С бетонной крыши коробки размеренно капала вода, сводя с ума всех присутствующих. Было темно, но глаза потихоньку привыкли и научились различать детали в черноте — последняя свеча догорела полгода назад.
Воздух всегда был мокрым, тяжёлым, вязким. В самом начале казалось, что дышать просто не выйдет и смерть придёт быстрее, чем кончатся запасы провизии.
Удивительно, но запах свежего уличного воздуха быстро стёрся с подкорки сознания, уступив место спёртому коктейлю замкнутого пространства.
Они точно знали, сколько находились здесь: в самый первый день сухонькая, но твердорукая старушка вбила в равнодушную стену непонятно откуда взявшийся гвоздь и повесила на него календарь, в котором с усердием зачёркивала каждый прожитый день грифельным карандашом.
Недели после взрыва были адом: все успевшие добраться до безопасного места под землёй сидели, ошалело покачиваясь из стороны в сторону и сталкиваясь плечами как протоны в ядре. Иногда по боковым тоннелям приходили новенькие, но с каждым днём их становилось всё меньше и меньше: радиация — коварная штука. Люди тихо перешёптывались, жужжа меж собой всё и ничего в один момент, но никто не двигался: казалось, что чем дольше откладывать этот шаг, тем лучше получится сохранить ускользающую прошлую жизнь.
Но в один день, ничем не отличавшийся от других, старушка встала над размеренно галдящей толпой и хлопнула в ладоши. Она словно щёлкнула выключателем и всё стихло:
— Меня зовут Агата Михайловна. Мы с вами все оказались в непростой ситуации. Мне тоже сложно поверить в то, что нет больше ни моей квартиры, ни кошки Сашки, которая не пережила дорогу до сюда, ни прогулок в парке с соседками. Но мы выжили. А это просто так не бывает. Хватит бесцельно трястись по углам — нам надо жизнь заново строить. Пусть и временно в бункере.
— И сколько нам тут сидеть? — спросил кто-то робко из угла.
— Столько, сколько потребуется для того, чтобы выйти наверх безопасно. — отчеканила она.
И началась жизнь «внутри»: размеренная, тихая, в режиме ожидания. Агата Михайловна зачёрчивала карандашом дни на календаре, бывший завхоз Юрий Сергеевич пересчитал головы, продуктовые запасы и составил норму провизии на каждого, а Майя, кучерявая девушка лет двадцати пяти, взяла руководство над шестью подростками, добравшимися до укрытия без родителей. Старший из них Лёшка, помогал дисциплинировать остальных и постоянно вызывался волонтёром: почистить канализацию, заправить генератор, разобраться в бытовой стычке — всё это заставило подростка быстро стать мужчиной. Было еще с десяток женщин и столько же мужчин: кто-то молчаливо переваривал утрату в одиночестве, кто-то сбивался в кучки. Часть ностальгически вздыхала по временам на поверхности, по власти, но быстро перестала — тяжело любить кумиров, оказавшись в заточении из-за их безрассудных действий. Каждый нашёл себе занятие на благо сумбурно созданного общества. Одна готовила, вторая стала бункерным врачом, третий убирался, четвёртый — пел на праздниках. Телега повседневности со скрипом покатилась вперёд.
Они ютились так три года, порой перемешивая социальные связи меж собой, а потом сломался генератор, кончились свечи и настали тёмные времена.
Как коты, люди научились видеть в темноте.
Так они жили ещё год, на полуощупь передвигаясь по квадратным метрам бункера, пока в один час Агата Михайловна не решила сообщить, что пора выходить.
***
Люк слегка заржавел и для того, чтобы сдвинуть его с места, понадобилось попыхтеть.
Яркий свет, сверкающим клинком разрезавший темноту, вынудил всех отпрянуть от выхода и ошалело хлопать глазами, успевшими отвыкнуть от солнца.
— Пусть посветит пока в щель,— предложил Юрий Сергеевич,— а то ослепнем, выйдя на солце после всего этого.
Так и сделали: каждый терпеливо ненадолго приближался к белому лучу в течение недели, пока глаза не привыкли.
Майя первой ухватилась руками за железную приставную лестницу и вылезла наружу, щуря глаза.
Яркая палитра цветов давила со всех сторон, а воздух звенящий свежестью кружил голову. Она села на зеленую траву рядом с люком и какое-то время перебирала её пальцами, не веря в то, что происходящее вокруг — реальность. Казалось, что это — тот самый миг перед смертью, и вот уже сейчас радиация сотрет её с лица земли, уверенно и безразлично. Но минуты шли, а смерть всё никак не случалась. Да и чего бы ей случиться так скоро? Радиация — убийца, играющая вдолгую.
— Ну, что там? — послышался нетерпеливый голос снизу.
— Очень ярко, — хрипло ответила она и добавила, чуть помедлив, — но, кажется, безопасно. Можете подниматься.
Зашуршали чьи-то руки и ноги: люди выбирались, один за другим, на поверхность.
Совсем скоро опушка, посреди которой уродливо торчал раззявленный рот ржавого люка, стала напоминать Марсово поле, где под летним питерским солнышком загорала и потягивала вино молодёжь. Правда, вместо стильных подростков зелень покрывали измождённые тела, одетые в той или иной степени рваную и грязную одежду — поддерживать опрятный вид стало в последний год без света практически невозможно.
Через пару часов, когда головы уже не кружились от свежести воздуха, а глаза не слезились от бесконечного света, народ начал неловко шуметь, с удивлением замечая, что речь уносится куда-то вдаль, а не отскакивает от стен для того, чтобы толкнуть в грудь.
Агата Михайловна долго копошилась в своём рюкзаке, который будто бы прирос к её спине за эти годы, и наконец-таки вытащила сложенную гармошкой карту:
— Так! Судя по всему, нам до ближайшего города идти около суток. Не знаю, осталось ли там что, но, кажется, от места взрыва достаточно далеко.
— Думаю, шансы есть, — согласно кивнул лысеющий Юрий Сергеевич,—тоннели длинные, если поглядеть на карту, да и шли мы долго перед тем, как добрались до бункера.
— А там что, прям город, как вы рассказывали? С домами, улицами и парками? — завороженно спросил Стасик, белоглазый подросток с полупрозрачной кожей, такой оттого, что он весь переходный возраст провёл без солнца.
— Не знаю, сынок, — вздохнула Агата Михайловна, — пока что мы можем только молиться, что это так.
— А зачем нам в город? — перебил их долговязый, — нам и тут хорошо! Всё знакомо, а погулять и на поверхность можно выбраться…
— Затем, что продовольствие кончится скоро? И затем, что генератор самим нам не починить? — ответила вопросом на вопрос Агата Михайловна.
— Вам что, неинтересно, что осталось от человечества? Мы же можем построить новое общество! — услышала свой воодушевлённый голос Майя.
— Было у нас уже общество, — хмуро кивнул долговязый, — и привело нас в бункер. Вы как хотите, я тут останусь. Подожду. Авось генератор починят и заживём.
Народ зашуршал и почти единогласно решил остаться: воздух свежий, конечно, хорош, но вот в бункере тепло и всё знакомо. К чему воду баламутить?
Майя удивлённо хлопала тёмно-ореховыми глазами: неужели прошлое ничему не научило, а годы под землёй не заставили пересмотреть своё отношение к жизни. Чудн;:
— Я пойду в город и разведаю, есть ли там еда и люди. А потом вернусь к вам, расскажу всё, и вы сможете принять окончательное решение. В бункере сидеть до конца дней всё равно не получится, — сказала она.
— Я бы тоже пошла, но боюсь, ноги уже не те, — вздохнула Агата Михайловна, — кто вызовется составить Майе компанию?
Народ зашуршал. Мужчины что-то бурчали про риски и безопасность, а женщины хватали их за локти, убеждая остаться. Тогда самый старший из молодёжи, Лёшка, которому недавно исполнилось восемнадцать, встал с травы:
— Я пойду. Мне тоже интересно, что там.
Остановить его было некому: Лёшка не знал, смогли ли добраться его родители до какого-нибудь другого спасительного бункера.
На том и сошлись.
***
Майя и Лёшка шли сквозь негустую чащу, посапывая от непривычной тяжести рюкзаков за спиной. Агата Михайловна снарядила их флягами с водой и брикетами еды, парой банок тушёнки, да перевязочными материалами из бункерного медицинского пункта на случай беды.
— А ты помнишь что из той жизни? — спросил Лёшка, когда они остановились на небольшой привал.
— Помню, конечно, — хмыкнула Майя, — как вчера было. И попытки власть сменить, и сутки в спецприёмнике, и войну,— её глаза потемнели, — и то, как все не верили в то, что они нажмут на эту кнопку, поняв, что проиграли.
— А люди что, совсем что ли не понимали ничего? Я помню только как родители на кухне телевизор смотрели и ругались, но мне тогда футбол с пацанами интереснее был.
— Кто-то понимал, — пожала плечами Майя, — но нас было мало. Большинство пало жертвой пропаганды. Они совсем озверели под конец. Везде враги, только государство — смелый герой, готовый бороться до конца. Наверное, и взрыв многие оправдали. Сидели на своих кухнях у мерцающего экрана и опрадывали, пока их доедала радиация.
— Но ведь это так неправильно! — воскликнул Лёшка.
— Конечно, неправильно, но разве кому дело было? Бедность и необразованность… Люди стали очень злыми, выдавливали несогласных из страны, а тех, кто отказывался уезжать, разрывали на части как звери.
— А как ты спаслась? — ещё никогда Майя не была столь разговорчива о прошлом и Лёшке хотелось выведать как можно больше прежде, чем она снова угрюмо замолчит.
— Я была в столице на забастовке в самом центре, когда всё случилось, — тихо начала она, — чисто внешне ничего не изменилось, но после того, как государь нажал кнопку, все закричали. Бегали по площади как оголтелые. А я понимала, что скоро нажмут и там кнопку в ответ, и побежала к метро. Когда грохнуло, я была где-то под «Парком победы». Смогла разжиться батончиками и водой в разбитом автомате и шла. Даже не знаю сколько. А потом добралась по каким-то тоннелям до бункера. Агафья Михайловна меня выхаживала несколько месяцев. Я ей должна.
— А мы были с пацанами на футболе, — разоткровенничался Лёшка в ответ, — и тренер нас зачем-то потащил в какие-то помещения подсобные под полем. А когда за вратарём ушел, не вернулся. Мы там пару недель сидели, прежде чем дверь в тоннель нашли. Я вот не пойму: они заранее готовились, что ли?
— Я в своё время слышала, что строят подземную сеть тоннелей и бункеров на случай ядерной зимы, но думала, что это всё сказки. А оказалось, видишь, нет.
— Интересно, а сколько выжило-то?
— А это мы с тобой узнаем, когда доберемся до цивилизации, — Майя поднялась с травы и отряхнула руки, — и чем быстрее дойдём, тем быстрее узнаем.
***
На следующий день чаща неожиданно расступилась и они вышли на дорогу, испещрённую мелкими трещинами. То тут, то там виднелись брошенные машины. Людей не было.
Они всё шли и молчаливо надеялись встретить какой-нибудь знак. И к обеду второго дня набрели на заправку.
Лёшка, забыв обо всех правилах предосторожности, со всех ног бросился к двери:
— Пусто! — услышала Майя его немного разочарованный голос.
Она осторожно вошла и осмотрелась: часть железных стеллажей повалилась, какие-то просто покосились. Под ногами хрустело битое стекло. Внимание привлекла нетронутая витрина за кассой. Девушка осторожно потянула закрытую створку на себя и присвистнула: сигареты!
Пока она набивала табаком и спичками рюкзак, Лёшка вытащил откуда-то со склада стеклянную бутылку помутневшего от времени джина и рыбные консервы:
— Отметим, когда вернёмся в цивилизацию!
Они почти ушли, когда увидели три чудом уцелевших велосипеда возве туалета, незаметно прятавшиеся за стеллажами всё это время. Дорога стала быстрее.
Переночевав где-то на опушке они снова сели на велосипеды, и наконец-то, увидели покосившийся знак «Казань 5».
Брошенных машин становилось всё больше, но ни одного человека ребята так ещё и не встретили. Они крутили педали мимо разлагающегося сине-жёлтого здания «Ikea», многоэтажек с зияющими дырами окон, цирка, лишившегося крыши.
— Смотри, там что-то есть! — Лёшка ткнул пальцем в сверкающую белизной стену казанского кремля.
Майя прищурилась, фокусируя взгляд: и правда, то ли это пост-рациационные галлюцинации, то ли на стене и правда был кто-то с биноклем.
Они неторопливо подъехали к стене и несмело помахали руками часовому.
Он грозно спросил сверху через рупор:
— Кто такие?
— Добрый день! — крикнула Майя, — мы из бункера к вам ехали три дня с лишним, хотели узнать, есть ли куда возвращаться!
— Откуда будете?
— Из Москвы!
— Вот в свою Москву и езжайте, нам тут чужаки не нужны!
— Так отчего же чужаки? Мы все — русские люди!
— Вы, может, и русские, а мы — татары, достаточно уже при вашей русской имперскости пожили, теперь у нас своё государство, не надо к нам лезть!
— Может, хотя бы подскажете, где взять провизию для наших друзей в бункере?
— Всё что найдете в остатках брошенной части города — ваше. Но внутри стен вам не рады. Уходите, москали.
***
Майя с Лёшкой сидели на холме, откуда открывался чудесный вид на сияющий вечерними огнями Кремль, и пили джин из горла. Майя курила одну за другой:
— Видишь, Лёшка, мы боролись за страну, а в итоге всего лишь москалями оказались. Люди — злые.
— Ну, а как их винить? — пожал плечами парень, — в Москве кнопку нажали и лишили их дома, тяжело не обобщать.
— Тяжело, но глупо, — зло отрезала Майя, — я думала, что этот взрыв станет отправной точкой в светлый мир будущего. А он расщепил Землю на ещё более мелкие кусочки, которые вертятся сами по себе.
— Но вертятся же, — не терял энтузиазма Лёшка, — и мы ещё много куда можем поехать, чтобы найти место и для нашей коммуны. Начнём с малого — вернёмся с продуктами и всё-всё расскажем!
— И никто никуда не захочет, — плюнула на землю она, — бессмыслица. Всё это существование — полная бессмыслица. Я была не права, когда думала, что смогу-таки изменить мир.
Лёшка положил ей руку на плечо:
— Изменишь, просто не сдавайся, как не сдалась в тоннеле на пути в бункер.
***
Они просидели со самого рассвета, пока огоньки за стенами Кремля не погасли и небо не стало персиковым. Она выкурила целую пачку, и с непривычки (а может, и от джина) кружилась мутная голова. Нужно поспать. А потом просто придумать новый план и следовать ему. Всё обязательно получится. Не зря же она пережила ядерную войну.