Главы из повести "Синий луч"
https://ridero.ru/books/igrushechnye_lyudi_sinii_luch/
Глава IV
Начались школьные экзамены. Несмотря ни на что я их сдал без труда и без особой подготовки. До вступительных экзаменов в институт оставалось больше месяца. Я решил поступать в Энергетический институт. А пока хотелось заняться расследованием произошедшего со мной. Я вырвал из альбома для рисования лист и нарисовал на нем циркулем три круга. Каждый круг обозначал, как я про себя выражался, одного «мертвого трупа». Караваев, Маргарита Львовна, Игорек Стасин. Кто же из них действительно погиб, а чья смерть мне приснилась или привиделась? И почему я потерял сознание на улице?
Первым делом я зашел в нашу районную библиотеку. Набрал, сколько смог, книг и журналов. Интересно, что мог сделать с нами тот зеленый шкаф в подвале и что значит надпись: «Active Stealth Blue Beam». Я попросил библиотекаршу сделать широкую подборку: психиатрия, нейробиология, физика, гипноз и почему-то, до кучи, даже история религий… Библиотекарша, строгая, но красивая, посмотрела на меня с сожалением. И кого-то она мне напомнила. Только вот кого? Неужто ту женщину в халате, что у меня дома телевизор смотрела? Но мне сейчас было не до нее. Я придумал на ходу отмазку: якобы я готовлю для школы реферат по новому мышлению, и библиотекарша сразу успокоилась.
Я сидел дома на больничном, глотал прописанный профессором элениум и заодно проглатывал информацию из книг. Прочитал я про философа Беркли, утверждавшего, что пресловутой «объективной реальности» вообще не существует, и весь мир — плод нашего воображения, выдумка. Впрочем, один буржуазный ученый, по фамилии Чалмерс, заходил еще дальше, дескать, и само сознание человека — лишь эпифеномен, то есть нечто не совсем реальное, иллюзия. Знания эти причудливо переплетались с буддизмом, индуизмом и мистическим учением американца Кастанеды. Последний настойчиво предлагал последователям сдвинуть с места некую «точку сборки» в голове, с целью узреть белого орла.
Последняя концепция показалась мне до боли знакомой. Нечто подобное твердил трамвайщик Петухов с первого этажа. Каждый раз, когда он приносил из хозяйственного магазина политуру, семьдесят копеек за флакон, и добавлял ее в пиво, в его голове тоже сдвигалась некая точка, и он непременно видел разных птичек, в том числе и орлов, и обязательно белых… В общем, чем дальше в лес, тем толще партизаны, как говорили в нашем дворе в таких случаях.
Под конец попалась мне толковая книжка. Оказалось, существовало такое понятие, как «измененное состояние сознания». Похожее на гипноз, но более длительный и глубокий. История погружения в такое состояние прослеживалась с античных времен до наших дней. Виднейшим специалистом в этой области считался профессор Гроф, чех по происхождению. Упоминался в списке литературы и мой знакомый Йолкин. Зря он дурочку валял и не разъяснил мне этот вопрос. Видимо, не считал меня достойным собеседником.
Вырубить мозги можно чем угодно — от особых дыхательных техник и танцев (ох, уж эти дискотеки), до употребления психотропных веществ (но я-то не пил ни грамма). Вероятно, тот зеленый шкаф в подвале, о котором я твердил профессору, каким-то образом причастен к моим галлюцинациям. Упоминания «синего луча» я не обнаружил. Но, скорее всего, фиолетовое свечение изменяло сознание. Я прекрасно запомнил свои ощущения: будто сумрак опускается с неба и воздух уплотняется, дышать нечем. Вроде гроза надвигается, а никакой грозы в помине нет…
А тем временем началась перестройка, одним словом. Я ощущал себя как полярный летчик на льдине. Вот ты сидишь на солнышке, греешься, рыбу удишь в лунке, а потом бац — трещина. И ты плывешь неведомо куда, а все твои товарищи полярники остались по ту сторону, и вещи все там, и палатка, и костер, и ящики с консервами. А трещина все расширяется и ее не перепрыгнешь, и только черная вода плещется в разрыве. А будущее приходит под звуки «хеви метал». И девочки, все как одна, взбивают волосы кверху в уродливые колтуны, а вокруг глаз рисуют ведьмовские черно-синие круги. А мальчики качают мускулы в подвале и мечтают стать рэкетирами…
Насмотришься телека и понимаешь, что страна несется в какую-то пропасть. Откуда ни возьмись поперли всякие телепаты, экстрасенсы, уфологи. Даже в обычных передачах, которые я раньше уважал, стали показывать черт знает что. Взять того же гнусавого Капицу с его «Очевидным — невероятным». Предположительно, передача Капицы мне приснилась, но это следовало еще проверить. В поисках повтора программы я включил телевизор. На фоне непрерывного «снега» на экране из телевизора вырвались звуки жизнерадостной детской песенки:
А-а-а, в Африке реки вот такой ширины,
А-а-а, в Африке горы вот такой вышины,
А-а-а, крокодилы, бегемоты,
А-а-а, обезьяны, кашалоты,
А я невольно стал подпевать:
А-а-а, три мертвых трупа…
А-а-а, три мертвых трупа…
И зеленый попугай!..
Кстати, напевая о «мертвых трупах», я задался вопросом, почему мне все время являлась во снах Маргарита Львовна. И вот что странно: о смерти Маргариты Львовны вся школа трезвонила в свое время, а потом как-то все быстро рассосалось, все разом заткнулись как пробки. Разве такое возможно? Школьники — народ дурной, конечно. А Кастанеда вообще считает всех нас сгустками энергии, идущими от белого орла. От кого же я впервые услышал о смерти Маргариты Львовны? От Машки Чугуновой. А она существо болезненно болтливое. И вообще болезненное, в смысле головы. Наши одноклассники называли нас «жених и невеста». Дураки, с чего ни взяли? Да, мы гуляли с ней иногда, в кино ходили, но и только.
Дело в том, что, связавшись с Бегуновым, я много прогуливал школу. Когда надо и не надо я выбивал себе справки в поликлинике. На этот счет имелась у меня парочка заготовок: либо пузырек с кипятком суешь подмышку, либо давление повышаешь, напрягая мышцы ног. Не знаю уж, что больше срабатывало — мастерство исполнения фокусов или симпатия ко мне со стороны участковой врачихи, но справки я получал безотказно. А под конец мая, прямо перед экзаменами, из-за истории с этим «синим лучом» я вообще загремел в санаторий к Йолкину. Так что основные школьные новости я пропустил.
А события, если я правильно восстановил картину, опираясь на сплетни, развивались таким образом. Караваев втюрился по уши в Маргариту Львовну, но он это тщательно скрывал от друзей и в их присутствии отзывался об учительнице с нарочитым презрением. Как уж у них там развивались отношения, никто не знал. Но в один прекрасный день в школе разразился скандал. Маргарита Львовна пришла на урок не в себе. Вся на нервах, волосы растрепаны. Девчонки шептались: «Пьяная она, что ли? Или таблеток наглоталась?» А Маргарита Львовна ходила по классу с блуждающим взглядом, словно искала кого-то. «Где Караваев?» — спросила она. Никто не знал. Она пыталась узнать его телефон, побежала в учительскую. Там она расплакалась и все бормотала что-то невнятное: «Он может из-за меня бед натворить!» И вдруг засмеялась как безумная, кинулась вон из школы. И крикнула напоследок: «Надо его остановить!»
Но остановить его она его, видимо, не успела. Димка сдуру одолжил Караваеву свои подтяжки и случилось то, что случилось. Димка ходил бледный как смерть, переживал, считал себя во всем виноватым. А вечером он где-то достал спирт и пришел к Маргарите Львовне домой, а она еще ничего не знала, но сидела вся на нервах. Муж ее уехал в командировку. И вот беда — Димкин спирт оказался техническим, он тут же им и траванулся. А Маргарита Львовна от постигшего ее горя бросилась из окна. Дальше поступали противоречивые сведения. Вроде бы приезжала скорая, Маргарита Львовна разбилась не насмерть, что-то ей помешало, может быть, деревья. Ее и Димку забрала скорая. Но в больнице Маргарита Львовна умерла. А Димку потом выписали.
Чтобы проверить все эти сведения, я решил еще раз поговорить с Машкой. Выбрав удобный момент, я зашел Машке домой. Она как раз вернулась из Ялты. Отдохнувшая, загорелая и довольная. Минут сорок пришлось потратить на пустую болтовню, выслушать бесконечный поток чисто девичьей трескотни ни о чем. Наконец, мы подобрались к главному.
— Слушай, Маш, можно я тебе глупый вопрос задам?
— Да ты всегда только такие и задаешь, — рассмеялась она.
— Не смейся, послушай, тут такое дело… Только не удивляйся. Мне надо выяснить, съехала у меня крыша или нет.
— Конечно, съехала, кто бы сомневался!
— Подожди, не смейся. У нас работала такая учительница истории Маргарита Львовна?
— Конечно! Ты что, идиот?
— А сейчас она где?
— Не знаю.
— Как не знаешь?
— Ну откуда я знаю? Уволилась она из школы…
— Ты же говорила, она из окна прыгнула!
— Я так сказала?!
— Да.
— Не может быть!
— Я точно помню, ты так сказала, что она расстроилась из-за Караваева. Она кричала что-то, потом ты с Авраловой ее утешать ходили, потом приперся Димка с техническим спиртом… А потом она бедняжка погибла.
— Из-за какого Караваева?
— Который в нее влюбился…
— Леша, тебе там что прописали в твоем санатории?
— Элениум, а что?
— Да, похоже у тебя мозги совсем отшибло.
— Почему? Я что-то не то говорю?
— Не знаю я никакого Караваева.
— Как это не знаешь? Егор Караваев, с нами в одном классе учится. Ты его лучше меня должна знать, я же у вас новенький.
— Не знаю я такого.
— Точно?
— Точно.
— А говорили, что он умер.
— Почему?
— Несчастный случай вроде. Но, на самом деле, из-за Маргариты Львовны.
— Ну и дурак, если умер, но я о нем ничего не слышала. Может, ты про него в своих книжках вычитал. Может, это не Караваев был, а Карамазов? Слушай, а ты сам в нее случаем не влюбился?
— В кого?
— В Маргариту.
— Слушай, не издевайся надо мной. У меня и так голова кругом идет.
— Ладно, так и быть, замнем. Хотя, чувствую тут дело нечисто.
— Ну а все-таки, что с Маргаритой Львовной случилось?
— А что с ней?
— Скорая к ней приезжала?
— А-а! Ты тот случай имеешь в виду? Вспомнила! Да она тогда в депрессию впала из-за чего-то. Мы с Авраловой ходили ее утешать, но она нам ничего не рассказала. Говорили, что она с мужем поругалась. Слушай, ее муж такой дебил, просто ужас! Короче, ей плохо с сердцем стало.
— И Димка там был?
— Да, и спирт дурацкий действительно приволок. Никто не пил, кроме него.
— Но ты же говорила, что Маргарита Львовна разбилась…
— Я? Нет, все не так. Она бормотала что-то про свое окно, что ей, дескать, теперь только один путь — прыгнуть в окно. Но это так, для красного словца. У нее же булочная под окнами, там низко совсем.
— Но, ты говорила, что соседи скорую вызвали, и ее увезли вместе с Димкой.
— Это правда. Скорая приехала… Маргариту Львовну, вместе с Димкой твоим, обоих их, действительно увезли. Димку с отравлением, а Ирине Львовне просто укол от нервов и сердца сделали и отпустили.
— Просто укол?
— Просто укол.
— Какой?
— Откуда я знаю? Может камфару или магнезию или элениум.
— А Димка-то зачем отравился?
— По глупости. Что ты его не знаешь?
— А Маргарита Львовна после этого сразу уволилась?
— Да, Учебный год же кончился, она и ушла.
— А где она сейчас работает?
— Я не знаю.
— Слушай, странно получается…
— Что странно?
— Я когда лежал в санатории, ты знаешь…
— Знаю, знаю, психушка по тебе так и плачет.
— Ты можешь серьезно послушать? Я врачу пересказал всю эту историю с твоих слов. Что историчка наша из окна прыгнула… Я же не знал, что она не прыгнула. Врач мои показания проверял, звонил в милицию, и там сказали, что никакой Маргариты Львовны в школе не существует.
— Они чего, дебилы?
— Возможно…
— Да у них там все напутано в бумагах!
— Наверное… Тем более я ее фамилию не знал. Могли напутать.
— Блин!
— Что блин?
— Я дура!
— Ты дура?
— Да, я дура. Забыла совсем! Она же не Львовна!
— Как это? А кто?
— Ильинична!
— Но ее же все Львовной называют!
— Это прозвище такое!
— Ерунда какая-то!
— Ничего не ерунда, ее давно так прозвали — привыкли все. Это шутка из фильма старого. Там Раневская играет, ее спрашивают, как зовут больного. Она отвечает: «Лев Маргаритович, то есть Маргарит Львович», — помнишь? Ты же не знал, ты у нас новенький.
— Ну вы даете! Школа идиотов!
— Этого у нас не отнять…
Разговор с Машкой одновременно и расстроил меня и обрадовал. Расстроил, потому что, оказывается, доверять Машке было вообще нельзя. Балаболит, как бабка у подъезда, а за базар не отвечает. Перепутала все, видите ли… дура! Но все же с души падал огромный груз. Никакая «нейроиндукция» тут не действовала. По крайней мере, значительный кусок моих «галлюцинаций» объяснялся элементарным недоразумением. Один из «трех мертвых трупов» рассосался, а, может быть, и целых два. Получается, про Караваева я всю историю выдумал? В книжке прочитал?
Глава V
Все-таки у меня сильно свербело в груди насчет Игорька Стасина. И пришла мне в голову шальная мысль снова сходить к фундаменту и осмотреть место происшествия. Одному идти страшно. Димка уже проходи медкомиссию в армию, потому что уже подошел возраст. Толика родители отправили к бабушке в Пермь. И тогда я пошел к гаражам искать Эфраима. Тут я должен пояснить вам, кто такой Эфраим. Дело в том, что от отца моего осталось своеобразное наследство — старенькая побитая ржавчиной черная «Волга», простоявшая много лет без движения на стоянке. Мать попросила найти опытного механика, чтобы привести машину в порядок и затем продать ее по объявлению. Так получилось, что в лице Эфраима я нашел одновременно и механика, и покупателя. Предложенная цена показалась нам с матерью приемлемой, и «Волга» переехала в кооперативный гараж Эфраима. Там, в гаражах, мы иногда встречались с ним по-дружески: поговорить, побалагурить, пофилософствовать…
Эфраим работал прорабом в том же самом депо метрополитена. Ему тогда было лет тридцать-тридцать пять, но выглядел он намного старше. Черноволосый, с горбинкой на носу и строгим горящим взглядом. Он производил впечатления человека другой эпохи. Одевался необычно — в какие-то старомодные, обязательно черные и сильно поношенные вещи, носил шляпу с широкими полями. Приятный в общении, забавный, он много знал всяких историй, говорил свободно по-немецки, часто цитировал немецкую классику. Но, увы, должен признаться, Эфраим страдал типичной болезнью русского механика, то есть регулярно закладывал за воротник.
Вот и в тот вечер я застал Эфраима с бутылкой портвейна в руке. Бывшая наша с мамой, а теперь его «Волга» стояла рядом с открытым капотом и багажником, на подстилке были разложены инструменты. Эфраим вытер руки тряпкой и внимательно посмотрел на меня.
— Привет, Алексей, хочешь глотнуть? — он протянул мне бутылку.
— Нет, спасибо, не хочу, — сказал я.
— Как дела молодые? Экзамены сдал? — поинтересовался Эфраим.
— Сдал! Все пятерки, кроме истории.
— Молодец! Когда в институт поступаешь?
— В начале августа, нескоро еще.
— Скажи, Лешка, — спросил вдруг Эфраим, — у тебя есть мечта в жизни?
— Мечта? — задумался я. — Хочу все диски Pink Floyd собрать и слушать на даче целыми днями.
— Дурак ты Лешка! А я вот мечтаю, чтобы совок побыстрей рухнул. Надоело, понимаешь, ни одной детали от «Волги» нельзя достать без унижения… Покрышек и тех нет.
— Не волнуйтесь, дядя Эфраим, скоро рухнет.
— А ты откуда знаешь?
— Это в воздухе витает.
— Тебе виднее… А ты зачем пришел?
— Дядя Эфраим, у меня к вам дело.
— Случилось что?
— Да понимаете, чувака тут одного в подвале прибило…
— Прям так уж и прибило? Насмерть, что ли?
— Да в том-то и дело, что не ясно. Надо бы сходить, проверить.
Я выложил ему все про наш неудавшийся поход в подвал. Эфраим прекрасно знал территорию депо, слушал с пониманием дела. Дослушав до конца, Эфраим почесал в затылке и сказал так:
— Сегодня у нас вторник… Ты давай, Лешка, сейчас дуй домой. Ляг пораньше, выспись как следует, а завтра утречком перед работой мы вместе глянем на твой фундамент, проверим, соврал ты или нет.
А в среду утром мы с Эфраимом, как и договаривались, отправились проверить что и как. Встретились у метро, пожали друг другу руки и уже знакомой мне дорогой отправились к фундаменту.
Люк в подземелье так и остался открытым. Но произошло нечто удивительное. Наверное, пробило какую-то трубу, и фундамент метра на полтора заполнило водой. Вода эта успела замерзнуть, превратившись в прозрачную хрустальную толщу с мелкими трещинками и пузырьками, живописно сверкавшими на свету. Как только Эфраим направил вниз луч мощного автомобильного фонаря, сердце мое дрогнуло. Я отчетливо понял, что Йолкин сильно заблуждался.
Я замер посередине лестницы, ноги и руки мои онемели, по спине пошли мурашки. Мертвый Игорек Стасин лежал там, во льду. Отчетливо были видны его равнодушные глаза, спокойное лицо. Торчала как ни в чем не бывало папироска изо рта. К макушке намертво и окончательно примёрзла клоунская вязаная шапочка. И что меня окончательно добило в этой жуткой картине – рядом с головой электрика в лед вмерзла маленькая серая, с зеленым отливом по бокам, рыбка. Совсем как живая. Я только пискнул от избытка эмоций. А Эфраим смачно выругался.
— Надо милицию вызывать, — сказал он.
— Там внутри телефон есть, — напомнил я.
— Не, ну его к лешему, пойдем лучше в депо, оттуда и позвоним.
Мы перелезли низкий бетонный забор, ограждающий линию метро, и прямо по путям пошли к цехам. За воротами депо лежала огромная куча кудрявых опилок цветных металлов, прямо в грязи мокли нераспечатанные фанерные ящики со станками. У ящиков одиноко бродила работница в синем халатике, она держала в руках накладную и сверяла номера. Эфраим узнал в ней сметчицу Нюрку.
— Эй, Нюрка, там дохлый мужик в подвале валяется! — прокричал Эфраим.
— Где? Придумываешь! — возмутилась Нюрка. — Опять квасил всю ночь?
— Да нет, истинный крест, дохлый он. Остекленел, сволочь, в лед вмерз. Милицию надо звать!
— Не сверли мозг!
— Мамой клянусь! В подвале за линией лежит.
Нюрка встревожилась. Вздернула подбородок кверху, в глазах ее появились шальные искорки. Вначале она ничему не верила, но потом покорно пошла вместе с нами в цех к телефону. Эфраим набрал номер милиции.
— Дежурная часть! — голос в трубке раздавался так громко.
— Але, милиция? У нас тут мужик откинулся в подвале.
— Кто говорит? — спросила трубка.
— Это я, Эфраим Мишин, прораб депо Краснопресненская!
— Адрес?
— Хлобыстова, пятнадцать, только труп-то не у нас, за линией.
Злополучный подвал был виден из окна цеха, но оказалось, что строение не относилось к территории депо. Формально земля под фундаментом принадлежала другому району: как раз по ветке метро проходила административная граница. Нормального человеческого адреса у бесхозного объекта не существовало. Милиция же ничего не желала слушать и настойчиво требовала от Эфраима уточнить адрес. Им, видишь ли, надо разобраться, к какому отделению относится вызов. Вдруг не та опергруппа приедет, а у них план — понимать надо. Пришлось Нюрке рыться в пыльных шкафах, искать план застройки. Не сразу, но она таки нашла пожелтевшие листы. На плане, у железнодорожного откоса аккуратная трапеция обозначала фундамент. Значился на плане и знакомый мне телефонный номер: 225-05-76. Эфраим снова позвонил в милицию.
— Але, дежурный, записывайте: телефон объекта двести двадцать пять, ноль пять, семьдесят шесть, проверьте адрес по справочному.
— Зафиксировал! — раздалось в трубке. — Ждите опергруппу. Обеспечьте охрану места происшествия.
— Это как нам обеспечить? — удивился Эфраим.
— Кто-то от вас должен там присутствовать! Понятно? — рявкнула трубка.
Эфраим как-то сразу сник от последних слов милиционера. Идти назад к фундаменту ни ему, ни мне не хотелось. Но делать нечего, раз надо, значит надо. И мы вместе с Нюркой пошли к подвалу.
Простояли мы там около получаса, милиция все не ехала. Эфраим начал ругаться на чем свет стоит, что, мол, бестолковый дежурный так и не понял адрес, даром что для него схему искали. Нюрка из любопытства полезла вниз хоть одним глазком глянуть на мертвого Стасина. Очень уж ей захотелось… Как раз когда она залезла внутрь, снова заверещал этот злосчастный телефон. И ведь не затопило его водой.
— Нюрка, сними там трубку, наверняка милиция звонит! — крикнул в люк Эфраим.
— Не надо снимать трубку, — сказал я.
— Почему?
— Вы что, не помните? Со звонка все и началось в прошлый раз…
— А, ну да… Да ладно, хорош мистику наводить! Сейчас милиция приедет, разберется.
И как только Нюрка сняла трубку обстановка вокруг нас резко изменилась. И я начал фиксировать знакомые мне признаки. Вначале я почувствовал, как навалилась какая-то тяжесть на плечи. Я увидел, что небо над нами резко стало темно-серым, даже черным, будто приближалась буря. Стало настолько душно, что трудно было вздохнуть. Я отметил, что Эфраим тоже прореагировал на изменения атмосферы, схватился рукой за сердце. Воздух сделался осязаемым, плотным и липким. Не хотелось ни о чем думать, а тем более двигаться… А в люке полыхнул знакомый фиолетовый отсвет, раздался сухой треск воздухе.
Вскоре на поверхность выбралась Нюрка с перекошенным лицом и очумевшим взглядом. Двигалась она плавно, как в гипнозе. Даже не взглянув на нас, она пошла, пошатываясь, по тропинке, дошла до забора и стала перелезать его. С видимым усилием Эфраим взял себя в руки, попытался догнать Нюрку, побежал следом, но было поздно. Нюрка уже оказалась за забором, прямо на рельсах. Внутри фундамента в этот момент снова сверкнул фиолетовый отсвет. Нюрка оглянулась, посмотрела на нас каким-то обиженным взглядом и молча легла поперек рельса. Тут же выскочил, как по заказу, поезд метро… А Эфраим так и не успел подойти к забору. А я же снова стал проваливаться в вязкую темноту… и совершил очередной «прыжок».
Глава VI
Первое, что я услышал из тревожной темноты сна — это знакомый до боли скрип железной больничной койки. Я открыл глаза и сразу выругался от досады. Опять эта пахнущая тухлыми котлетами подмосковная «Бодрость». Опять байковая пижама. «О боги, за что мне это все?» — подумал я. За окном, правда, уже не солнечный день, а проливной дождь. Палата снова пустовала. Две застеленные койки стояли вдоль стен, рядом с ними — обшарпанные тумбочки. Старая Нянечка, увидев мое пробуждение, подошла ко мне, снова разводя димедрол в баночке из-под меда трясущимися морщинистыми руками. Пока я оглядывал палату, репродуктор на стене начал петь:
Листья жёлтые над городом кружатся,
С тихим шорохом нам под ноги ложатся,
И от осени не спрятаться, не скрыться,
Листья жёлтые, скажите, что вам снится.
Я подумал, что мне лично всегда снится полная белиберда: то дурдом, то Нюрка на рельсах, то Стасин во льду, то зеленый ящик с фиолетовым свечением.
— Ну что, очнулся, милок? — спросила старушка. — Демидрольчику хочешь хлебнуть? — она протянула банку.
— Снять напряжение после укола? — спросил я.
— Да. Значит, ты у нас опытный пациент? Ты хоть знаешь, где находишься?
— В санатории «Бодрость», — ответил я.
— Ишь ты! Все знает. Кто тебе сказал? Тебя же, милок, без сознания привезли вчера.
— Так я уже не первый раз здесь, — пояснил я.
— Разве? Я тебя не помню, и карточку твою не нашла, когда на тебя вчера бланки заполняла. Странно…
— А откуда меня вчера привезли?
— Тебя в подъезде нашли, милок. В одном доме… Но профессор не велел пока с тобой эту тему обсуждать…
— Профессор Йолкин?
— Ишь ты, ты и его знаешь?
— Что тут удивительного? Говорю же, я тут был недавно, месяц назад.
— Тебе видней, милок, но карты твоей я не нашла… Кстати, забыла сказать к тебе тут приехали…
— Кто? Мама?
— Нет, учительница твоя.
— Учительница?! Какая?
— Маргарита Львовна.
— Что?! — я даже вскочил с постели от удивления.
— Лежи, лежи, милок. Что ты вскочил? — успокаивала меня нянечка. — На вот, допей димедрол. Нервный какой, скажите пожалуйста. Ничего особенного — учительница приехала. Зачем прыгать?
Она продолжала утешать меня, поглаживая по голове сморщенной рукой. Я немого успокоился и смог без нервной дрожи встретить Маргариту Львовну.
Учительница была одета в свой любимый ситцевый халатик, в котором появилась в подземелье в моем видении. Из чего опять-таки напрашивался вывод, что мои сны и видения не так уж и разнообразны. Когда Маргарита Львовна присела ко мне на кровать, ее красивые коленки торчали прямо мне в лицо. Вот такой вот оборот: учительница, которую я почему-то считал мертвой, сидит живая прямо у меня на кровати, пронзительно смотрит на меня из-под смешных круглых очков. Кого хочешь от такого видения бросит в дрожь. А я-то уж и подавно впал ступор, сжал кулаки до хруста в суставах, сомкнул челюсти, затаил дыхание, словно собирался нырнуть на большие глубины.
— Как ты себя чувствуешь, Егор? — спросила она и положила свою ладонь мне на плечо.
Я онемел. Мне хотелось закричать изо всей силы: «Я не Егор!», но я почему-то не смог этого сделать. Шальные мысли, о том, что я сплю, снова посетили мою голову. А если так, зачем попусту кричать? И зачем зря нервничать? Надо лишь ловить информационные сигналы собственного подсознания…
— Я хорошо себя чувствую, выспался, — наконец прошептал я.
— Молодец, — сказала она. А потом спросила: — У тебя ничего не болит? Здесь не болит? — она провела горячей ладонью по моей шее, ощупала ее со всех сторон, потом нежно погладила меня по груди под пижамой.
— Нет, не болит, — сказал я.
— Ты зря так поступил, — шепнула она, голос ее сорвался, а в глазах появились слезы.
— Как? — еле выдохнул я.
— Надо было просто прийти ко мне, понимаешь? — сказал она, давясь слезами. — Я ведь добрая. Ты думал, что я бесчувственная?
Она достала из кармашка платочек и вытерла слезу сначала под одним глазом, потом под другим. Я молчал, не понимая, о чем вообще речь.
— Дурачок мой!
Она вдруг нагнулась ко мне и поцеловала меня в лоб, но как-то нервно, едва касаясь моего лица губами. В этот момент в комнату вошла нянечка. Воскликнула что-то неразборчивое, но грозное, кашлянула строго. Это произвело эффект. Маргарита Львовна оторвалась от меня, обернулась на нянечку, налилась краской как вишня. Потом вскочила, стала лихорадочно застегивать назад непослушные пуговицы халатика. Так и не справившись с этой задачей, выбежала за дверь, спотыкнувшись на высоких каблуках о порог и чуть не упала.
— Что тут у вас случилось, милок? — спросила старушка.
— Сам не понимаю, — честно ответил я.
— Смотри у меня, я профессору все расскажу! Что за школа у вас такая? Даже учителя какие-то ненормальные…
— Да уж, школа у нас дебильная, — вспомнил я слова матери.
Через час принесли обед: гречку с биточками. Гречка немного подгорела и пахла машинным маслом. А биточки полили чем-то белым, прозрачным, сильно напоминавшим сопли мертвеца. Есть это все решительно не хотелось. Я выпил компот, зажевал куском хлеба. После обеда меня снова обследовали и тестировали. Все как в прошлый раз. Потом меня принял Йолкин. Все тот же добродушный Йолкин в заграничных золотых очках. Наверное, он не узнал меня.
— Меня зовут Олег Исаевич, — сказал он. — Ну-с, раскатывайте, молодой человек, как дошли до жизни такой?
— Вы же сами все знаете, — обиженным тоном сказал я.
— Что, извините, я должен знать? — удивился профессор.
— Зачем вы притворяетесь? Я же лечился у вас месяц назад!
— Что-то не припомню вас, молодой человек…
— Ну как же это так, профессор? Проверьте по документам… Вы должны меня помнить. Я тот самый, которого «синим лучом» облучили.
— Синим лучом? Что вы такое несете? Впрочем, извините, в вашем состоянии все может быть… Что касается документов, мы проверили: карты на вас тут нет. Вы у нас впервые.
— Как это впервые?
— Вот так. На учете вы не состоите. Вас доставили на скорой вечера, после того как нашли в подъезде. Вы практически не дышали.
— То есть как это, не дышал?
— Вам надо успокоиться, Егор. Такое случается…
— Я не Егор, — хрипло произнес я, подозревая неладное.
— Как не Егор? А кто вы?
— Меня зовут Алексей Светковский.
— Вы уверены? Дело в том, что у вас нашли паспорт на имя Егора Караваева. Там ваша фотография. Паспорт сейчас у меня в столе лежит. Вам показать?
— Я не Егор, говорю вам! Это идиотизм! Как я могу быть Караваевым, если он погиб?
— Кто погиб, если вы здесь? Да-с, случай тяжелый…
— Профессор, это вы все путаете! Это я вам рассказывал прошлый раз про Караваева, а потом про «синий луч».
— Не припомню что-то…
— Ну как же, заброшенный подвал, там зеленый ящик стоит, из него фиолетовое свечение вырывается… Помните?
— Бред какой-то! Молодой человек, послушайте меня, вы сейчас не совсем здоровы.
— Я здоров! У меня вообще от природы нервы крепкие.
— А как же, по-вашему, вы здесь оказались?
— Меня скорая привезла, я отключился, когда Нюрку разрезало…
— Час от часу не легче! Кого, простите, разрезало?
— Нюрку, сметчицу из депо…
— Егор, а у вас дома видеомагнитофона нет случайно? Фильмами иностранными не увлекаетесь?
— Я не Егор! И потом, вы уже спрашивали меня об этом. Нет у меня никакого магнитофона, журнал «Техника молодежи» я не выписываю и фантастикой не увлекаюсь.
— Успокойтесь, пожалуйста. Пусть не увлекаетесь. Тем не менее, поверьте опыту… У вас диссоциативная фуга.
— Что?! Какая к черту фуга? Вы издеваетесь?
— Нет, Егор… То есть Алексей, если вам так нравится… Я на вашей стороне, вы должны мне верить… Я вам помогу. Мы вас подлечим. Мы применим гипноз. Это помогает. Но сначала я позову медсестру, и вам сделают еще один успокаивающий укольчик.
— Не хочу я уколов. И так закололи всего!
— Успокойтесь! — сказал вдруг совсем другим голосом Йолкин. Смотрите прямо на меня! Следите за моей рукой.
Воля моя, как только я посмотрел на руку Йолкина, вдруг резко ослабла, стало клонить в сон. Сквозь дрему я увидел зажегшиеся вдруг неясным грозным огнем глаза прежде добродушного Йолкина. Я слышал его ровный голос, произносивший какие-то медицинские заклинания в мой адрес… Сознание мое начало отключаться.
— Я не Егор… я не Егор, — шепотом повторял я и снова «прыгнул».
Продолжение: http://proza.ru/2023/02/24/138