В областном городе Верный, неподалеку от каменного храма в память святых мучениц Веры, Надежды, Любви и Софии, было по-субботнему оживленно. К церкви вели все улочки Большой Алматинской станицы, а дальше, в западном направлении, был разбит сквер для гуляний. Раньше церковь окружала еловая роща, но теперь этот сквер, с широкой улицей в середине, вел к дому военного губернатора и городской управы, прямиком в район нового города, выстроенного жженым кирпичом.
Праздные верненцы по-прежнему избирали для гуляний Казенный сад, что зеленился южнее своими оранжереями, кустарниками, цветниками и плодовыми деревьями. В ту же сторону, по направлению к горам, дороги вели к предместьям и к дачам купцов, чиновников и промышленников. А у церкви сновал больше деловой люд.
Возле храма христарадничали несколько нищих, а напротив, в тени осиновых ветвей, прямо на земле расположился старичок. Он сидел, скрестив ноги по-киргизски, а под зад подложил свою сумку. Рядом с ним не то сидела, не то лежала крупная собака с шерстью непонятного окраса и отвисшей кожей. Казалось, они облокачиваются друг на друга, будто стенки двускатной крыши, и тем держатся.
Не разобрать было род занятия старичка с редкими седыми волосами. Один глаз его был закрыт, а другой пристально глядел на прохожих, белесый и остекленевший. Он не шевелился вовсе и зевакам могло показаться, будто он спит. Но трубка торчала из его беззубого рта твердо, как хвост боевитого пса. Иногда он жамкал тонкими губами, видно, пытаясь раскурить погасший табачок, и только так выдавал свое бодрствование.
Жара давила нещадно. Пахло спелыми плодами, ведь помимо площадной рощи и городских аллей, почти каждый дом в центре станицы был заключен в объятия частных садов. Отовсюду веяло свежеструганной древесиной. Слышался хруст пил по бревнам и равномерное тюканье топоров. Неугомонный город расширялся во все стороны и стройки не прекращались никогда.
Вот мимо старика с собакой прошла целая колонна арб и телег, груженных кирпичом и бревнами. От поднятой пыли старик закашлялся, а его старая собака чихнула, едва не выплюнув последние зубы.
Легкий порыв ветра как будто усилил журчание арыков, этих кровеносных сосудов города, оплетавших своей паутиной все четыре его части: Большую и Малую станицы, Новый городок и Татарскую слободу. Повеяло прохладой. От этого порыва старичок в белой холщовой косоворотке и истертых кожаных чембарах, все ж таки всхрапнул. Трубка осталась неподвижной, но вот фуражку сдуло с расслабленной головы. Она упала неподалеку.
Мимо уснувшего старичка проходили разные люди. Старая собака не спала, из последний сил охраняла покой своего хозяина. Вокруг прыгали казачата с палками и вполне правдоподобно изображали сабельную рубку.
Рядом проехал какой-то важный киргиз на аргамаке, в сопровождении грозного алабая. Мырза посмотрел на старика бессмысленным взором, а его мощный пес даже не удостоил взглядом полумертвую псину старика.
Какой-то хмурый лавочник, выгуливавший мускулистую борзую, презрительно сплюнул, едва не попав слюной на высокие сапоги старичка, и будто раздосадованный промахом, помянул его плохим словом. Пес безжалостно облаял обвисшую суку старика.
Молодой офицерик, истекая потом, опаздывал в штаб и в спешке наступил на фуражку старичка, вдавил в землю, но даже не удосужился обернуться. Следом за ним шла полная купчиха, укрываясь зонтиком от жары. Она не сделала разницы между нищими у церкви и старичком, и с возвышенной горделивостью кинула в измятую фуражку пять копеек. Померанский шпиц, которого она несла на руках, так зарычал на старую дворнягу, как если бы учуял дохлую крысу.
Обделенные нищие отозвались на благородство дамы волчьими взглядами, устремленными на старичка.
Мещане и лавочники спешили по своим делам, приезжие комиссионеры и степные торговцы дышали свежим горным воздухом, дородные старожилы-крестьяне и местные кочевники-скотоводы поглаживали сытые животы, а дамы, обмахиваясь веерами, чинно следовали по благотворительным делам в Семиреченское православное братство. Все они были счастливы под мирным небом города Верный, и принимали это счастье за естественный ход событий, за безусловное следствие своей славной жизнедеятельности.
Старая собака наконец не выдержала и склонила голову на ногу старичка. Увечную, перебитую лапу она положила на пустой сапог хозяина. Уши ее, давным-давно оглохшие, повисли, и следом за своим хозяином она отправилась в волшебный мир снов и воспоминаний.
А снился им братский быт в солдатских бивуаках и веселые песни походных колонн. Им снились лихие вылазки и строгая поступь солдат. Отважные, стремительные атаки и глухая, непробиваемая оборона.
Приснилось старику, как пятнадцать лет назад, году в 1868 от Рождества Христова, в обгорелой, высушенной донельзя степи, к первому туркестанскому линейному батальону пристала стая бродячих псов. На третью неделю безводного похода от колодца к колодцу, истомились солдатики от солнечного марева и приласкали этих степных бродяг - таких же, как они сами. Поделились с безродными четвероногими скудными запасами воды и последними кусками засоленного мяса и сухарей.
Вскоре несколько сук ощенились, и солдатики повзводно разобрали песьих дитяток.
Старику тогда было за сорок и, как ветеран туркестанских походов, герой сражения при Узун-Агаче, награжденный медалью «За храбрость» после штурма Ташкента, участник битвы под Ирджаром, он получил щенка на свое попечение.
Приснилось старой собаке, как еще несмышленного щенка, ее посадил подле себя черноусый солдат, назвал Дианкой, и велел служить Богу, Царю и Отчизне так же, как служил и он сам: храбро, безропотно и лихо. Солдат зачислил ее в рядовые, а после стал воспитывать в ней русский дух, неумолимую решимость и умение переживать невзгоды. Днем он натаскивал ее на врагов России, дрессировал дисциплину, а вечерами отдавал долю ласки и тепла, столь необходимую простым воинам в дальних походах.
Снилось им, как делился солдат с собакой водой, и как Дианка привносила разнообразия в солдатский паёк, таская с охоты бобров и сусликов.
Как взводные псы лаем предупредили роту о приближении коварного врага в темной ночи у горного ущелья Агалык.
Как Дианка загрызла притаившегося лазутчика и тем спасла уснувшего часового от удара кинжалом по горлу близ реки Зеравшан.
Как под неприступным Ургутом конница неприятеля окружила оштыкованную роту. Как всадники забрасывали русских пехотинцев стрелами, оскорбляли и бранились, джигитовали вокруг и подстрекали солдат нарушить строй и атаковать. И тогда измученные вынужденным бездействием солдаты натравили на врага своих косматых однополчан, не меньше их стремившихся в ближний бой. И псы покарали зазнавшегося неприятеля, погрызли ноги коням, а тех, кто не выдержал и рухнул с седла, ждала страшная погибель в зубах четвероногих бойцов линейного батальона.
Снилось как погибали однополчане, и как хоронили их вместе, людей и собак, в братских могилах под Самаркандом.
Как взорвалась граната и порвала ушные перепонки Дианки, и как батальонный врач отпилил израненную ногу солдата.
Так воевали храбрые туркестанцы и их верные товарищи, почитавшиеся солдатами наравне с собою. Так, в бесчисленных походах по горам и степям, в городах и аулах, в сражениях и преследованиях, в осадах и штурмах, на переправах и в разведках, завоевывалось право на мирное небо над областным городом Верный.
- Дедко! Дедко! Просыпайтесь. Вы уснули! – пропищал голосок.
Мальчишка протянул старичку кружку с водой, набранной в арыке, а перед Дианкой поставил полный котелок. Он поднял с земли фуражку, на которой уже не было военных нашивок, отряхнул ее и протянул деду. На пять копеек, брошенных в фуражку купчихой, он уставился недоуменно.
- Это что? Это кто вам… Милостыню подал?! Ух, я его так-растак! – разозлился внук героя туркестанских походов, который имел прибавку к пенсии за безупречную службу и знаки отличия. В милостыне он не нуждался.
Но старичок угомонил мальчишку и велел отдать монету нищим. Потом он поднялся и, опираясь на костыли, они заковыляли вместе с Дианкой по скверу. Внук проводил старичка до дома, а потом вернулся на площадь, чтобы допрыгать свою игру с соседскими казачками.
К рассказу Н. Каразина «Атака собак под Ургутом», 1872
Рис. Н. Каразина "Атака собак под Ургутом"