Cherchez la femme

Не виделись мы с Колей лет двадцать. Когда-то ходили в одном экипаже на НИСе(1). Он неожиданно позвонил мне:
– Как дела, старина?
Сразу узнав его голос с южно-русским акцентом, ответил, не задумываясь:
– Лучше не бывает. Рассказывай как у тебя: где, что, как?...
– По телефону разве всё расскажешь? Давай посидим, как в старину, да и погуторим за жисть-жестянку.
«Значит назрело», – подумал я.
Прошло не меньше месяца прежде, чем мы смогли встретиться. Коля пригласил меня в загородные владения его жены. Владения оказались «райским садом». Описать их не хватит одного таланта. Это почти также невозможно для меня, как описать рай Адаму, лишённому способности давать вещам имена. Но раз уж я начал, то всё-таки попробую в нескольких словах описать этот сад, несмотря на скудость моего языка.
Территория, на которую привёл меня Коля, была ухожена неизвестным мне садоводом. В расставленных по участку белых гипсовых вазонах, стоящих на коротко подстриженной траве, красовались цветы. Большие ветвистые сосны наводили лёгкие тени на весь этот немалый участок, на котором в особом порядке расположились три дома: господский, гостевой и бытовой. Бытовой был местом его обЫтания, как он выражался: в нём он готовил себе пищу, почивал и рукодельничал. Здесь же размещалась баня и мастерская с различным инструментом, который Николай методично закупал в иностранных портах, считая, что лучше и ценнее чем инструмент ничего в жизни не бывает и что без него мы до сих пор жили бы в пещерах. И что наша цивилизация обязана исключительно инструменту. Кто его дал в руки человеку, Бог или чёрт – это неизвестно.
– Инструмент – это вторые руки, – внушал он. С его помощью я здесь такого натворил!
– И что де ты тут натворил?
– Пока здоровье было, делал всё, начиная от строительства гостевого дома и хозпристройки и заканчивая всевозможными мелочами, коих и не перечесть.
– Теплица тоже твоих рук дело, не сомневаюсь.
– А чьих же ещё? Других работников здесь нет. Щас мы возьмём оттуда помидорчиков, огурчиков, салатик сварганим, чтоб было чем закусывать и побалакаем обо всём, что случилось с нами за последние двадцать лет, которые мы с тобою не виделись. Поговорим о насущном. Ведь мне и высказаться-то некому. А не выскажешься, разорвёт от всего накопившегося, как бомбу.
Мы сидели за круглым столиком на фоне пейзажа наверняка могущего соблазнить какого-нибудь восторженного живописца. Местность, в которую вписался участок являлась дюнной зоной большого залива, создающего в этих местах свой особый микроклимат. В пересечённой местности дюн владения представлялись волшебной поляной посреди векового леса. Здесь отдыхало не только тело, но и душа. И дух парил над этим местом, соблазнённый красотой, спокойствием и благостью. Действительно – райское место.
– Это мой земной рай, – подтвердил Коля мои мысли. – Я же из крестьянской породы. Без земли и без всего того, что нас здесь окружает, не могу. Здесь отдаёшься природе, радуешься. И умереть здесь бы предпочёл. Вот сейчас я тебе баньку истоплю, стол накрою, и мы посидим, как когда-то. И я расскажу тебе, как я попал в эти райские угодья, чем дышу и на что надеюсь.
Банька, встроенная в хозпостройку, была небольшой, на одного человека, поэтому натопилась очень быстро. Сделав 4 захода, сполоснувшись и отдохнув в тени яблони, вышел в райские кущи, где под развесистым деревом стоял накрытый для беседы столик. Посреди стояла бутылка Hennessy, бутерброды с лососем и чёрной икрой из палтуса, овощные салаты, дольки лимона с мёдом и два пузатых бокала с узким горлом граммов на 500, не меньше.
Почувствовав моё недоумение, Коля пояснил:
– Бокалы коньячные. Наливают в них только на самое дно, граммов 50 – 100, не больше. Потом за разговорами греют в ладонях, до температуры человеческого тела. Сейчас мы это и продемонстрируем.
Коля разлил Hennessy и мы стали греть его в ладонях.
– Чего-то я не припомню, чтобы ты был привержен классике распития коньяков.
– Я ещё и не тому научился. Единственно чему не научился – понимать женщин.
– Да, с этим я согласен. Особый материал, недоступный мужскому уму.
– Вот-вот! Ты же помнишь мою первую? Красавица. Мужики на неё заглядывались.
Ну, один капитан так загляделся, что она и не выдержала, к нему подалась. Всё-таки – капитан. А не какой-нибудь электромеханик, как я. Шмотки любила, красивую жизнь. Что ещё?... Да больше, пожалуй, и ничего. Затерялась она где-то в людских потоках вместе с дочкой. Пока алименты выплачивал, дочку ещё изредка навещал с её позволения. А потом пропали. Слышал краем уха, что с мафиозником каким-то связалась. Может быть и так. Деньги дюже любила.
Вторую ты тоже помнишь.
– Конечно помню. Домовитая была. Хозяйка. Готовила хорошо. Тебе в рот часто заглядывала. Должно быть любила.
– Любила. После одного рейса наградила меня нехорошей болезнью. Сама не ведала, а у меня сразу симптомы пошли. Хорошо я тогда квартиру однокомнатную себе купил. Было куда уйти.
– Когда с морей ушёл, не знал куда себя приложить и на что в дальнейшем жить. Золотой запас невелик, таял с каждым месяцем: коммунальные счета, еда, транспорт. Выпивал редко, но и «редко» денег стоило.
– У тебя же золотые руки, Коля. Неужто некуда было пристроиться?
– То-то и оно. Настали времена, когда с русским языком никуда не брали. А по аглицки почти никто не понимал. Перебивался мелкими халтурками, но на них не проживёшь.
– Да, я тоже прошёл через это. Хорошо тебя понимаю.
– Однажды знакомые предложили мне разовую работу – подключить в частном доме электроиндукционную кухонную плиту. Тогда они только-только появились. Нужен был мастер.
– По-моему коньяк согрелся, – прервал я своего товарища. – Пахнет на редкость благородно.
– Я тебе об этом и говорил. Вот, теперь можно и попробовать.
Он раскрутил янтарный настой по стенкам бокала, выпил часть содержимого, со смаком крякнув, и сразу же подцепил вилкой дольку лимона с мёдом.
– Говорят, что коньяк с лимоном любил наш последний царь Николай II. Но этого удовольствия его лишили большевики. Слава Богу от нас пока этого не отбирают. Но могут прийти времена, когда и старая луковка покажется деликатесом. Так что наслаждайся, пока не пришёл час Х.
Коньяк оказался терпким, согревал внутренности, привносил жизненную силу. Лимон сглаживал его ненавязчивую горечь.
– А теперь бутербродик с лососем откушай и салатиком заешь. Всё это хлеб наш насущный. Трудящийся достоин пропитания. Каждому по нужде его и по достатку его. Пока есть достаток по нашим нуждам, уже хорошо. И лучшего желать не надо.
Коля допил остатки коньяка и заявил:
– При таком подходе никогда не захмелеешь, а станешь только трезвее прежнего. На чём я бишь остановился? Ах, да! На индукционной плите. Так вот, привезли меня мои знакомые именно сюда – в Эдем. Время было летнее, всё цвело и пахло, расточало в воздух флюиды захватившей всё пространство сочной летней зелени. Среди этой зелени стоял вот этот дом, из которого не замедлив вышла хозяйка. «Вот, – подумал я тогда, – вот где идиллия: лес, сад, трава, дом, женщина. Что для счастья ещё надо?» Но мы видим только внешнюю картину, не понимая, что за ней всегда может стоять падший ангел, или ещё что-то, что сразу никогда не разглядишь. Во всяком случае мне тогда понравилось всё: и дом, и обихоженный участок, и лесной массив поодаль, и женщина. Она была мягкой и обходительной, с тихим ласковым голосом. По всей видимости ждала гостей: ровно уложила волосы, со вкусом оделась, надушилась чем-то французским. Я это оценил.
– Да, мне это знакомо. А потом, когда штукатурка и прочие прибамбасы снимаются, предстаёт иногда если не монстр, то вялый непривлекательный фрукт, давно упавший с дерева и слегка подгнивший.
– Здесь ты не прав. Она и в дальнейшем держала форму. И была довольна привлекательна. Но мы отвлеклись и забежали вперёд. Плиту я подключил довольно быстро. Денег, конечно, не потребовал. Это вызвало у всех молчаливое одобрение, а у хозяйки – некий интерес ко мне. «Не могли бы вы тогда посмотреть у меня выключатель в спальной комнате, – обратилась она ко мне с надеждой в голосе, – у меня уже полгода там свет не горит». Я провозился с выключателем, убедившись, что виновата электропроводка. Это же мой профиль. «Там нужно заменить участок провода от выключателя до распредкоробки. Быстро это не делается, к сожалению». «Я в этом ничего не понимаю, – отозвалась она, – но если возьмётесь, то делайте. А если запозднитесь, можно у меня переночевать. Есть свободная комната». Вот так в итоге я у неё и «запозднился». Через два месяца расписались. И стал я жить в Эдеме у моей Евы.
– А где же сейчас твоя Ева? Ушла к древу познания добра и зла?
– Она на «скорой» работает. Наверное, много добра делает. На меня её добро распространяется только раз в неделю на два дня в аккурат, когда она на «скорой» дежурит.
А в остальные дни я еду в свой однокомнатный бетонный склеп. Она меня особо не жалует.
Хозяйка. За ней последнее слово. Мне здесь ничего не принадлежит.
Коля дрожащей рукой разлил начатый коньяк и опять взял бокал в ладонь:
– Вот так и живём.
– Мне неудобно вмешиваться в ваши отношения. Но почему так? Вы муж и жена. Она сама, наверняка, «приворожила» тебя. Сколько вы так прожили.
– На второй десяток пошло. Отчуждение стало приходить не сразу. У неё часто собираются именитые гости, она варится в какой-то придуманной богеме, в «высшем» обществе. К ней с удовольствием приезжают всякого рода актёры, поэты, хозяева престижных магазинов, брокеры-шмокеры. В общем – сплошная шушера. А я среди этой богемы убогий дворник с трясущимися руками: под старость пришёл ко мне Паркинсон. Дрожь не унять. А кому приятно смотреть на больного в «высшем» обществе. Пусть даже я и муж объелся груш. А если называть вещи своими именами, то я скорее здесь садовник, плотник, электрик, сантехник, но давно уже формально не муж.
– Наверное, ты не один такой в этом мире. Жёны – они пушки заряжёны. Не знаешь, когда выстрелит.
– Хорошо ещё она разрешает мне в дни своих дежурств, оставаться здесь. Напишет мне записку, что я должен сделать по хозяйству и – в двухсуточное дежурство. А мне же это, как подарок. Я по своей сути крестьянин, всё это хозяйство и само место – лучшее, что только можно придумать для меня. Здесь отдыхаю душой, живу. По-настоящему живу той естественной жизнью, к которой непроизвольно тянусь всем своим естеством. Сколько это протянется, не знаю. Всегда боюсь, что обрежет она для меня эту радость и останусь я голый и сирый, позорный и бесприютный.
– А почему так?! У тебя тоже должна быть гордость. Что ж она так тебя унижает. Плюнь. Живи в своей квартире. Придумай для себя хобби. Чтоб не сидеть просто так.
– Э-э, Палыч, здесь не всё так просто. Я даже отчасти благодарен ей, что она, пусть и ненадолго разрешает оставаться здесь в качестве работника. Это же для меня отдушина. Задохнусь без всего этого. Прилип. Сколько сделано здесь моими руками. Куда ни глянь, везде моя работа. Ну, и сам видишь, место здесь необыкновенное.
– Райское, – подтвердил я. – Из рая может изгнать только Бог. Она что, Бог?
– Она не Бог, а его заместитель, как мне кажется. Сначала предстала тихой павой, уступчивой, милой, заботливой. Но постепенно суть её проявлялась и появилась жёсткость, бескомпромиссность, и какая-то бабская дурость, упрямство и вседозволенность. Практически последние четыре года жил при диктатуре. Приходилось во многом уступать, поскольку знал, что сам не идеален и грешен многомерно. А грех, говорят, можно искупить послушанием.
– Смотря кого слушать, – заметил я.
– Это ты точно сказал. Но я человек не воцерковленный, хотя и крещёный, и верующий. Знаю, что прежде Господа слушать надо. А остальных и не обязательно. А как услышать Его? Как? Вот, вместо Господа жена. Приходится её слушать. Больше пока и некого. Если ты чего-нибудь веского не скажешь. Давай по второй. Коньяк уже согрелся.
Совершенно незаметно мы приговорили бутылку Hennessy, все бутерброды были сметены, салатницы опустели. Необыкновенная трезвость навалилась на нас. И я сказал:
– Коля, держись до последнего. В твоей покорности чьей-то воле твоя сила. Ни один мужик не стал бы так жить. А ты, вот, живёшь. И даже видишь в этом произволение Господне, радость, душевное и физическое удовлетворение. Ты, насколько помню, был правильным человеком, добросовестным, покладистым, работящим. Таких Бог любит, посылает испытания в меру сил. Через эти испытания, в которых ты находишь даже некую радость, радость в смирении и приятии неизбежного ты найдёшь в себе нового человека. Тогда ветхий человек, который в тебе ещё живёт, уйдёт сам, отпадёт.
– Наворотил ты! Ветхий, новый. Знаю только, что скоро она меня прогонит, как шелудивого пса. И останусь я доживать в своей кооперативной пещере, как сыч…


Так оно и случилось. Через год Коля позвонил мне и предложил опять посидеть.
– Где сидеть-то будем? В Эдеме твоём? Или…
– Нет, Палыч, Эдем теперь закрыт для меня навсегда. Моя «благоверная» решила, что я недостоин её милости. А может, у неё кто другой появился. Не знаю. Она баба ещё хоть куда.  Перебиваюсь теперь в своей хватере. Ничего. Уже пообвыкся. Жизнь идёт по своим рельсам. Жаль только, что струмент, который я всю жизнь собирал, остался у неё. Восполнить его у меня уже не хватит средств. Выгнали из рая. Слава Богу ещё не в преисподней обитаю. Короче – приезжай. Я уже и водочкой запасся и огурчиков солёных прикупил. Извини, на «Хэннесси» денег уже не хватат.

P.S. Как ни странно Колина история на этом не закончилась. Не прошло и года, как его хозяйка, выпроводившая из «рая» своего «адама» неожиданно позвонила и попросила приехать. Что Коля незамедлительно и сделал.
Без особых предисловий объявила:
– Всё, можешь жить.
– Хахиль уехал? – поинтересовался Коля
– Не было хахаля. Онкологию обнаружили. Вот, и всё.
Коля как-то виновато улыбнулся и произнёс в задумчивости:
– Вот так вот, Серёжа. Само всё происходит. По Произволению Божьему, наверное. Сам ничего не предпринимал. А у неё мне, конечно, лучше. Она меня теперь не давит. Я занимаюсь своим. Она своим. Такой вот вынужденный симбиоз. А на старости лет мне большего и не надо.   

1 – НИС – (аббревиатура) научно-исследовательское судно.