Димка пришёл домой поздно. Снова задержался на работе. В квартире было тихо и он знал: жена уже в спальне укладывала сына спать.
Небрежно раскидав ботинки в прихожей, Димка прошлепал в ванную. Набрав в ладони ледяной воды, наспех умыл лицо и взглянул в заляпанное зубной пастой зеркало.
В отражении на него смотрел очень уставший человек, с залёгшими темными синяками под глазами, словно и не он это совсем. Присев на край ванны и опустив голову вниз, он несколько раз покрутил шеей, чтобы хоть немного расслабить затекшие мышцы, и закрыл глаза – выходить не хотелось.
За дверью послышались шаги – жена прошла на кухню. Сейчас он откроет дверь и тихий мир ванной тут же наполнится шумом.
Но выходить все равно придётся, толку тут сидеть, будто бы он прячется. И Димка решительно дёрнул за дверную ручку.
Уже босыми ногами прошлепал на кухню и плюхнулся на светлый кухонный кожаный диван.
— Привет, — сухо произнесла жена, ставя перед ним тарелку с дымящимся ужином.
— Опять рыба? — ковыряя вилкой содержимое тарелки, произнёс Дима.
— А я никого не заставляю её есть, — раздраженно ответила ему жена и отвернулась к плите. Со спины чувствовалось, как в ней все напряглось.
— Хоть бы хлеба положила, что ли, — дожевывая кусок пересушенной рыбы, прошамкал Дима.
— А нет, хлеба-то! Сам сходи, купи, тогда и будет, — жена
бросила со злостью грязные приборы в раковину и выбежала с кухни, громко хлопнув за собой дверью.
Повисло одинокое димкино молчание, нарушаемое лишь изредка методично стучащим звуком вилки по тарелке.
Ему хотелось злиться. На работу, где приходится задерживаться, чтобы получить повышенный оклад. На рыбу, пересушенную между прочим. На жену, которая встретила без улыбки. На хлеб этот, в конце концов, будь он неладен.
Димка раздраженно отставил тарелку с недоеденным ужином и
откинулся на спинку дивана. На стене противно тикали часы. Он вдруг подумал, почему до сих пор не сменил их на электронные, как хотел, раздражают ведь.
Не в силах больше выносить этот звук, Димка пошлёпал в комнату
к сыну, чтобы поцеловать его, пусть и спящего. Как только он тихонечко прилёг рядом, сын неожиданно повернулся и уткнулся ему в плечо, и Димка почувствовал, как это место на его футболке сразу же стало влажным.
— Ты чего не спишь, сынок?
— Знаешь, пап? — шепотом проговорила сын. — Мама весь день о тебе
говорила, переживала. Мы эту рыбу по трём магазинам искали.
Мама говорит, ее полезно есть тем, у кого нагрузки большие, такие как у тебя. А про хлеб мы забыли, правда, прости нас.
Димка не мог ничего сказать в ответ, потому что внутри росло
ощущение, что в горле у него застрял огромный колючий ком. Он крепко обнял сына, прижал к себе и лежал так, пока тот не уснул. В уголках глаз его сына и на ресницах все ещё оставалась влага, от которой димкино отцовское сердце съеживалось вдвое.
Когда Димка зашёл в спальню, жена уже спала.
Он присел на край кровати и долго, не отрываясь, смотрел на неё. Глядя на руки жены, свободно и расслаблено лежащие поверх одеяла, он вспомнил как она когда-то прятала их в кармане его джинс, чтобы притянуть к себе поближе и поцеловать. А потом долго-долго смеялась. И от этого смеха ему всегда становилось по-
детски легко и спокойно. И как тогда он буквально чувствовал тепло ее ладоней и был счастлив. Абсолютно. В тот момент ничего и не надо было, лишь бы эти руки всегда согревали его.
С утра пораньше, в свой первый выходной, Димка выскочил на улицу, тихо, стараясь никого не разбудить. Всю дорогу обратно до дома, пока шёл от самой первой
открывающейся в районе пекарни, он думал о Маше, своей жене. О том, что и правда может купить этот хлеб сам. А в руках Димка держал два ещё горячих багета.
И улыбался. По-детски как-то. Сам себе.