Украине, и в прибалтике... Меня, однако, не спросили...

     - Теперь это всё выливается, да ещё, - я продолжил его рассуждения, - просто беда - как быть с молодыми? С какими напутствиями выпускать их в жизнь? Нет, мы-то с тобой знаем, с какими, а их научили? Я общаюсь с местными поэтами, мне иногда приносят свежие альманахи почитать, может быть, сказать своё мнение. Из последних  смотрю - отличный стих, просто на голову выше всех наших, которые, понятно, вполне провинциальные, хотя попадаются и хорошие поэты, и отличные отдельные стихи. Как везде, жемчуга не в каждой раковине... А тут один стих, и чувствую - поэт поцелован Богом. Я позвонил ему, сказал своё мнение. А он, в сборнике было напечатано, - пацан, школьник, семнадцать лет. Первая публикация. Если меня не зацепило, я никогда об этом не говорю, только если знаю, что человек ждёт любое мнение, а особенно то, которое критично для него. Но тут зацепило. Зовут парня Матвей,  спрашиваю: "Где можно вас почитать?" Говорит: "ВКонтакте". Через некоторое время читаю. Очень хороший опять стих, энергичный, грамотно и динамично развивается, очень "взрослый", можно сказать. И вдруг к концу...

     Я достал свой телефон:
     - Вот что пишет молодой, стихи у него такие.
      Я стал читать: "Ты, двуглавый... паришь на нашей тяге... в клювах ложь несёшь ушам, мол, тебе порой полезно даже то, что вредно нам." Я ахнул - что ты парень, зачем же так-то... И написал ему: "Мы говорили, что у Вас поэтический дар божий, а Вам достался от бога еще один подарок - Вы родились русским, Вы имеете право наследовать великую русскую культуру, а Вы посмели лягнуть свою Родину..." ну, в таком смысле, причём, обращаюсь на "вы", пишу с большой буквы, полное уважение. "Да, сейчас идёт война фактически Бога с Сатаной, и если Вы, не дай бог не почувствуете, что Россия Ваша мать, Вас ждёт печальное будущее - без Родины никто и нигде не станет своим, и везде будете вторым сортом..."

     Понятно, вроде бы не моё дело, но я так по-отечески пожурил молодого, они-то пока многого не знают, пусть задумается, может таких слов никто ему не подсказал. Думаешь оценил? Ага! Держи карман. Во-первых, он стал отвечать мне на "ты", как ровеснику. Во-вторых он спустил на меня такого фашистского Полкана! Я оторопел: "Вы, русские фашисты, придумали с начала девяностых, что у вас свой путь, вы не похожи на всех, вы - народ избранный, вы идёте против всех, возомнили себя высшей расой, вы одебилены ещё с той войны...", и понёс, и понёс... Вот так.

     А этот откуда? Эта беда наша отчего? Я тоже не могу понять. Видимо, вот то самое - мы запретили любую идеологию. Прописали в конституцию еще при Ельцыне. Это ему, похоже, "добрые" дяди из Штатов подсказали. Знали, что им надо! Результат - свято место не бывает пусто. Американцы, и, думаю, спецслужбы в первую очередь,  тут же воспользовались моментом и пришли к нам со своей идеологией: "Россия - изгой, в России не бывает ничего хорошего" и т.д. Ты же понимаешь, правильнее сказать - мы же понимаем, откуда это, и для чего эта сплошная ложь. Наших детей воспитываем не мы, не в наших устоях, не в наших интересах. В общем - поймали раззяву, а как выбираться из этого положения, мне кажется, пока никто не знает. Я ответил молодому,  а он тут же стёр всё, что мне написал и заблокировал все мои возможности как-то читать его. Жаль его. Талантливый парень. Но дурак. Пропадёт ни за грош... И он этого пока не знает...

     Уже и так было всё понятно, в чём разнятся жизненные оценки Владислава и его сына... Но подумать было о чем... Я повернулся к Владу,  говорить пока не хотелось, но он обратился ко мне, и я ждал услышать его.  Влад молчал, и тогда я спросил, стараясь чуть-чуть перевести тему:

     - Неужели можно оценивать своею жизнь по решению какого-то непонятного трибунала, доверия к которому у нормальных людей нет?
     - Это мы думаем, что нормальные мы. А они думают про нас другое. Тут критерием должны быть общечеловеческие ценности. Я атеист, но совершенно уверен, что десяти тех самых заповедей достаточно. По отношению к ним и надо проверять "нормальность"... Думаю, "западная цивилизация" не выиграет... Сейчас оттуда просто смрад идёт, от этой "цивилизации". Правильно говорят чеченцы - воюем со слугами Сатаны, сатанистами. И Папа римский туда же. Христианство должен защищать, как любой президент конституцию своей страны, а он пропагандирует этот самый сатанизм - ЛГБТэшников, однополые браки... Когда там начнут, я надеюсь, задыхаться в этом дерьме, тогда и наступит "светлое будущее".

     Влад даже улыбнулся своей шутке.
     - Я свою жизнь не позволю Олегу оценивать по таким критериям, какие он считает нормой. Оценивать свою - это его дело...  И мне, как не прискорбно признаваться, безразлично, что он по этому поводу думает. Я начинаю перегорать, что-то во мне происходит... Почему он так по-хамски со мной разговаривает? Уже в этой перепалке, когда выражения он не выбирал, вдруг написал мне: "Как бы то ни было, но ты мой папа, и я тебя люблю..." Думаешь меня это тронуло? После всех слов, что я "дурак необразованный", которого "ящик" зомбирует, что у меня "передозировка от фашистских речей корреспондентов" "ваших" главных каналов, после того, что он постоянно присылает мне посты, что на Украине нет фашизма...

     - Да, ты сказал про суфлёра... Но он же взрослый мужик, должен отдавать себе отчёт... Столько намолол, и всё - глупости...
      - В том-то и дело... А мне всегда хотелось, - продолжил Влад неожиданно мягко, - чтобы с сыном мы говорили по-дружески, чтобы у нас были понимание и уважение. Вроде бы в последние два-три года стали складываться такие отношения, это когда он выехал на Запад. Не знаю, что этому послужило, возможно то, что там он оказался один, без языка, словом перекинуться не с кем.. Мы говорили на самые разные темы, мы понимали друг друга... приглашал меня: "Я мечтаю, что ты приедешь ко мне". Пока он там обустраивался, я поскрёб по сусекам, помог, сколько смог. И после февраля - как отрезало, как будто он маску скинул...

     А что теперь делать, пока не знаю... не знаю... - он вздохнул. - Если придёт, конечно, приму, накормлю, обогрею. Но не душой. В душу мне он наплевал. Он не понимает, что мне  ничего не надо. Сколько мне осталось? Доживу, у меня есть какие-то дела,  есть желания ещё что-то сделать... Я понимаю даже, что оставлю добрый след в душах людей, которые будут помнить  меня. И это греет и даёт силы. А его мне просто жаль, сам себя уничтожает...

     Разговор тяжелой ношей ложился на плечи Влада, это я видел, да и на мои тоже. Мы вдруг столкнулись с такой обнаженной ненавистью следующего поколения к нам, пусть для меня это произошло от чужого человека, но мне от этого было не легче. А Влад как-то совсем упал духом, и пока я не мог ничего ему подсказать - надо было вспоминать, взвешивать, думать, решать задачку, на что-то надо было опереться...  Конечно, мы понимаем, что не все в поколении наших сыновей, а теперь уже и внуков, настолько изуродованы пропагандой. Вот воюют же наши славные парни, и какие стихи, какие песни появились! Я слушаю радио и вспоминаю "те" песни военного времени, песни той "нашей" войны, которая с первого понимания самого себя в этом мире, была уже рядом с нами. И знаю, что Россию никто и никогда не поставит на колени. Но наши дети...
               
    Мы договорились встретиться снова через пару вечеров - хотелось отдохнуть от этой ноши, прийти в себя. Но тут выпали выходные, потом я перезвонил ему - товарищ попросил подменить на дежурство, так что время у нас обоих было и для отдыха, и для осмысления. Однако, при встрече размышления пришлось отложить так как Влад, только мы увиделись, сразу открыл телефон:

     - Я вчера послал ему видео песни "Встанем". Пронзительная песня и клип про героев Донбасса...
     - Да, я смотрел это видео, песня пробирает до костей... до дрожи, до слез!
     - И знаешь, что он мне ответил? Я думал, может и его проберёт такая сила, спрашиваю: - "Как реагируешь?" Он ответил: - "Вот как реагирую". И прислал ссылку. Открываю - видео от омбулдсмена - противное слово - Украины,  где рассказывается, что русские солдаты насилуют женщин, инвалидов, детей.

     - Так это старое, ещё с весны...
     - Да я видел тогда, но он откуда-то выкопал. И я снова всё просмотрел. Противно, но перечитываю, чтоб тверже обосновать  собственное мнение. Помнишь? Несколько "случаев", и даже подкреплено фотографиями не очень чётко снятых женщин. О чём эти фото? Для чего? А по тексту - да, страшилки. Но я-то знаю наших людей, наши человеческие законы. Мне отец рассказывал, как их обрабатывали политруки на фронте, когда переходили границу СССР: "Вы не мстители, вы - освободители". И приказ по всем фронтам: за мародёрство, за грабёж, за изнасилование - расстрел! Да, кто-то не мог сдержать ненависть, бывало, и расстреливали... Представляешь, как надо было держать себя нашим солдатам после сожжённых деревень, расстрелянных семей, после всех зверств... Выдержали, кормили, спасали от голода и холода... А сейчас наши солдаты другими стали? Я посмотрел: по фото, по тексту, по подаче материала вижу - брехня. Не стал отвечать ему, нравится, пусть хлебает.

     - Так эту Денисову, - напомнил я, - уволили именно за то, что она сама сочиняла эти "случаи", даже не она, а её дочь упражнялась в выдумках этой грязи, диктовала, изгалялась, и тем эта государственная девка, прости, чуть не сказал - дама,  дискредитировала "белую и пушистую" Украину.
     - Да, я писал нечто подобное Олегу в конце апреля, а уволили её в конце мая. Думаю, она и до этого, в марте, тоже распространяла какую-то брехню про нас. Но тогда это нравилось. А когда её уволили, я решил ткнуть Олега носом в эту ложь. Написал ему. Не тут-то было! Теперь снова и на ту же тему. И опять он отвечает мне вполне в стиле "европейских ценностей". Мол, если она "искажает факты", так он выразился, значит, дискредитирует страну, и правильно, что её уволили, иначе Украину не примут в Евросоюз. Заведомая ложь, в которой она не только призналась, но и рассказала, как она готовила это варево, а он пишет: "Искажает факты". Это где же он увидел "факты"?

     Мне тоже особо нечего было подсказать, слишком всё очевидно, как мне стало понятно теперь, процесс предательства со стороны сына Владислава слишком очевиден и глубок. Чем можно исправить это?
     - Я думаю, - заговорил я, - что диалог хоть какой-то прекращать нельзя. Ты же понимаешь, что в любой момент с ним может произойти то, чего он не ожидает. Все эти паспорта "хороших русских", даже если ему такой выдадут, это же филькина грамота. Там всё - сам сказал, сам забрал свои слова обратно, сделал так, а через день - наоборот. Я бы периодически толкал его к размышлениям. И не к тем, в которых Россия "хорошая", а к тем: "Посмотри сколько вранья, обмана, манипулирования фактами", чтоб ему самому стало от этого противно. Мне кажется, человек, который когда-то был адекватен, проснётся. Что-то, мне хочется верить, что детство не проходит даром, а детство у него было в СССР, рядом с тобой. Конечно, потом тридцать лет дышать другим воздухом... Но "долбить" надо до той поры, когда он очнётся и ужаснётся той пакости, в которую залез по своей воле. И тогда он вернётся... Об этом думай, и стучись, стучись...

     Влад задумался.
     - Я же много писал ему. Мне кажется, я всё высказал, он, надеюсь, читал. Сейчас периодически посылаю ему  патриотические стихи наших поэтов, и песни. Честно? Просто показать - вот какие у нас поэты, вот какая наша родина, не в пример лживой Европе, посмотри, это ведь из твоего детства, из семьи, это наши устои, наши ценности: душевные песни, любовь "до гроба", дети, радости жизни... Это - моё, если ты меня ещё не забыл - вернись... Не знаю, читает ли, слушает ли песни. Пока без ответа...

     - Тут нужно терпение и надежда в себе, Влад. Это непросто после такого жёсткого разговора даже родному отцу сказать: "Да, я был неправ". Должно произойти что-то из ряда вон, чтоб на него подействовало. Это я и имел в виду, сказав - что что-то может случиться, чего он не будет ожидать. А что случится, у меня нет сомнений - на Западе с ума посходили...
     - Наверное, - Владислав смотрел на меня, - в твоих рассуждениях есть здравый смысл. Самый больной у меня сейчас вопрос - а есть ли у меня сын? Сын - это наследник, единомышленник. Не в том плане, что думает точно так же, как и я, но мыслит в одном направлении с отцом. Отчизна, отечество, у них - одно. По другому быть не может. Как сын может быть наследником отца, если он променял родину? Наследником чего?  Сын-наследник - это наследник духа твоего, наследник традиций твоей семьи, истории и культуры твоего народа.  А если для него это всё - чужое, ну, какой же он наследник, какой же он сын? Если я - русский, а мой сын стыдится быть русским, разве он будет что-то от меня наследовать? Слово "наследник" понимаешь, о чём? След в след, и никак иначе! И вот думаю...

     Все эти годы храню награды отца - "За отвагу", которой отец особенно гордился, "Красная звезда", "Красное знамя", который он получил за форсирование Десны. Он был комбатом и однажды, когда немецкие самоходки прорвались на его командный пункт,  пришлось вызывать огонь на себя. Кстати, на Украине после форсирования реки Снов, в селе Старые Ярыловичи... Как я могу оставить награды отца такому? Чтобы он над ними глумился? И кто я буду после этого? - Предатель памяти героя той войны, на которого равнялся я и надеялся, что и мой сын не посрамит...

     Я мог понять глубину обиды Владислава на своего Олега - вот он уходит, и память о его отце, который гнал фашистскую сволочь с нашей земли, память о том поколении исчезнет... А сохранить её можно, если у нас будут сыновья, которые понесут гордость за  подвиги предков дальше... Я не мог ничего посоветовать Владу. Так мы и расстались, Владислав в расстроенных чувствах, не понимая, как из такой беды вызволить сына, а я в раздумьях об этих страшных трагедиях, что подкинула нашему поколению судьба на последние годы жизни...    

    Я пришёл домой, и нечаянно получил выговор от жены:
     - Ты опять поздно... Что там у вас?
     Я говорил жене, что задерживаюсь обсудить кое-что с одноклассником, рассказывал ей общо о его проблемах, и почему я в них вникаю, и теперь добавил немного, не желая напрягать ещё и её:
     - Беда у него, никак не может понять, что же делать дальше, как поступить, всё-таки сын... Пытаемся разработать "стратегию", как  ему вести себя дальше. Сын, и не сын...

     - Тво'й сын появился, - вздохнула жена, - наконец-то. Позвонил, поговорили, хотел тебя ещё услышать.  Позвонит позже.
     Мы никогда не делили детей - "твой-мой", так установилось с годами, когда дети уже разъехались, но жена всегда подчёркивала наше родство с детьми вот этим - " твой","твоя", когда кто-то из них вдруг появлялся у нас дома или на телефоне. Как бы подчёркивалась близость родства и радость, что это есть в нашей жизни.

     Возможность общения с детьми всегда поднимала мне настроение, я чувствовал в такую минуту, что молодею, душа устремляется ввысь, и хочется жить, работать, делать простые полезные дела... Каждый такой случай - событие, праздник... Ну вот,  поговорю с Лёшкой, как у него жизнь, как с работой, как с "войной".

     После ужина я сел смотреть "Вести", и тут Алексей позвонил.
     - Привет, пап. Прости, я, как всегда, коротко. Информирую: только из полей, должна быть камералка, но не для меня. Пока погода, вылетаем срочно опять туда же, нашли месторождение, вроде бы приличное. Срочно, сам знаешь обстановку, надо подготовить место под добычу, под обогатительный комбинат, посёлок, дорогу, станцию на БАМе. Непочатый край. У нас никого не мобилизуют, все работаем на то же. Большего сказать не могу.
     - Ладно. Хотелось бы повидаться. Как дела у твоих девчат, может приедут они хоть на немного - повидаться... Давно не были...
     - Да они меня ждали, а отпуска пока нет. И Дашка  в школе... Прости. Как ты?

     Вот и весь разговор... А мне и этого хватит, потому что после звонка я со своими всегда и обычно не один день продолжаю беседы, смакую каждое слово, каждую фразу...  Молодым достаточно и сказать и спросить, а потом - семья,  сентябрь, значит школа, работа. "Можно бы договориться на недельку, чтоб Дашку отпустили из школы, но - занят". "Жена опять остаётся одна, и к полям надо готовиться..." Я всё услышал и теперь продолжаю беседовать с сыном без него, пусть управляется со своими делами. Голос бодрый, говорил чётко, коротко, чуть не протокол - времени мало, но, спасибо, для отца нашёл. И обращение привычное: "Привет, пап". Это хорошо. Значит, беспокоиться нечего, всё у него в жизни идёт своим чередом, если и бывают проблемы, все решаются.

      Камералку он любит, потому что это продолжение полевой работы - свои съёмки лучше обрабатывать самому, так интересней. Это и отдых, поскольку - не "поля". Перемена работы, да ещё живёт дома. Но понимает требования момента. Сказал про "обстановку" и: "Срочно надо". Мужик! Про мобилизацию понятно, они нужнее сейчас в другом месте, где - тоже понятно. Видимо, нашли что-то очень необходимое, если "больше сказать не могу", и сразу месторождение передают в производство. Сейчас не до проволочек... Про жену и дочь - спокойно, по-деловому, значит, всё в обычном режиме... Ну, что ж, Алексей, спасибо, всё рассказал... Успеха тебе... Вот так из многих коротких разговоров собираешь "картину", чем и как живёт каждый из твоих детей... Наверное, у всех так, кто любит своих, или, по крайней мере, не забывает о них...

   Недели у меня за работой летят, не успеваю следить. Сколько-то времени прошло, в которое мы не встречались - вроде бы уже расставили все акценты в этом сложном ребусе.
     А потом он вдруг позвонил, как потребовал:
     - Встретимся!
     Мы сошлись, и было видно, что Влад на подъёме, что-то случилось, и ему нужно было снова выговориться.

     - Ничего не понимаю. Вчера под вечер вдруг заявляется Олег. Мрачный, не говорит ничего, а я и не спрашиваю, только смотрю на него вопросительно. В глаза не смотрит.  Сказал два слова:
     - Дай ключи от квартиры. Поживу пока.
     Вижу, объяснять ничего не собирается. Протягиваю ключи, берёт молча, и - к двери. Я уже вдогонку:
     - Куда ты на ночь глядя? Останься до утра...

     Ушёл. Вот и всё пока. Что случилось, что думать, не знаю. Хотел ещё остаться, но поеду, как достану билеты.
     Помолчали.
     - Как он меня нашёл? Наверняка - приехал  ко мне, квартира заперта, ключей у него нет. Я просил соседа, недавно поселился, хороший мужик, попросил его присмотреть за квартирой. Ключ ему оставил - вдруг воду прорвёт, или ещё что, да и бросать совсем без присмотра не стоит. Он ключи Олегу, так я понял, не дал, он Олега не знает. Но сказал, куда я уехал. Я адрес соседу сообщал на всякий случай... Поеду... Потом, если что, расскажет, напишу тебе. Спасибо, с тобой я многое понял, почему наши дети перестали быть нашими... Какими коврижками их заманили...

     - Я думаю, Влад, что случилось то самое, сложное и большое, чего он никак не ожидал. И так рубануло по мозгам, что головушка теперь болит! Пускай, это полезно! Думаю, как и ты - не стоит его расспрашивать. Наберись терпения, сам расскажет. Не сразу... И главное, не  чтоб рассказал, что случилось, главное, чтоб вернулся домой... Удачи тебе, будем надеяться, что он не совсем потерялся. Но процесс возвращения будет ох, каким!..
     Не стал говорить ему про звонок Алексея, ему не до меня сейчас, после такого события...

    Дня через четыре Влад так и написал мне: -"я уехал".
     А я остался. Думать... Потому что трудно это - не переживать и не размышлять, что откуда взялось в нашей жизни... С первого дня я наблюдаю войну на Украине. Пусть называют её специальной операцией, это для дипломатов. Мне так проще. Я тоже смотрел, как мой президент выступал с заявлением о принятии этого решения. Я тоже видел, насколько трудно ему было - он взял на себя ответственность за жизни наших российских людей, в первую очередь - военнослужащих. Он даже с лица спал, осунулся. Я тоже видел, как ему не хватало воздуха, когда он говорил. Но он оказался настоящим мужиком - голос его был твёрд. Если бы он знал, а знать он мог только предположительно, как много людей, понимая, что будут жертвы, как много людей в России хотели и ждали этого, потому что такого унижения, какому "цивилизованный запад" многие годы подвергал нашу страну, терпеть уже было нельзя.

     И, понимая всю боль войны, мы поддерживаем наших парней, наше руководство. Все месяцы после двадцать четвёртого февраля и слушаю и смотрю мировые новости, наблюдаю главного, как говорят, "вдохновителя" и его выстроившихся подобострастно попутчиков. И только поёживаюсь от неприязни. Не знаю, сделал ли это Влад, а я послал бы его сыну любую реплику американского президента про "путинское" повышение цен у них, про "путинский" налог и тому подобные сказочки. Удивительно, что западные журналисты ни разу не задали этому президенту вопрос: "Так кто руководит Штатами, кто устанавливает налоги и рулит ценами, Путин, что ли? А ты тогда зачем? Для декорации?"

     Владислав однажды упомянул заповеди Господни. На западе их давно, как теперь стали говорить, обнулили. Но это же - мудрость народов, проверенная веками. Если бы все люди жили, или, по крайней мере, старались жить по этим заповедям, настал бы тот самый "золотой век" человечества. Мы с Владом помним, как в шестидесятые годы приняли "Моральный кодекс строителя коммунизма", списанный почти полностью, с опусканием, естественно, "божественной" части, с Заповедей. Но вот в чём беда - как мы уже говорили, идея коммунизма утопична.

     К сожалению, и идея строить жизнь по заповедям господним неосуществима по той же причине.  Все знают, что история человечества, это история постоянных войн. Откуда это? А вот посмотрите десятую заповедь: "не желай себе жены ближнего твоего, не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего того, что есть у ближнего твоего". Короче - не желай себе ничего, что есть у ближнего. Ну, ребята и девчата всего мира, поднимите руки, кто "за", кто не желает всего перечисленного? Так... На Западе, а они самые "цивилизованные", что-то стесняются поднимать, на Востоке - посмотрим, тут, можно сказать, - пополам. Вот так-то, граждане громодяне. А что это значит? Вспомните, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифорычем. У одного было хорошее ружьё, хотя он и не был охотником, А второй тоже не был охотником, но никакого ружья у него не было. Увидел у соседа. И захотел.  Сказано же тебе: "не пожелай!" - "А я хочу!" Чем кончилось? Войной до гроба. Смекаете, откуда всё это непотребство? А вы - Россия, Россия...
     К сожалению, зависть неискоренима... Печальный итог, если вдуматься.

    Влад так и не написал, как мы договорились, как они ладят или не ладят с сыном. Я слышал многое о людях, проживших этот год, всяко бывало - и родственники, и просто знакомые "раззнакамливались" принципиально, ругались едва не до драки, проклинали глупость друг друга, кулаками махали чуть не до бития. А может, пострадавшие не говорят, а я сам не видел... У Влада же, сколько я помнил по его рассказам, могло ведь и "до ножей" дойти.

      После Нового года, когда народ успокоился с каникулами, и стало свободнее с переездами, решил поехать с женой к сестре, но Лариска не захотела:
     - Ой, мы всё зимой, да зимой, а у них там ещё холоднее. Не поеду. Летом давай поедем...
     Мы действительно много лет ездили только зимой - так у меня складывалось с отпуском, а жена подстраивалась под мои возможности. Теперь мы оба не работаем, но летом мне не хочется ездить - не скажу, что стал требовательней к комфорту, но и всякая лишняя дорожная суета не радует: время отпусков, билеты брать задолго до поездки, а вдруг что? Я люблю, чтоб всё было чётко, по плану, иначе неожиданности бьют по нервам.

     И теперь я поехал один.
     Когда возвращался через Ростовскую область, решил тормознуть, заехать к Владу на денёк, как-то болело за него сердце. Предупредил его звонком, и он благодарно откликнулся.
     Время было к обеду, я взял кое-что в магазине и прихватил Цимлянское красное сухое - как я понял из летних встреч, своё крепкое мы давно допили, а для пива прохладно.

     Хозяин встретил меня широкой улыбкой, стол был накрыт. Мы сели было, но когда я достал вино, Влад засуетился:
      - Подожди, я глинтвейн сделаю, у нас прохладно.
      Он действительно был в свитере, хотя в квартире не было холодно.
     - Люблю, чтоб нежарко и свежий воздух - форточки не закрываю...
     Мы попивали ароматный глинтвейн, разговор тёк, можно сказать, по-семейному. Я не заводил речь про летние проблемы Влада, а он был спокоен, и не торопился что-то объяснять или рассказывать о сыне. Я поделился о своём, который был в тайге до снега, а теперь срочно обрабатывает материалы. Конечно, много не сделали, но...

     - Не берут твоего? - наконец Влад затронул тему призыва. - Мой тоже просто работает. Не пошёл в журналистику, сказал, что не пойдёт, но почему - не объяснял. Устроился на завод, в конструкторское, он на компьютере хорошо "шарит", его выражение. Обедает там, на обед не приезжает, как видишь. Нормальный парень. Разговариваем друг с другом уже давно, но ту тему не затрагиваем. И не надо. Я вижу, что поведение у него обычное, по всему вижу. Мне бы хотелось для него, чтоб семья была, я недавно спросил: "Что ты один, не женишься?" Говорит: "Не время". А какое время? - скоро на пенсию, и знаю - хотел ещё детей завести...
     - Сейчас это часто - когда мужчина много старше. И детей всё равно рожают, и не одного... Наверное, знает, почему так говорит.

     Я смотрел на Влада - никаких тревог, никаких забот, по всему видно, что жизнь у этого человека удалась, и теперь он на пенсии и живёт, не ожидая ничего непредвиденного. Я порадовался за него - летние переживания он где-то оставил, и нет необходимости к ним возвращаться.

     Мы просидели за столом пока ни звякнул ключ в двери - сын вернулся с работы.
     - Ты что-то раньше сегодня, - встрепенулся Влад, взглянув на часы, и тревога задержалась на его лице, - а у меня гость, одноклассник, заехал на денёк.
     Влад назвал моё имя и отчество, мы познакомились.
     - Да, потом..., - ответил сын на вопрос. - Я сейчас... переоденусь...
     Он ушел в свою комнату, потом зашумела вода в ванной.

     Олег вошел к нам свежий, умытый, в домашнем свитере. Летом, когда Влад рассказал мне, как появился его сын, чтоб взять ключи от квартиры, мне представился измождённый, утомлённый, тёмный человек в сером, с бегающим взглядом, неуверенный в себе, и потому страшный. Но это только в моём воображении, Влад тогда ничего не рассказал, как сын выглядел. А сел теперь с нами за стол уверенный в себе человек, с открытым взглядом и, мне показалось, в каком-то приподнятом настроении.

     Потом мы сидели втроём, находили общие темы, и мне пришлось повторить Олегу про моего сына то, что уже рассказал Владу. Потом и я поинтересовался его работой, отношениями в коллективе, с начальством. Вполне обычный разговор на равных, когда все всё знают и понимают, и нет никаких противоречий. Я всё приглядывался к Олегу, вспоминая наше с Владом тяжёлое лето, но не находил ничего, что бы меня насторожило. Весь вечер  мы провели за столом, говорили, а о чём, невозможно описать, потому что беседа была просто о жизни. Мы не касалась работы Олега в другой стране, сути её, не касались темы продолжающихся военных действий. Я видел, что Влад иногда смотрит ожидающе на сына, в надежде, видимо, что Олег скажет, почему он вернулся с работы раньше обычного. Влада это тревожило... Но Олег так и не сказал...

     Утром, после завтрака втроём, когда мы ещё сидели с Владом на кухне - я не торопился, мой поезд будет вечером - уже одетый для выхода, с рюкзаком в руках вошёл Олег.
     Влад насторожённо посмотрел на сына, мне показалось, что он даже побледнел.
     - Ты что, не идёшь на работу? - обратился Влад к сыну.
     Мне, постороннему, было понятно, что происходит что-то необычное для жильцов этого дома.

     Олег спокойно выслушал вопрос.
     - Прости, отец. Вчера не мог сказать, гость у тебя, не хотел нарушить вашу встречу. Мне к девяти в военкомат... Я - добровольцем. Военная моя профессия не подходит, но я пояснил, что неплохо "шарю" в компьютерах, и сразу сказали, что такие нужны.
     Олег видел и растерянность отца, и тревогу в его глазах.
     - Не переживай, отец. Помнишь, ты мне пересказывал слова песни, а я повторю сейчас - "тебе не будет стыдно за мальчика в бою". У меня свои вопросы к той стороне. Пусть ответят...
     Он говорил это спокойно, уверенно, и лицо Влада разгладилось, тревога уже уходила из его глаз, хотя вопросов, я чувствую, не  убавилось. Но это другие вопросы, не те, на которые он не мог найти ответы летом.
     Олег обнял отца.
     - Я вернусь...

     Мы остались вдвоём. Сцена, свидетелем которой я стал невольно, не могла быть для меня предметом разговора. Я поднялся налить себе чай, чтобы как-то показать некоторую отстранённость от происшедшего, и опять сел к столу. Влад молчал, смотрел в стол, думал...

     - Он первый раз меня обнял, - наконец едва слышно произнёс Влад. В голосе его дрожали слёзы, он стеснялся этого. Я положил ладонь на его руку. Не знаю, это ли моё молчаливое сочувствие, или что-то глубокое, о чём мне не дано догадаться, потрясло моего седого товарища. Он вдруг опустил голову на грудь, плечи его задрожали, и слёзы крупными каплями стали падать на стол. Он старался сдерживаться и только иногда всхлипывал, как ребёнок, вздыхал глубоко и шмыгал носом... А слёзы капали и капали...

    Потом, успокоившись, Влад поднял на меня мокрые глаза:
     - Прости... это тоже первый раз...
     Позднее мы перешли в комнату, сидели на диване, думая каждый о своём. Вот теперь никакие обсуждения не были нужны, не имели смысла, потому что, похоже, отец вовремя угадал, какие мудрые слова напомнить сыну, и жизнь пришла в то состояние, о котором Влад молил Бога все эти месяцы. И мне уже не хотелось узнать, что же заставило Олега бежать, как я понимаю, из любимой им тогда Европы. А может, и не Европы, а от людей, для которых Бога не было, которые отбивали поклоны лукавому, и заставляли Олега делать то же самое. Я порадовался за них обоих, значит, хватило у сына мужества вспомнить, кто он и откуда...