Алька бежала домой с прогулки. Очень быстро и немного тревожно. Мама из окна кухни на четвертом этаже уже три раза звала её домой. И третий раз был уже много-много минут назад. Совсем не пять, как обещала Алевтина, а сто раз по пять. И самое страшное, что четвёртого «Аааалевтииинаааа, доооомоооой!» уже не было. Значит, мамино терпение лопнуло и спеленало маму по рукам и ногам. И что теперь ждет маленькую девочку за порогом родного дома – иди, фантазируй до неба. И любая фантазия может оказаться правдой.
И что за магия такая в звонкой детской жизни – мелькает всего лишь мгновение, а оказывается, что на часах прошло и час, и два, и три. И уже стемнело – а никто даже не заметил!
Подлетая к подъезду, она затормозила об Юрку Борисова. Он как раз выходил во двор. А в руках у него была – распрекрасная калорийная булочка с изюмом! Уткнувшись в неё носом при экстренном торможении, Алька почувствовала лёгкое головокружение от сдобного аромата и взорвавшегося в одно мгновение всепоглощающего чувства голода. Она смотрела на круглую блестящую усыпанную подсохшим в печке изюмом булку и не могла произнести ни слова. И сдвинуться с места тоже не могла. Она так хотела этой булки, что, кажется, забыла даже про маму и про её лопнувшее терпение.
Юрка был хорошим другом. Внимательным и не жадным. Он сразу разломил булку пополам и вручил подруге кусок ноздреватой ароматной сдобы – и внутри богато усеянной крупными шариками изюма. Руки у Юрки были не просто немытые, а по-настоящему чумазые. С чёрными каёмочками ногтей, неравномерно затемнённые и какие-то пыльные. Ну, то есть они были такими грязными, что это было невозможно не заметить. Алька и заметила. Но совершенно не придала этому значения. Схватила золотистый кусок счастья и, пока бежала по лестнице к своей двери, весь его и съела.
По квартире ходили люди в белых халатах. В масках, шапочках и перчатках. Они налили в ванну воды. Добавили какой-то специальный порошок и кидали теперь туда разные Алькины вещи. Сама Алька лежала на тахте, свернувшись в тугое кольцо и не знала – жива она ещё, или уже нет. Или, может быть, ещё немножечко жива, но точно умирает. Ей было так больно и так плохо, как не было никогда в жизни. Сквозь толщу боли она могла разобрать отдельные звуки. Из услышанного складывалось понимание, что её повезут в больницу. Больница – такое место, где много врачей и лекарств. Там сделают так, чтобы у Альки ничего не болело и спасут её. Она не знала, что придется лежать там без мамы и без любимых игрушек. Без телевизора. Без радио. Без своей одежды. Без прогулок. Заплаканная мама, которая как раз всё очень хорошо знала и понимала, уговорила докторицу отправить вместе с Алькой на лечение её любимую куклу – миниатюрную Красную Шапочку. Она была как настоящая девочка. Личико совершенно человеческое. Маленькие реснички. Вьющиеся нежные волосики из-под мягкой шапочки. Блузка с юбкой. И самый настоящий фартучек, который завязывался и развязывался. На ножках изящные туфли. А сами ножки двигались в любую сторону. И ручки, и голова. Это была такая кукла, которая никогда не надоедала, и Алевтина придумывала всё новые и новые игры с ней.
Казалось, что никогда это не закончится. Круглый день в кровати. Маму можно видеть только в окно. Никаких других детей – у каждого своя отдельная комнатка со стенками из стекла. Постоянно уколы, анализы и другие неприятные процедуры. Дизентерия представлялась каким-то непонятным злобным чудовищем, которое отняло у Альки силы, улыбку, маму с папой, дом, двор, друзей, котёнка Тишку и много чего ещё. И только книжка про мышку Мауси и кота Котауси, да Красная Шапочка позволяли забыть на время о болезни и давали передышку в нескончаемом потоке слёз и страданий.
И всё-таки этот день настал. Можно было надеть свое собственное - красивое и любимое - платье. Тут же съесть принесенную мамой шоколадку. Забыть про уколы и скрипучую больничную кровать. Забрать проживших с ней все эти тяжелые дни Шапочку и Мауси с Котауси… Но нет… Ещё одно правило. Оказывается, нельзя забрать с собой друзей из инфекционного отделения… Принести можно, а унести… Пожалуй, этот день стал даже худшим, чем тот, когда её плачущую и одетую в огромную обтрепанную больничную пижаму, уводили от мамы в палату. Он был отравлен невольным предательством и первой необратимой потерей. Когда ты понимаешь, что не хочешь и не можешь так поступить, но бессилен что-то сделать. Они лежали под твоей подушкой все эти сто лет одиночества, приходя на выручку в самые тяжёлые моменты. И вот теперь ты уходишь, а они остаются. Не было больше никогда в Алькиной жизни такой чудесной и любимой куклы. И Мауси с Котауси оставались самыми обожаемыми литературными героями на долгое время.
Юрка тоже болел. Аля знала, что дизентерия жила на Юркиных грязных руках. Хотя кроме неё в этом никто не был уверен. Но никто же ведь и не видел этих рук кроме неё. С той поры она почти никогда не забывала мыть руки после прогулки и перед едой и некоторое время даже не ела булочек на улице.