Саня приходила ко мне без предупреждения в двух случаях: перед корпоративом восьмого марта и когда собиралась разводиться со своим Генкой. В этот раз совпали сразу оба.
Мы сидели на моей маленькой кухне в коммуналке и курили, игнорируя только что постиранное и развешанное соседкой чистое бельё, отчего кухня наполнялась особым ароматом «тайда» и табака.
Саня потушила сигарету, открыла косметичку и взяла в руки зеркало.
— Из-за чего ты разводишься? — я смотрела как она аккуратно рисовала карандашом линию брови.
— Из-за холодильника, — Санька отставила зеркало в руке и недовольно спросила:— Чего непонятного?
— Да понятно, понятно, — я разглядываю Сашкину палетку теней, кручу её в руке туда-сюда и думаю, что в отличие от нее, я — настоящий косметический мамонт. То есть, вымирающий вид, который до сих пор не научился пользоваться косметикой, а в наше время, как говорит Саня, если женщина не умеет краситься, то у неё что-то в настройках не то. А Сашка вон какая: и красивая, и независимая, и машину починить может, и засор в ванной. Захотела туда – поехала. Захотела уйти – ушла.
И холодильник этот заказала себе сама, в честь женского дня, а Генку не предупредила. Мол, раз подарка не купил, пусть дома сидит, холодильник новый караулит.
— Так, может, не в холодильнике дело-то? — я делаю вид, что размышляю и отворачиваюсь в окно, чтобы не встречаться с Саней глазами.
— Ну, ты скажешь тоже! А в чем же еще? Он чё, догадаться не мог, что нам холодильник новый нужен? Вот, пусть теперь курьера ждёт, а я отмечать праздник буду, одна. — Саня снова отложила карандаш и посмотрела на меня: — Сама когда будешь замужем – поймёшь.
Последняя фраза тяжело повисает в воздухе между бельевых верёвок, и я чувствую как снова подступает неприятный, вызывающий тошноту, ком в горле от ее слов. И снова хочется курить.
Дым расползается по кухне я стою у окна и не хочу смотреть на
Саньку. И как будто покалывает в носу от обиды.
— Ну, ты чего, обиделась что ли? — Саня закрывает косметичку и
встаёт ко мне.
— Да нет, — отвечаю я, выпуская снова тонкую струйку табачного
дыма изо рта. — Я просто чувствую, что тебе совсем не интересно
моё мнение. Будто бы ты знаешь всегда на всё ответ...
— Может, и не знаю, — Санька тяжело вздыхает, садится на край
подоконника, закуривает. — Мне так спокойнее, понимаешь?
Спокойнее, когда я верю в то, что думаю. Если я не буду в это верить, мне... мне просто будет страшно...
И Санька отворачивается от меня, и тоже сморит в окно, на
мимопроходящую женщину с коляской. И я больше не вижу перед собой независимую Саню. Замечаю, как ей хочется плакать, но она никогда себе этого не разрешит в присутствии меня.
Мы молчим. Курим. И снова молчим.
Я точно знаю, что после этих слов Санька внутренне закроется и ничего больше не скажет, словно накинет тяжёлый пудовый замок на все темы. Молча потушит сигарету. Снова возьмёт зеркало закончит рисовать себя на корпоратив. А потом в дверь позвонит Генка.
— Санька у тебя? — широко улыбаясь спросит он,
заглядывая за угол прихожей. И я кивну.
Потом из кухни выйдет красивая яркая Санька. Начнёт молча надевать пальто, которое ей подаст муж.
— А холодильник хороший, — скажет ей почти лысеющий Генка как бы между делом. — Бооольшой такой.
Саня взглянет на него мельком, возьмёт сумочку с вешалки и уйдёт, махнув мне рукой, а Генка, ссутулившись, поплетётся за ней. И только я замечу в её взгляде на мужа ту самую мимолётную грусть, которую видела, когда Саня стояла у
окна, молча курила и провожала взглядом женщину везущую коляску с малышом.
Потом вернусь на кухню. Найду на столе заботливо оставленную Санькой палетку теней. Ту самую, которую я держала в руках. И подумаю, что, может быть, те женщины, которые не красятся — просто хотят быть честными.
Хотя бы, с самими собой.