До двадцать второго оставалась всего неделя, когда однажды вечером, как раз когда я выходил из офиса, мне позвонил Мартин. Он был в Барфорде; его голос звучал замысловато и запутанно, как будто он хотел о чем-то спросить.
- Ты случайно не свободен этим вечером?
Но я не мог не сказать:
- "Куча" в порядке? - хоть и использовал условное имя.
- Да, насколько знаю.
- За неделю вы её не сломаете?
- Надеюсь.
Впервые я задал себе вопрос: что будет с Мартином после успеха.
- Сегодня вечером ты дома? - он повторил вопрос.
- Думаю, да.
- Был бы рад, если бы ты посмотрел на Ирен, если она придёт.
- Что так?
- Её здоровье не очень.
Я сказал, что сделаю всё, что смогу, и спросил:
- Что-то серьёзное?
- Попробуй сам посмотреть.
Он говорил почти без эмоций — возможно, он уже их переборол, подумал я. Брат извинился; кажется, ему стало легче, узнав, что за ней присмотрят.
Позже вечером я читал у себя в гостиной, когда прозвенел звонок. Я открыл дверь, и из темноты в освещенный синим светом зал вошла Ирен.
- Не слишком я популярна, да? - она засмеялась, но смех казался вымученным.
Без лишних слов я провёл её внутрь.
- Я здесь чужая, - Ирен всё ещё играла; затем она сказала без всякого притворства:
- Мне некуда было пойти, только к тебе. Мартин знает.
На секунду я подумал, что она решила его бросить; когда она продолжила говорить, я понял, что всё не так просто. Сначала она спросила, как будто о чём-то важном:
- Здесь есть телефон?
Она осмотрела всю комнату; зрачки её расширились; но телефон она так и не нашла.
- Да, - я попытался её успокоить. Телефон был в коридоре.
- Можно позвонить?
Я кивнул.
Сразу же, не видя ничего, она вышла, оставив дверь открытой. Я слышал, как Ирен набирала номер, медленно, потому что в тусклом мерцании она едва могла разобрать цифры. Затем раздался её голос: "Миссис Уилан, это снова я. Мистер Хэнкинс еще не вернулся?"
Из прибора доносилось бормотание.
- Всё ещё? - Ирен повысила голос.
Ещё бормотание.
- Знаете, - сказала она. - Я могу дать ему номер, по которому он может со мной связаться.
Я услышал, как она чиркнула спичкой и назвала номер Виктории.
Ещё бормотание.
- Я буду здесь ещё пару часов, - ответила Ирен в трубку. - Если он опоздает, скажи, я буду здесь до часа.
Она вернулась в комнату.
- Всё хорошо? - её вспыхнувшие глаза изучали меня.
Я кивнул.
- Это он. Это не я. Он хотел поговорить со мной, и ждать этого разговора больше мне негде.
Она посмотрела на меня.
- Он хочет, чтобы я вернулась.
Я попытался её успокоить:
- Что ты ему скажешь?
- Что я ему скажу? - она была в истерике, готовая заплакать. - Неужели, что я проиграла?
Фраза была странной, я растерялся; и я понял, что Ирен контролировала Мартина.
Также я подумал, что она предполагала те намерения Хэнкинса, которые бы хотела. Желал ли он её вернуть? Она в это верила.
Возможно, всё было просто. Хотела ли она, как и многие другие неверные жены, насладиться тем, что попала в неприятности, а затем осталась с мужем и отказала своему любовнику?
Она не была идеальной, но я не думал, что всё было так просто. Глядя на нее, когда она сидела на моем диване, дыша коротко и неглубоко, прислушиваясь к телефонному шуму, я не чувствовал, что она просто играет в любовь. У нее была лихорадка: это мало значило, она могла быть лихорадочной и во время флирта. Ее сердце колотилось от волнения; я видел, как другие женщины так же горячо прощались с любовником, чтобы вернуться к брачному ложу. Но она также была искренне, дико несчастна - ее жизнью управляли силы, которыми она не могла управлять или даже понять, и несчастна также по самой примитивной из причин, потому что телефон не звонил, и она не могла слышать его голос.
Я пытался утешить ее. Я говорил о том времени - десять лет назад - когда я знал Хэнкинса. Было странно, что он, как я думал, должен был стать ее великой страстью, ее увлечением, ее романтической любовью — люди давали этому разные названия, в зависимости от того, как они судили о ней. Почему именно он должен морочить голову этой непостоянной, безрассудной женщине?
Нет, это ее не успокоило. Я сделал новый ход и заговорил о ней и Мартином. Я предположил, что у них обоих что-то осталось, и это было то, что она хотела услышать. Мы говорили о ребенке, которого она безумно любила.
Я вспомнил, какую причину она назвала тогда за завтраком.
- Почему ты вышла за него замуж?
- Опять это... Мы были похожи.
Впервые за этот вечер она говорила с воодушевлением, как победитель. Вскоре ее беспокойство вернулось. Ирен спросила: слышно ли телефонный звонок через стену? Несколько раз она вздрагивала, думая, что телефон начинает звонить. Дважды он в самом деле звонил, и дважды она подходила к трубке. Один звонок был для меня, один - ошиблись номером. Проходили минуты, полчаса. Наступила полночь, час. Она уже давно перестала пытаться поддерживать какой-либо разговор.
Я не мог осуждать её. Я едва ли думал о ней как о жене моего брата. При виде ее взволнованного выжидающего лица, сжатого так, что тревога на нём переходила в ужас от мыслей о лишениях, я почувствовал к ней обычную товарищескую привязанность как ко всем тем, кто был вынужден ждать новостей по телефону, сидеть в страхе перед почтовым ящиком - письма может и не быть; ходить ночью по улицам, ожидая, когда в спальне погаснет свет, прежде чем они смогут лечь рядом. Прожить хотя бы какое-то время беспомощным в глубоком потоке страстной любви - в такие моменты казалось, что нужно вернуться домой, даже если это был ужасный дом, и любой, кто попадал в положение Ирен, казался в такие моменты белой вороной среди всех безмятежных незнакомцев, направляющихся в свои опрятные дома.
В половине третьего я уговорил ее лечь спать. Утром звонка так и не было: она хотела позвонить снова, но какой-то пережиток гордости, возможно, мое присутствие и то, что она мне сказала, помешали ей. Ирен напустила на себя умный, наглый вид, чтобы набраться храбрости, и, отпустив колкость по поводу того, что провела ночь наедине со мной в моей квартире, взяла такси до Паддингтона и следующим поездом вернулась в Барфорд, энергично махая рукой, пока не скрылась из виду на Люпус-стрит.
Тем утром и ночью я не хотел, чтобы Мартин её лишился.