Я снова в России

               
                ЗАРИСОВКА-БЫЛЬ.

                Вот и снова я в России под крылом у родимой мамочки. Посылает за хлебом в новый Стрелецкий магазин, что вблизи моста. Иду через лесок, засыпанный сугробами, любуясь на белые шапки высоченных оскарин. Потом – два поворота влево и я у реки Оскол, прикрытой толстым снежным одеялом.  Холодно, воздух звенит, струится. Красота такая, что фотошоп отдыхает! Справа – рядком берёзки хрустально-белоствольные  у голубого длинного забора; как девушки на выданье  – красавицы в любое время года! А на дороге – гололёд и студёный обжигающий ветер в лицо! Кутаюсь от него в капюшон, отороченный мехом. Мёрзнут коленки. Но зато солнце роскошное! Ничего! Пробегусь, согреюсь. В мыслях песня: «Дул холодный порывистый ветер, и во фляге замёрзла вода…» Смеюсь сама с собою, поскользнувшись пару раз. Смотрю теперь исключительно под ноги. Собачки на пути – беспородные, видать бездомные, всевозможных окрасов. Впятером кружатся, друг о дружку греются. Воробьи чирикая, чего-то там склёвывают. Обочины почти нет, а идти посередине опасно; одна за другой снуют иномарки.

                Ух, ты! Чёрная «Авдюха»! Высший класс! Точно на такой приезжал когда-то в Эссен канцлер Герхардт Шрёдер из Берлина. Своими глазами видела. Красная ковровая дорожка, вышел из такого…  Лимузин делает задний ход и резко притормаживает около меня. Окошко затонированное опускается… А за рулём – ба-а-атюшки мои! Сосед бывший по улице Островной, улыбается, чуть видён из-за руля:
— С приездом, Галка-Дригалка! Садись, подвезу.
— Привет, Васёк! Как жизнь молодая?
— Лучше не может быть.
Уселась. Салон кожаный, белый, с подогревом поясницы. Всё на автоматике. Музыка рыпит модная!
— Ну, у тебя и та-а-чка! Ёли-пали…
— Ды, у меня их пять штук,– улыбается до ушей всей круглой мордашкой точно, как в детстве.
— Ну, ты и чудак, слесарь-автолюбитель. Тебя, помню, уже с роддома на зелёной "Победе" с белыми шашечками привезли. И все импортные?
— Все. Я ж не пальцем сделанный! Вот считай: Эта – раз, «Опель» синий – два, «Тоёта» белая – три, «Форд» красный – четыре, автобус жёлтый «Фольцваген» – пять. И все фунциклируют!
— Мама мия!!! И что ты с ними делаешь?
— Люблю кататься. На свадьбы, проводы,  поминки, на все дни рожденья. Пускай завидуют, кто в этой жизни не сконтропарился. Как, например, твои братики. С детства с мольбертами  в леску, да на болоте в куге сидели. Зелёненькие... их не нарисуешь. Соображать надо в этой жизни, крутиться. Тем более, в наше время.
— У вас тут что, соревнования? Женщины на тряпках помешаны, покупают, чтобы  в шкафу их побольше висело, а мужчины на машинах?
Васёк, с лукавинкой во взгляде, улыбается в ответ:
— А почему бы и не похвалиться?
— Вижу, ты очень доволен жизнью!
— Ещё как!
— Но, если есть лишние деньги, потрать их на что-нибудь другое.
— А у меня всё есть!
— Посмотри мир, попутешествуй, как я, например…
— Я про разные заграницы ничего не знаю и знать не хочу. Мне до одного места ваши Куршавели!

                Поблагодарила я Василия; высадил у магазина из белых кирпичей. Вхожу осторожно по свеженьким цементированным порожкам. Дёрнула за ручку двери; обдало ароматом свежего хлеба и теплом. Возле прилавка – согнутый, видать, глуховатый мужичок громко умоляет продавщицу:
— Людк, будь другом, дай деду у долг  бутылку, сёдня с выпивкой у меня осечка вышла. С утра ходил у город; наш Ламской сельмаг закрыт, Валька на больничном. А мне нужно… это… тово… выпить.

                Ставлю "ушки на макушку"; эпизодик где-нибудь да пригодится. Делаю вид, что очень заинтересованно рассматриваю ассортимент продуктов под стеклом в морозилке и на полках. Продавца Людмилу насчёт "этово-тово" так сразу не прошибёшь:
— А при чём тут я, Михалыч? И почему у вас фингал под глазом?
— Слухай, Людк, хорошо слухай! Пешком пошёл я нонче с посудой  пОдгору, сображаешь? Страсть как уморился! Тару сдал – доклал; деньги у меня в кармане. Глижу, Людк, на полки: бутылки стоять, но какий-та усе позолоченые. Блестять. Много йих… Спросил у продавшшыцы:
— А что энта есть? А сколько стоить?
— Дорого. У вас не хватит.
Я постоял, подумал, Людк, опять спросил:
— А яблоневки нету? Тольки энта бутылка? Ни беленькой, ни красненькой, ничего нету?
— Нету, дед. Нету. Товар после обеда завезут.
Выгреб я  с кармана усё подчистУю на прилавок. Она подшытала:
— Кажись хватает. Брать  энту будете?
— Ну давайте… Выпить то хоцца. Узял, пошёл. В руке нёс. Видать взболтнул. Дома отвёрточкой поколупал; она как рванёть! Как бабахнить прям под глаз! Дрожжи замутили, война началась! Я скорей стакан подставил… она бушуить, усё с пеной ушло. Из стакана осталось на дне. Я пригубил; крепости никакой. Хреновина… А что это было? Видать шампанское… Такая, Людк, осечка нонче вышла. Уважь; завтра пенсия, а?
— На! Но в последний раз.

                Скупилась я; того-сего в рюкзак быстренько накидала. Выхожу на крылечко и не удержалась, отломила от буханки чуток горбушки наилюбимейшего своего фирменного хлеба "Горшечненского" по названию местного  села в пригороде. Жую и смотрю вслед Михалычу, осторожно в валенках удаляющемуся с бутылкой в кармане по скользкой обочине. По всему видать, вовремя не сконтропарившемуся в этой жизни... 

                Иномарок  – полон берег! Молодые мужчины с виду знакомые и не знакомые  кучкуются в дублёнках. Жёны их под стать русалкам: все длинноволосые, ресницы-щётки синие, коричневые, зелёные под цвет глаз до самых до бровей, чёрным татуированных, с утиными накачанными губками всевозможных оттенков роз. С сигаретками в зубах. Слону понятно – в дорогих шубах из песцов и норок! По всему видать семейные бизнесы проворачивают. Стало быть эти –  из сконтропарившихся...
 
                Возвращаюсь домой пешкарусом, опять крутые тачки с затонированными стёклами прогоняют на обочину. Вот одна прижала к лавочке прямо на руки греющемуся под ярким солнышком у зелёного забора. Вот те на! Так это сам Ильхман! Уважаемый Леонид Лазаревич! Постарел-то как... При СССР – директор горпищекомбината. Мой батянька технадзор по весовому хозяйству у него осуществлял. Бывало, что на белой служебной "Волжанке" при личном шофёре к дому нашему подкатывал. Спрашивает:
— Без шапки; с заграницы что ли? Приезжая?
— Ага, – киваю, уходя в несознанку, чтоб его послушать, и присаживаюсь рядышком. – А что?
— Быстро бегаешь пока. Радуйся. Молодец!
— От машин убегаю. Помешались тут на иномарках, и что интересно, чем меньше росточком водитель за рулём, тем она огромаднее и круче. В Европах у нас на такие даже не все миллионеры раскошеливаются.
— Жадничают?
— У немцев не принято высовываться. Да и зачем сорить деньгами; бензин там, страховка и прочее. Машина это, как нож на столе, предмет необходимости, а не бахвальства.
— И что, совсем нет на улицах шикарных тачек?
— Скромненьких полно. В навороченных, крутых, купленных за киндергельд, раскатывают многодетные арабо-африканские беженцы, воришки-цыгане из Румынии, Молдовы, дипломаты в Бонне да наши работяги русаки-сибиряки друг к другу в гости под песенки типа этой:
                Автобан – не роскошь, Дойчланд – не Россия,
                Едут по Германии русаки косые
                И теряют пачками по пути права.
                Такова природа их: всё им трын-трава!

— Весёленькая ты. Опять молодец!
— Можно нескромный вопрос?
— Да хоть сто.
— Вот у вас домяка новый, верхний этаж из-за высоченного забора видён, наверное, довольны  жизнью?
— Я вот к какому выводу пришёл, прожив большую жизнь. Человеку нужны только стол, ложка, миска, табуретка и "множительный станок".
— Ха-ха-ха! Не ожидала я от вас, Леонид Лазаревич... До следующей встречи! Пока! Мама меня, поди, заждалась...