Лопата
Сподобилось мне в конце семидесятых, попасть на службу в Тоцкие лагеря. Эти военные лагеря были основаны еще Екатериной II в двухстах километрах от Оренбурга и были местом ссылки провинившихся офицеров или же просто неудачников. Вот сюда-то и прибыл на излете своей службы, неугодный рядовой, которого сбагривали друг другу различные части, которых к тому времени набралось не менее шести. Его не трогали и три последних месяца своей службы он торчал в спортивном уголке казармы, набирая мышечную массу.
Случилось-таки ему отправиться с двумя связистами на полигон, копать траншею под кабель связи. На месте, былинный богатырь повертев в руках лопату, с размаху хрястнул ее оземь и улегся спать под кустик, пробормотав: «Делают же лопаты».
И этот герой, к негодованию дембелей, был уволен первым от греха подальше.
Генерал
Престарелый генерал из округа, посетивший с очередным визитом нашу воинскую часть, заперся с начальником штаба в его кабинете.
Понятно, что они там выпивали и в какой-то момент, мне, сидевшему за пультом в качестве дежурного по штабу, пришлось наблюдать забавную сценку. В какой-то момент дверь их убежища с шумом распахнулась, громко топая сапогами, в мою сторону по коридору с криком: «сигарету генералу!», ринулся товарищ майор.
В момент передачи курева я увидел генерала, стоявшего в дверях, уперевшего бессмысленный взгляд в стену. Его поднятая рука с растопыренной клешней, замерла в ожидании сигареты.
Кстати сказать, начальник штаба, не зря обхаживал генерала. Через пару лет, он был переведен в округ на должность полковника.
Комиссар «Жюв» и спорт!
На кануне проверок спортплощадок, в мою коморку, выделенную мне в казарме для оформительских работ, за пять минут до отбоя влетел встревоженный замполит по прозвищу «комиссар Жюв», волоча с собой трехслойный фанерный лист, размером полтора на полтора метра. На Луи де Фюнеса он смахивал и росточком, и лицом, да и экстравагантные манеры комиссара роднили его со знаменитым французским комиком.
«Плакат, к утру, срочно!»
К утру плакат был изготовлен. Еще непросохший плакат, мы выволокли с подполковником на спортплощадку и завидев поодаль пресловутую комиссию, «комиссар» стал разворачивать плакат в их сторону, дабы они узрели наши усердия еще издали. На его счастье, комиссия до нас не дошла, а вечером я обнаружил свое произведение, засыпанное песком и затоптанное сапогами.
Комиссар «Жюв» и труп!
В советской армии, как я слышал, был заложен один процент смертности. Но гибли по разным причинам не только солдаты, но и офицеры. Один из таких случаев произошел на зимних стрельбах в Казахстане.
Стыдно признаться, но произошедшее, нельзя назвать не иначе, как трагикомедия.
Сильно задержавшись, наш комиссар «Жюв», предстал пред нами в кабинете казармы, где мы томились в ожидании политзанятия. Со словами: «Опять труп!», он шмякнул мокрую шапку об стол да так, что полетели брызги.
Почему опять? На прошлогодних стрельбах, погиб комбат нашей части, возвращаясь из поселковой бани, попав в пургу и сбившись с дороги. А в этот раз, придавило «уралом» капитана из казанской дивизии.
В командировке
Мне посчастливилось попасть в командировку. Меня, с пятью сослуживцами, отправили гражданским поездом на наш полигон в Казахстане, подготовить летний лагерь к приезду основного состава полка. Установив палатки и послав куда подальше приставленного к нам «лейтеху», мы слонялись без дела, и отсыпались.
Разведав поблизости мелкую речушку, мы задумали наловить рыбки. За неимение удочек, мы привязали согнутую в виде крючка проволоку к тонкой бечёвке и ранёхонько, пожертвовав сладким утренним сном мы отправились на место. Клева пришлось ждать часа четыре. Доспав до утра, мы взялись за дело.
Припасённый хлеб, в качестве наживки не понадобился. Мелкая рыбешка, которой кишела речушка, бросалась на голый импровизированный крючок. Задачей было, выдернув ее из воды схватить на берегу, куда она, описав по воздуху дугу, шлепалась на покатый бережок и трепыхаясь норовила снова ускользнуть в воду.
Вечером, в большом солдатском термосе мы ее засолили. По утру, мы нанизали тарань на колючую проволоку, ограждающую полевой автопарк, для просушки на жарком казахстанском солнце.
Между тем, на станцию Донгуз прибыл эшелон с нашей боевой техникой и пока шла разгрузка, комполка - подполковник Бойко, примчался в расположение лагеря для проверки готовности. Со слов нашего сослуживца, караулившего в тот день в автопарке, увидел тарань, поблёскивающую на солнце, «кеп» деловито собрал в свою фуражку половину улова и ушел, бросив на ходу: «Убрать!»
Добрый он был, наш «слуга царю, отец солдатам».
А вечерком мы вкусили гражданской еды, жаль без пива.
Дорога жизни
После новогодней ночи, на утреннем построении, длинный нос старшины Левченко уловил легкий запах перегара, источаемый старослужащими.
Без лишних слов, он отправил наше отделение похмеляться - расчищать от снега и льда «дорогу жизни», которая вела к столовой.
До обеда, ломами и лопатами мы отдолбали половину дороги. Вторая половина была за танковым полком и осталась девственной. Таким образом, на стыке образовался перепад высоты порядка двадцати сантиметров.
Прелесть этой особенности, мы почувствовали в первый же поход в столовую.
Первые ряды строя, резво преодолевали неожиданное препятствие, когда как шедшие за ними и не видевшие подвоха, спотыкались и матерясь, дружно валились на впереди идущих.
Со временем бойцы приноровились, а вскоре, уж и весна накатила в глаза. Проблема растаяла.
Короткое замыкание
В одном из первых нарядов на кухню, мы с приятелем крутились по каким-то обязанностям, непосредственно возле огромной электроплиты. Неожиданно плиту закоротило и на мокрый пол брызнули снопы искр. В ужасе, что нас убьет током, мы с приятелем проскочили в окно раздачи в помещение столовой, под дружный хохот поваров.
Потом так и не смогли вспомнить, как это у нас получилось? То ли рыбкой сиганули, а может вперед ногами преодолели эту «полосу препятствий».
Новые сапоги
В начале семидесятых в советской армии происходил переход старой формы на новую. В отличии от гимнастерки, новый китель застегивался на пуговицы, что позволяло снимать его не через голову, уменьшая риск заражения тела химическими и радиоактивными веществами.
В добавок, моей части повезло испытывать сапоги нового образца, которые отличались неким изяществом. Они имели заквадраченные носы и тонкое голенище, позволяющее легко смять их в залихватскую гармошку. Каждые три месяца приходили спецы и проверяли износ подошвы и каблука.
«Старики», нещадно тырили их у молодых на свой дембель. Тем не менее, все два года, мне удавалось форсить в них на зависть многим бойцам из других частей. В дополнении к сапожкам, были ушитые галифе, в до бела отстиранном ХБ, с подшитым красной материей подворотничком и уменьшенными погонами с пластиковыми вставками, и наконец с выгнутой бляшкой ремня, до блеска надраенной пастой ГОИ, что выгодно отличало старослужащего от зеленых салаг в их новеньких зеленых ХБ.
Наш бравый командир части, озирая пестрый строй на утреннем разводе, не без удовольствия восклицал: «Ну гусары!»
День рождения
Призвавшись осенью, весной следующего года наступил день моего рождения. Мне, отслужившему всего полгода и в голову не могло прийти отметить это событие. Но мой ушлый приятель, узнав об этом, оживился и ринулся в соседний кабинет медсестры, за спиртом. Вернулся он «несолоно хлебавши». Его грустный взгляд упал на флакон с пиненом (разбавитель масленых красок). Понюхав содержимое, он подскочил: «Спирт! Щас очищу! Где соль?». Соль нашлась, но фокус не удался. Огорченный вторично, он отправился в умывальник, чтобы вылить содержимое. Через минуту, он примчался назад с криком: «Эврика!», что не смогла сделать соль, сделала вода.
Как бы мне не хотелось, но первый свой день рождения в армии, пришлось отметить!
Подвиг Караульного
Наблюдая с караульной вышки, за вверенным мне особо охраняемым объектом – складом боеприпасов, я обратил внимание на подозрительное стадо коров, отирающееся возле «колючки», огораживающей территорию.
Одна из коров, напуганная собакой, рванула через колючку и прорвав ее проникла на объект.
Пастух попытался спасти «диверсантку» и сунулся было за ней, но был остановлен моим грозным окриком: «Стой, стрелять буду!»
Поднятый по тревоге караул, выдворил диверсантку за пределы территории.
В казарме, на вечерней поверке, я получил благодарность за бдительность, которая, также как и предыдущие семь благодарностей, не была, как положено вписана в военный билет.
Собрание
Каждые полгода, в части проходило отчётно-перевыборное собрание, где члены партии и комсомольцы, якобы становились в человеческие, неслужебные взаимоотношения. Тем не менее, в президиуме сидели сплошь партийные офицеры, во главе с куратором нашей части – престарелым генералом из Приволжского военного округа. А в зале, члены ВЛКСМ, то бишь комсомольцы. Отдельно за столиком располагался я, рисуя карикатуры на темы докладчиков, которые в перерыве развешивались на стене и на которые никто никогда не смотрел. Преодолев сопротивление замполита, я настоял на своем докладе, который накропал на кануне вечером.
После всех докладов, с победными реляциями об успехах в боевой и политической подготовки, дошла очередь и до меня. Текст, который я, волнуясь стал читать, ошарашил президиум. Речь шла о разнообразных недостатках в части: об угнетении солдат, об отсутствии необходимых занятий по боевой подготовки и чрезмерных земляных работах, а так же недостатке личного времени, и редких увольнительных по выходным.
Слева, где за длинным столом располагался президиум во главе с престарелым генералом из Приволжского военного округа, послышался негодующий ропот и шиканье. Мой «любимый» лейтенант, дотянувшись до меня, стал тянуть за ремень, в попытке стащить меня с трибуны. Вцепившись в трибуну, я все же дочитал свой крамольный текст под гробовое молчание солдатской массы и оттопал на свое место.
Мой армейский друг, который в этот день дежурил по штабу рассказывал, что ввалившиеся в штаб офицеры, громко возмущались моим поведением. «Ну Валиахметов! Ну удружил!», - сокрушался командир части, «Сгною в нарядах! На кухню! На Кухню!», - злобствовал начальник штаба.
И нередко я слышал его голос, оказываясь поблизости, который неизменно вопрошал: «Где рядовой Валиахметов?! Он на кухне?!». Не тут-то было, после пары объявленных мне нарядов вне очереди, от остальных меня спасал замполит, которому я все же был нужнее в качестве художника.
Легенда
В нашей части, ходила легенда про одного солдата, который откосил от армии следующим образом: он стал дотошно выполнять все статьи, прописанные в уставе внутренней и караульной службы.
Верхом идиотизма, было отдавать честь дневальному и сержантам, мимо которых он проходил по пятидесяти раз на дню. И что важно, проделывал это, как предписано Уставом, переходя на строевой шаг за пять метров до объекта. В конце концов его признали ненормальным и комиссовали по состоянию здоровья.
Я же помню, как сам, в первый месяц службы, встретив на дороге в автопарк полковника из штаба дивизии, тоже отдавая честь оттопал пять шагов строевым. До сих пор помню его изумленный взгляд. Наверное он устава не читал или изрядно его подзабыл.
Побег в госпиталь
Недружелюбными в армии бывают не только сослуживцы, но и офицеры. Что уж им, казалось бы, бодаться с подневольными? Но, если покопаться, всегда есть мотив для неприязни. Один из таких моих гонителей, был лейтенант срочной службы Кульков.
Допускаю любые антагонистические отношения между людьми, но не приемлю, когда для мести используется служебное положение.
Вот показательный случай неприязненного отношения ко мне. С направлением в госпиталь, меня выписали из лазарета, на операцию по удалению гланд. На подходе к казарме я наткнулся на летёху, который проводил строевые занятия. Даже не глянув в направление, он поставил меня в строй. Улучив момент, когда он отвлекся, я рывком преодолел расстояние до спасительной казармы и в течение дня избегал встречи с ним.
Чуть позже, крадучись, я пробрался в штаб, где в канцелярии оформил проездные документы и был таков!
Побег в отпуск
Неприязнь лейтенанта Кулькова ко мне, возникла не на пустом месте.
При распитии сухого вина с друзьями-сослуживцами, в одном из учебных кабинетов казармы, к нам непрошенным гостем, вошел лейтенант. Перекинувшись парой ничего незначащих дежурных фраз, я, будучи старослужащим, посмел предложить ему выпить с нами и получил согласие. Затеялся дружеский разговор о тяготах службы, расслабившись от доверительного тона беседы, я заявил, что по-настоящему он службы не знает, потому что не с нами в казарме. А такие откровения даром не проходят.
За обновленную мной ленинскую комнату, восхищенный командир части - подполковник Бойко, в присутствие лейтенанта объявил мне семь суток отпуска. Это было неслыханно, так как перед тем я уже отгулял отпуск.
Летёха всячески препятствовал моему отъезду, постоянно занимая в нарядах.
Также как и при побеге в госпиталь, прячась от него, я пробрался-таки в канцелярию штаба и оформив там проездные документы, благополучно слинял. Спасибо друзьям: дневальным, дежурным по штабу и прочим, которые сообщали мне о перемещениях комбата по части, помогая мне избежать встреч с ним.
Вино во фляге
В супер жаркие лета семьдесят первого и семьдесят второго, все что было внутри и за пределами колючки плавилось солнцем. Солдатам и офицерам вменялось расстегнуть верхнюю пуговицу и носить на ремне флягу с водой. Временно исполняя должность почтальона, у меня был свободный выход в городок. Я купил в гастрономе сухое белое вино и моя фляга была наполнена этой живительной влагой.
Концовка этой прелестной истории была примитивна до безобразия. Мой «любимый» лейтенант Кульков попросил меня попить, поскольку его фляга была пуста. Моя «вода» ему понравилась и без лишних слов он произвел со мной обмен флягами. А я в очередной раз понял справедливость мудрости: «Держись подальше от начальства!»
Учения в лазарете
Надвигались зимние учения с выездом в завьюженное чисто-поле. Я был ужасно мерзливым и от холода опухали мои пальцы. Я безуспешно демонстрировал эти сосиски своему замполиту, с просьбой освободить меня от этих учений.
Мне не улыбалось на зимних учениях, которые я уже один раз проходил, таскать сведенными от холода руками палатки с кольями и ехать лежа на них в открытом кузове «урала» дубея от холода, и я искал выход.
Простуда, была одним из способов откосить от учинений. Три круга пробежки на плацу было достаточным, чтобы изрядно вспотеть и устроившись на подоконнике настежь открытого окна в моей мастерской, получить желаемую простуду. Увы, по утру я даже не чихнул.
Тогда, в моем креативном мозгу, созрел остроумный план. Дневаля на тумбочке, я позвонил в лазарет с предложением, не нужен ли им художник? Ответ был лаконичным: «Нужен, приходите».
Встревоженный замполит (комиссар Жюв), в моем присутствии выспрашивал у главврача, чем это я таким заболел? Неслыханный диагноз, очевидно был выдуман главврачом и замполит ушел ни с чем.
Это было счастье! Это был оазис в промёрзлой пустыне, в котором вкусно кормили и поили компотом. Конечно пришлось и потрудиться над стендами, но валяния на белоснежных простынях все окупало.
Шахматный турнир
В один из переездов на летние стрельбы в Казахстан, где располагался наш зенитный полигон, мы двое суток тащились в эшелоне, с пушками и тягачами на платформах и личным составом, размещенным в «теплушках» для перевозки скота.
По рассказам бывалых солдат, на путях можно было разыскать вагон, в котором перевозились бочки с вином из Молдавии.
На узловой станции в Оренбурге, посланные на разведку бойцы, обнаружили «мишку», как называли этих перевозчиков, в одном из грузовых составов. Наиглавнейшей задачей стало отвлечь, приставленного к нам капитана по фамилии Жалдак.
Тогда мы придумали «ход конем» и предложили капитану провести шахматный турнир. Турнирная сетка, по нашему хитроумному плану была составлена таким образом, что капитан был все время при деле. Мы же по очереди были свободны.
Пользуясь его занятостью, мой приятель рядовой Козлов, всучив виноделу собранную группой заговорщиков сумму, наполнил пол армейского термоса дарами Молдавии и спрятал в РЛС (Радио Локационная Станция). Алюминиевый чайник предусмотрительно был наполнен вином и устроен в открытой платформе, примыкающей к нашей теплушке. Когда состав тронулся, мы уже находились на этой платформе и на встревоженный зов капитана, успокаивали его: «Да здесь мы!» В следующие пару часов перегона, чайник был опорожнен. На следующем полустанке, мы вернулись в теплушку и дотошный капитан заподозрив неладное, заглянул на покинутую нами платформу, где обнаружил улику.
На его требование выдать «винный погребок», мы ответили молчанием и тогда он предпринял следственно-розыскные действия. Понятно, что кроме как в РЛС спрятать наши припасы было негде, в нашем присутствии он устроил обыск и в последний момент, обратил внимание на мое «сидение», оказавшееся тем самым заветным термосом, который таким образом я пытался скрыть от вездесущего ока смышлёного капитана.
Состав тронулся вновь. Капитан устроил летучее комсомольское собрание, предложив «комсомольцам» осудить наше неуставное поведение. Под молчаливое одобрение старослужащих, молодые комсомольцы промямлили свои осуждения в адрес заговорщиков и подытожив, капитан вынес приговор: «Вылить!» Ночной состав набирал скорость. Аромат выплеснутых под откос остатков вина, встречным потоком воздуха был заброшен в теплушку и старослужащий отдыхающий после наряда на полатях, встрепенувшись, привскочил и втягивая носом вожделенный запах забеспокоился:
«А, что это, что?»
Самоволка
За пару лет проведенных в армейской неволе, в самоволку ходил только раз. В очередной поход за винцом в соседнюю деревню вызвался я, дабы показать, что тоже не промах. Меня обрядили в гражданскую одежду, припасённую кем-то в каптёрке и используя имеющиеся проходы через колючку, я выскользнул в темень, и эти три-четыре километра до магазина прошел никем незамеченный. В магазине и это был шок для меня, толкались прапорщики. Я же был подозрительно короткостриженый и в несуразной одежде, того и гляди схватят, и распнут. Тем не менее никто не обратил никакого внимания. Получив искомое, я двинулся в обратный путь. Перейдя речку и уже оказавшись вблизи родной колючки, мне показалось, что справа в далеке маячит патруль, и движется он в мою сторону. И тут, я к своим трем-четырем километрам пути, добавил еще наверное пять или шесть, когда обежав часть территории, вернулся в свою казарму через другие ворота.
Первая батарея
В армии, я впервые столкнулся с людской подлостью. Стоило моему замполиту уйти в отпуск, как недоброжелатели перевели меня из интеллигентной батареи управления, в первую развернутую батарею заряжающим на пушку. Тут же старшина этой батареи, который все время выпрашивал у меня то гвозди, то резину, резко переменил свое отношение ко мне. Забегая вперед, скажу, что на мое счастье, длился этот кошмар не более месяца. Торжество старшины было недолгим, когда командир части освободил меня от службы, для оформления ленинской комнаты, а значит и от утренних зарядок, нарядов, строевых, политических и других учебных занятий. В первый же день моей относительной свободы, я нежился на койке, после команды подъем. Когда старшина, с перекошенным от возмущения лицом стащил с меня одеяло, я, с чувством отмщения и недосягаемости своего положения огорчил его заявлением, что освобожден от службы приказом командира полка.
По завершении оформительских работ в ленинской комнате, появился мой спаситель-замполит и вернул меня в мою любимую батарею управления. Но взаимная неприязнь со старшиной, так и осталась до конца службы.
А гвоздей я ему больше не давал.
Ленкомната
Пожалуй, самое просторное помещение в казарме отводилось под так называемую ленинскую комнату. На момент моей службы оформление ленкомнаты оставляло желать лучшего. Тут в части появился молоденький летёха, в качестве комсомольского работника – помощника замполита. Приближался смотр ленкомнат в частях дивизии. Почесав затылки, мы с комсомольским вожаком пришли к выводу, что обновить старые стенды невозможно, а нужно полностью все менять. Замполит был в отпуске и мы взяли на себя смелость, без согласования переоформить ленкомнату и устроили настоящий погром. Командир части дал добро на обновление и освободил меня от службы на период оформления.
Под завершение работ, явился «сам» в сопровождении свиты, среди которой был и ненавидящий меня комбат. Дело шло к концу и на стуле стоял готовый портрет Ленина, выполненный сухой кистью, который восхитил командира, похоже он не ожидал от меня таких талантов. Не в силах отвести глаз от мастерски выполненной головы Ильича, командир громогласно объявил: «Товарищ Валиакметов, (а иначе видимо из уважения ко мне и выделяя меня из солдатской массы, он никогда не обращался) закончишь в неделю, получишь семь суток отпуска». Это был щедрый посул, тем более, что в отпуске я уже побывал. Конечно же я подналег, прихватив для работы ночные часы.
Комбат, всячески противился моему отпуску и завалил меня нарядами. Все же, тайком от него, мне удалось оформить в канцелярии проездные документы и улизнуть из части.
Дизентерия
На летних стрельбах в Казахстане, где съехалось немало зенитчиков из разных дивизий нашего округа, в отдалении от нас проходили трехмесячные сборы студентов какого-то ВУЗа. Надо сказать, что лета семьдесят первого и семьдесят второго, были аномально жаркими. Градусник показывал пятьдесят в тени и в караулах, в нарушение Устава, спали во дворе раздетые до трусов.
По слухам, именно студенты, повинны в вспышке дизентерии, которая мгновенно стала распространяться на всех участников стрельб.
С районного городка Донгуз к нам зачастили медики и спецмашины для прожарки обмундирования. Медики в сопровождении комбата ходили вдоль неглубокой траншейки, позади восседавших над ней солдат и наблюдали за процессом, чтобы выявить заразившихся.
Почувствовав некий беспорядок в кишечнике, я воспользовался советом моего друга и заваривал себе какую-то укрепляющую полевую траву. Уж очень не хотелось попасть в поселковую больницу, так как боялся всяких уколов.
И все же я попался как носитель и залетел-таки в это медучреждение. Я зря боялся. Как оказалось, это был подарок судьбы. Лечение сводилось лишь к приему таблеток.
Целыми днями мы валялись на койках, вкусно ели и пили, а пока «копроеды» с утра до вчера резались в карты, я отрывался чтением, раскопав в больнице несколько томов Доде.
На долю жалкой кучки не заболевших бойцов нашей части, выпала тяжелая миссия по погрузке военной технике на платформы, для отправки в расположение родной дивизии.
А мы, зараженные, как белые люди вернулись в часть гражданским поездом, в очередной раз вдохнув глоток свободы.
Спасибо студентам!
Картежник
Как художника, меня, естественно, приглядели командиры и особо начальник штаба майор Мухамедзянов.
На всяких штабных учениях, требовалось наносить циркулем на карте так называемые «яйца», которые обозначали зону обстрела «супостатов» нашими зенитками. Обязательным было красиво подписать плакатным пером заголовки и все художники наперебой изощрялись в каллиграфии. Замечу, что со временем округ запретил эти красоты и ограничил возможности написания, только простым рубленным шрифтом.
Майор мучал меня, задерживая в штабе до часу ночи. Наш альянс закончился, когда на его обвинение, что я размазал еще непросохшую туш по карте, указал на его перепачканный рукав шинели. Я был изгнан и навсегда лишен его покровительства.
Иной раз, для работы на картах меня отправляли в штаб дивизии, а однажды «продали» на учения в соседний полк. Я поехал налегке, за что поплатился, когда на обратном пути, какая-то падла швырнула под офицерский автобус, где находился и я, гранату со слезоточивым газом. Офицеры немедленно облачились в противогазы, я же сидел и плакал, прижимая пилотку, политую водой из фляги к своим глазам.
Командиры обленились до того, что ни одного штриха фломастерами на карте не хотели наносить сами. Однажды на летних учениях, я изнывал сидя над картой в ожидании очередного задания разместить «зенитную оборону». Улучив момент, я потихонечку сваливал в тенек под ближайшее дерево и просыпался, только от лёгких постукиваний по подошве сапога. Меня звали обратно и это повторялась не раз.
Надо отметить, что карты были потрясающими, на них были отмечены даже колодцы и какие-то заброшенные сараи. А когда я увидел карту СССР, то был потрясен реальным масштабам и мельчайшими подробностями, и наличием даже всех даже мелких поселений.
Дошло до того, что офицеры просто оставляли меня с картой наедине, чтобы я там выстраивал правильную оборону.
Но самый кошмарный эпизод, был на очередных летних учениях. В штабной машине, я колдовал над картой обливаясь потом, была ночь и над столом горела лампа Ильича. Вокруг расстилалась ночная степь и стояла жара, спавшая к ночи не более чем до тридцати градусов. Дурная мысль посетила меня. Я открыл небольшое окно, чтобы освежиться и глотнуть свежего воздуха.
Что тут началось! Все виды ночных бабочек и прочих летучих насекомых, населяющих степь, рванули на свет, в открытое окно. Они бились о мою голову, вились вокруг лампы и обжигаясь плюхались на карту и ползая по непросохшей туше, оставляли на ней немыслимые разводы. В конце концов я сбежал на улицу. На мое счастье, о карте никто и не вспомнил.
Отставшие
Одни из летних учений дивизии, были нацелены на закрепление навыков водителей, в езде колонной. Наш штабной урал, в котором кроме меня были еще два сослуживца, тащился в конце колонны. В связи с небольшой проблемой, водитель притормозил у обочины, а разобравшись с проблемой мы тронулись в путь, но поздно. Мы отстали.
По началу мы выспрашивали у деревенских, о прохождении колонны. Ответы их ничего не проясняли. В конце концов мы плюнули на это дело и стали кататься самостоятельно, останавливаясь у сельских магазинчиков, затариваясь печеньем и лимонадом. Так мы прокатались весь день и когда уже стемнело, вдруг услышали рев моторов и увидели свет фар, настигающей нас колонны. Мы по-быстрому съехали с дороги и потушив фары, укрыли нашу машину во мраке глубокой насыпи. Пропустив колонну, мы выехали на дорогу и пристроившись в хвост, благополучно завершили эти странные, так и не понятые нами учения.
Развертывание
Я по-черному мерз зимой. И любые зимние учения были кошмаром для меня, если только я не сидел в теплой штабной машине, в должности планшетиста, с огнедышащей печкой буржуйкой, заправленной брикетом. Больше всего я страшился так называемого развертывания. Наша дивизия была скадрированная (кастрированная как шутили командиры), то есть сокращенная по составу. Например, в зенитном полку должно быть четыре батареи, когда как у нас была всего одна. Соответственно все остальные службы были сокращены в той же пропорции, развернутые же части стояли близ границ СССР.
В случае развертывания дивизии, на нашей части лежала функция приема мобилизованных из запаса. По тревоге, где-то среди ночи, мы, расхватав автоматы неслись к вещевому складу. В ожидании прапорщика, торчали до часа у закрытых ворот и окоченевая от холода выплясывали в попытке согреться. Наконец, прибывший бортовой «урал», подъехал к промёрзшему складу и началась погрузка. Мы загрузили на борт огроменную палатку, колья, буржуйку, стол со стульями и чего-то там еще по мелочи. Работа разгоняла кровь, которая вновь застывала, когда поверх загруженного барахла мы залегали обняв автоматы и отправились в пункт назначения.
Надо ли говорить, во что превращались мы за почти час езды? И вот оно, чисто поле!
На несгибаемых ногах, мы с трудом выбирались из кузова и скрюченными руками стаскивали на снег привезенную поклажу. Кряхтя и матерясь, мы устанавливали двадцатиместную армейскую палатку на этих чертовых кольях и крепили к колышкам, которые кувалдой, высекая искры, загоняли в промёрзшую землю. К концу работы, гимнастёрка под шинелью прилипала к вспотевшему телу, но сопли, выбитые из ноздрей, долетали до земли уже ледышками. Пока устанавливали буржуйку и раскочегаривали огонь с помощью брикетов, мы вновь остывали. Но жар от буржуйки вновь возвращал нас к жизни. И к этому времени подъезжал наш «заботливый» старшина с горячей кашей в термосе и валенками.
Я, устраивался за столиком записывать условно прибывших, а наш санитар ждал их, приготовив ведро вонючей жидкости для дезинфекции.
В поле слышался треск автоматов – наша пехота отбивала атаку условного противника. Где-то через полчасика, нам объявляли отбой и все закручивалось в обратную сторону. Снова поездка поверх свернутой палатки, снова негнущиеся ноги и оттепель в теле при выгрузке военного снаряжения в склад. И пока не остыли, во всю прыть мчались в казарму, а там уж и вожделенный обед из прокисшей капусты и мороженой картошки.
Комиссованный
Всякие чудеса случались в советской армии. Мой приятель самовольно оставил часть за две недели до демобилизации(!). Понятное дело, его прихватили дома и арестовали. На вопрос следователя, почему он сбежал, когда его вскоре и так бы демобилизовали? Его очаровательный ответ всех ошеломил, он заявил, что ему надоело служить. И что вы думаете? Наверное, признав его психическое отклонение, отпустили с миром. То есть комиссовали.
Наряды
Кроме основных тягот армейской жизни, были особо нелюбимые - наряды. Не зря одно из действенных наказаний за провинности, было объявление наряда вне очереди.
Любой наряд предполагал сокращение сна на четыре часа в сутки. Это был серьезный ущерб, если учесть, что бойцы и без того испытывали хронический недосып и при возможности засыпали в любой обстановке, и даже при движении в походном строю.
Самым тяжелым нарядом, как нестранно, был наряд по кухне. Это двадцать часов беспрерывной, черной работы, когда некогда было и перекурить. Трехразовое мытье сотен мисок и ложек в ванной с горчицей, уборка столов и мытье грязных полов. Ночная чистка мешков с картошкой также выматывала и только возможность поджарить на сковородке картошечки по-домашнему, несколько скрашивала этот кошмар.
На второе место по тяжести я поставил бы караул, особенно зимой. Часы делились на три части: два часа маяты на посту в охраняемой зоне в тяжелой дохе, потом два часа в бодрствующей смене с обязанностями поддержки порядка в караульном помещении и огня в печи, и наконец, два часа самого сладкого сна в отдыхающей смене, которые пролетали как одна секунда. Напряжённым оказывалась сдача караула другой части, дотошно выявлялись поломки, незаписанные в специальном журнале и если в нем не было указано, что вместо шпиля у шахматного короля вставлена спичка, то это оборачивалось большой проблемой для сдающей стороны.
Прибывая на посту, в тишине, наедине с самим собой, невозможно удержаться от наваливающегося на тебя сна. Опасаясь проверяющего, бойцы все же рисковали и засыпали на посту, прислонившись к чему-нибудь, либо устроившись на земле. Но сон был чуток. При малейшем шорохе бойцы мгновенно возвращались к жизни, готовые отразить нападение. Был случай, когда охраняя вещевой склад, а была слякотная осенняя погода, я отыскал сухое место в углу деревянного строения и не в силах держаться на ногах, воткнул автомат с примкнутым штыком, под углом в дощатую стену и сильно рискуя улегся на это импровизированное ложе. Будь что будет!
Забавный случай произошел у другого вещевого склада, где я дремал, привалившись к фонарному столбу. Заслышав скрип снега, я вскинул автомат. Метрах в сорока, кто-то пересекал охраняемую мной территорию. Заговорил подошедший на мой окрик солдат походного полка, находящегося через забор: «Мы всегда тут ходим» и вдруг мы признали друг друга. Нарушителем оказался учащийся с параллельного курса моего художественного училища. Пришлось его помиловать.
Другой тяжелый пост, был пост номер один у знамен, в штабе дивизии, считавшийся почетным.
Каково это два часа стоять ночью по стойке вольно, под неусыпным надзором дежурного по штабу и дежурного по дивизии, сидящих за стеклами в кабинетиках с лева, и с права, от входа в штаб. Стрелки часов, весящих перед тобой над входом, как будто замерли. Автомат оттягивал плечо, но небольшая хитрость облегчала участь бойца. Мы приспособились незаметно опирать приклад на выступ шкафа, за стеклом которого, располагались знамена частей дивизии.
Днем было полегче, шныряющие туда-сюда военные скрашивали скуку и время летело быстрее, но ежеминутно приходилось вытягиваться по стойке смирно, приветствуя проходящих мимо офицеров.
Про наряд на КПП сказать ничего не могу, поскольку бывать не довилось, но кажется он не самый тяжелый. Сидишь себе в тепле, открываешь ворота проезжающим автомобилям и проверяешь пропуска входящим и увольнительные выходящим.
Не сильно тяжелым был наряд на «тумбочку». В его обязанности дневального входила, стоя у тумбочки со штык ножом на ремне, принимать звонки по телефону, уборка прилегающей казарменной и дворовой территорий, а также туалета и умывальной комнаты. За ним была команда «подъем!» и встреча офицеров.
Один из несложных нарядов было дежурство в штабе полка, два бойца во главе с офицером, находились за стеклянной витриной в небольшом помещении и по очереди сидели за тревожным пультом, с функцией селектора. У бойцов была красная повязка на рукаве с надписью, «дежурный писарь штаба полка». Дежурные также выполняли функции посыльного и имели свободный проход через КПП.
Как и в случае поста у знамен в штабе дивизии, здесь тоже полагалось быть в парадной форме. Летом, в аномальную жару, мы нещадно потели и китель на спине был насквозь мокрый. За день, я выпивал до семи графинов воды. Между тем командиры расхаживали в рубашечках с короткими рукавами.
Зимой другая беда. В дежурной комнатке было холодно и масленый радиатор почти не грел.
Очередная беда – это четырехчасовое сидение за пультом, под заунывные американские блюзы из встроенного в пульт радио и сопение спящего на топчане офицера, боец впадал в оцепенение и засыпал. Особенно если его четыре часа бодрствования приходились на вторую часть ночи. Дежурить спросонок, было мучительней.
И наконец, самый легкий и приятный наряд был в солдатском кафе. Мытье посуды и полов на небольшой территории и уборка со столов были необременительны. Несложные обязанности, были несравнимы с открывающимися возможностями. Особенно, когда очередной призыв, по пути на службу в Германию (ГСВГ - Группа Советских Войск в Германии), проходил карантин в наших Тоцких лагерях. Молодежь с оттопыренными карманами от родительских денег, роилась в кафе и не стоило больших трудов раскрутить их на сгущенку и печенье.
Таких нарядов вне очереди, к сожалению, не объявляли.
Военная хитрость
В карауле по охране склада боеприпасов, летом достаточно было одного караульного на вышке. А зимой на этой огромной территории, которая по периметру была не менее двух километров, ставили двоих. Один топтал свою половину, а другой охранял противоположную сторону. Они пересекались лишь в торце по уставу и не имели права покидать свою территорию. В ту ночь, встретившись со своим приятелем по службе, я рискнул пройти с ним по его территории, соблазнившись музыкой из его транзистора. Пройдя половину его территории, мы увидели свет фар приближающийся машины проверяющего. Что есть силы, я рванул, рассчитывая опередить дежурного офицера, но не успел. Он уже входил в ворота и двинулся в поисках часовых. Притаившись, я пошел за ним следом, придумав хитрую уловку. Скрип снега, под его сапогами, заглушал мои шаги. Подкравшись поближе, я заорал: «Стой! Кто идет?», перепуганный офицер, который оказался моим замполитом, резко развернулся и выпалил пароль. Здесь началась комедия, на вопрос: «Где ты был?», я в наглую «лепил горбатого», что де специально пропустил его, проигрывая вполне возможную ситуацию. Похоже он не сильно поверил мне, но уличать во вранье и наказывать, ему было не с руки. Я был нужнее ему, как художник, а не как арестант на гауптвахте.
Дальше были вопросы по уставу караульной службы и конкретно по отражению нападения на этот пост. Мы стояли возле специально вырытой ямы, куда в случае нападения, караульный должен был спрыгнуть и отстреливаться. Представьте картину: яма, с намётанным снегом бруствером, с головой поглотила бы бойца. В добавок, доха до пят, в которую был обряжен караульный, делая его совершенно неповоротливым, а автомат, болтающийся на коротком ремне, вряд ли мог быть употреблен по назначению.
Дембель
Вот и подошел к концу срок моей службы. Перешив бушлат по принятой дембельской моде: спустив пониже хлястик, вставив пластик в погоны, чтобы они не выглядели заплатами на плечах, с помощью ваксы и утюга, придав солдатским ботинкам более модельную форму и надраив до блеска выгнутую пряжку ремня пастой ГОИ, попрощавшись с сослуживцами, во всем блеске, я отправился в штаб. У штаба, урчал «урал», готовый отвезти группу дембелей на станцию, а в штабе происходил смотр, похожий на шмон. Докопались они только до одного чудака казаха, которому пришлось доказывать, что новую шинель он не украл у молодого, а сшил в местном ателье.
А меня, тем временем позвал к себе в кабинет новый замполит, недавно переведенный в нашу часть. Его целью была попытка вызнать, где и какие нарушения есть в нашей части? То есть сделать меня стукачам, но фокус не удался.
Наконец, мы, с опоганенным настроением уехали на станцию, а там уже и сели в поезд.
В поезде не обошлось без приключений. Возникла какая-то суета, носились туда-сюда незнакомые мне дембеля и как выяснилось, они отлавливали какого-то парня, который приставал к молодой женщине с грудным ребенком. Не помню, нашли его или нет, но двое бойцов и куда же без меня, ночью сошли на ее станции, чтобы проводить до дома.
Своей встревоженной мамаше она объяснила в чем дело и нас, троих бойцов оставили до утра отдохнуть на брошенном на пол тряпье. В избе весел запах свежей попойки, но хозяйка-скареда не предложила нам хотя бы по пол стаканчика.
По пути домой, я решил навестить сослуживца, уволившегося за полгода до меня и проехал до Куйбышева (Самара). Встреча была вялой и вспомнив похожий мой визит к сослуживцу в Оренбурге, куда я заезжал после госпиталя, тоже была тягостной. Не хотели отслужившие сыпать соль на свежую рану и видеть кого-либо из своих недавнишних товарищей по службе.
После встречи, когда я маячил на привокзальной площади в ожидании поезда, ко мне пристал патруль. Из всех неуставных деталей в моей форме, начальник патруля привязался к блестевшей на солнце выгнутой пряжке ремня. Грозя отправить меня на гауптвахту, он потребовал вернуть ее в первобытное состояние. Согнуть, как оказалось легче, а разогнуть при всем моем усердии так и не получилось. Зря только поцарапал такую красоту. Не знаю почему, но начальник патруля отпустил меня, пожелав не видеть меня больше.
Таким вот был мой долгожданный дембель!
Барселона, 2019-23 гг.