Глава LXXX. Братья
— Брат мой, я пришёл, чтобы отдать себя на вашу волю, — сказал Филипп. — Я это делаю сознательно. Я не желаю быть игрушкой случайных людей и не желаю бояться случайных событий. Я понимаю все ваши опасения и признаю их основательными. Поэтому я признаю, что спокойствие и благополучие Франции и монархии зависит от тех обстоятельств, над которыми мы можем оказаться невластными. Я предпочитаю властвовать над этими обстоятельствами, поэтому отныне и навсегда предаю себя в ваши руки, в руки своего законного Короля, коронованного по всем правилам. Я признаю вашу власть надо мной, и всякого, кто будет пытаться содействовать моему побегу из того места, которое вы определите мне дальнейшим местом проживания, я буду считать не только вашим врагом, но и своим.
— Брат мой, Филипп! — воскликнул Людовик. — Простишь ли ты меня?
— Ваше Величество, я ещё не окончил, — продолжал Филипп. — Я хотел бы подтвердить сказанные мной ранее слова о том, что я прощаю вам все ваши действия в отношении меня как в прошлом, так и в настоящем и в будущем. Что бы вы не решили предпринять, я признаю это законным и необходимым для блага государства. Если вы прикажете мне выпить отраву, я это сделаю с душевным спокойствием и с благодарностью за то, что моя судьба, наконец, определилась. Если вы велите пребывать мне в Бастилии, я подчинюсь с такой же радостью. Если вы прикажете мне покинуть пределы Франции, я поеду туда, куда вы мне прикажете, в сопровождении той охраны, которую вы мне выделите. У меня нет для себя никаких условий. Я готов повиноваться любому вашему приказу.
После этих слов Филипп встал на колени и склонил голову перед Филиппом.
— Брат мой! — воскликнул Людовик. — Встаньте немедленно! Что заставляет вас так унижаться передо мной? Ведь мы равны! Мы с вами – одно целое!
— Я много раз слышал подобное, но я этого не понимаю, — холодно ответил Филипп, уступая настояниям Людовика и поднимаясь с колен. — У нас разные тела, разные души, разные пристрастия и разная жизнь. Вы – Король Франции, я – государственный преступник. До тех пор, пока я находился в Бастилии я был просто несчастным узником, но после того, как я согласился заменить вас на вашем месте, я стал причастен к заговору против своего Короля, поэтому если я заслуживаю смерти, я приму её с покорностью.
— Довольно, вы говорите вовсе не то, что я хотел бы услышать! — воскликнул в нетерпении Людовик. — Прошу вас, брат мой, забудьте то, что случилось с вами после того, как я отправил вас в эту спальню, предложив вам поужинать, отдохнуть и поспать. Я был не прав. Я поступил с вами подло, коварно, как не должен был поступать.
— Я уже сказал, что не осуждаю вас за это, — холодно ответил Филипп.
— Мне до этого нет дела, для меня главное, что я сам осуждаю себя за эту слабость! — воскликнул Людовик. — Я хотел бы получить ваше прощение, но я не могу его требовать. И вы не можете так скоро простить меня, ведь вы знаете, что я намеревался сделать с вами.
— Вы хотели сделать со мной то, что я сейчас желаю, чтобы вы сделали, — ответил Филипп. — Я должен спрятать своё лицо навсегда ото всех. Я мог бы оказаться в ситуации, при которой я был бы похоронен заживо в одной из тюрем вопреки своему желанию. Быть может, я страдал бы от этого. Я страдал бы от осознания собственной наивности и вашего коварства. Но я сдаюсь добровольно, поэтому я не буду страдать ни от своей наивности, ни от осознания вашего коварства. Ваш поступок не будет коварным, поскольку я предаю себя вам сознательно. И мои действия не будут наивными, поскольку я не обманут, а действую по зрелому размышлению.
— Что такое вам рассказал д’Эрбле, что вы решились на такой странный и страшный поступок, на преступление против самого себя? — спросил Людовик.
— Господин д’Эрбле считает себя другом мне, — ответил Филипп. — Это не по его просьбе я пришёл к вам, брат мой, а вопреки его желаниям и замыслам. Но вы правы, он рассказал мне кое-что, что заставило меня задуматься о нашей судьбе на этой грешной земле намного глубже, чем когда-либо раньше. Его признания всколыхнули все мои чувства. Я вдруг осознал, в какую жестокую и одновременно смешную игру мы все играем. Мы тщимся управлять событиями, тогда как события управляют нами. Мы считаем себя хозяевами жизни, но все мы – игрушки в руках Божьих. Судьба распоряжается нами по своему произволу, и мы зависим от её прихотей ничуть не меньше, чем сухая соломинка в песчаной пустыне зависит от прихотей ветра.
— Брат мой, довольно философии, я вас выслушал, выслушайте же и вы меня, — возразил Людовик. — Вы сказали о Судьбе или о Божественном промысле, быть может, то самое, что хотел сказать вам я. Верите ли вы мне после всего того обмана, который я совершил по отношению к вам?
— Я вам верю, мой брат и мой Король, — ответил Филипп. — Лучше я буду тысячу раз обманут, нежели лишусь веры тем, кому я должен верить больше всего. У нас не осталось ни отца, ни матери, мы не можем довериться нашим духовникам, так кому же мне ещё верить, как не вам? Я вам верю, что бы вы ни сказали.
— Тогда знайте, брат мой Филипп, что Судьба или Божий промысел гораздо более изощреннее, чем мы себе представляем, — торжественно произнёс Людовик. — Когда я сочинил для вас сказку о своей болезни, я не подозревал, насколько она может оказаться пророческой. Господь покарал меня за эту ложь! То, что я придумал ради того, чтобы заманить вас во Францию и навсегда оградить себя от опасности быть тайно похищенным, чтобы вы могли заменить меня, свершилось по воле Божьей, и я думаю, что не ошибусь, если предположу, что это – Божья кара за тот обман, который я свершил против вас.
— Вы говорите, что это свершилось? — обеспокоенно спросил Филипп. — Но вы утверждали, что вы смертельно больны!
— Именно это я утверждал вчера, и именно это произошло сегодня, — ответил Людовик. — Я говорил о двух приступах, и это была ложь, но сегодня были два таких сильных приступа, что я и без врачей могу с уверенностью сказать, что третьего такого приступа я не смогу пережить.
— Боже мой! — воскликнул Филипп в растерянности.
— Это – чистая правда, брат мой, — сказал Людовик. — Остальное же было правдой и без этой болезни. Правда в том, что политическая и военная ситуация в стране и в Европе очень сложная, и в этой ситуации крайне нежелательна смена монарха во Франции. Это вызовет очередную гражданскую войну, а также этот вызовет нападение на Францию Испании, Голландии, Германии, Люксембурга. Мы потеряем Лотарингию, от нас отложится Савойя, мы даже можем потерять Монако. Всё это правда. Моим наследникам не спасти государство, а у меня осталось очень мало времени. То, ради чего вы были принесены в жертву кардиналом Ришельё, теперь требует принести в жертву меня.
— Я не могу поверить в это, — прошептал Филипп.
— Вы поверили в это, когда это было ложью, так поверьте же теперь, когда я говорю чистую правду, — ответил Людовик.
— Но можете ли вы с такой уверенностью говорит о своём здоровье и не обмануться при этом? — спросил Филипп.
— О да, поверьте, я себя знаю! — ответил Людовик. — Впрочем, если бы даже я обманулся, и болезнь моя оказалась бы не смертельной, я всё равно принял решение, и от него не отступлюсь. Обещайте мне лишь что вы позаботитесь о моих детях так, как если бы они были вашими детьми!
— Сир, я перед Богом обещаю вам это, — сказал Филипп и, преклонив колено, поцеловал руку Людовика.
— Я верю вам, брат! — ответил Людовик.
— Вы позволите мне удалиться в ту комнату, в которую вы отослали меня вчера? — спросил Филипп. — Там по-прежнему находятся ваши записи для меня?
— Да, брат мой, — ответил Людовик. — Ведь когда я писал их, я допускал, что они могут понадобиться всерьёз. Я много раз порывался оставить вам трон, и готовился к этому, но вчера на меня нашло затмение. Я побоялся расстаться со всем тем, что привязывало меня к жизни, и что составляло всю мою жизнь. Сегодня же всё изменилось. Жизнь покидает меня, и я хочу её отблагодарить за всё, я хочу оставить после себя сильную страну, и я хочу, чтобы мои дети были счастливы. Я не хочу раздора среди них, не хочу, чтобы из них делали разменные карты в борьбе за власть принцы, стоящие рядом с престолом. И я содрогаюсь при мысли, что корона Франции может перейти в руки Филиппа, нашего с вами младшего брата. Он не создан для этого, ему лучше пребывать в том положении, в котором он находится сейчас.
— Мне не верится, что это происходит не во сне, — сказал Филипп.
— Знаете ли вы, как болит сердце? — спросил Людовик.
— Оно ноет, отдаваясь глубочайшей тоской, — сказал Филипп.
— Так болит душа, — возразил Людовик. — Я говорю про другое. Уже многие годы меня мучают различные болезни, против которых врачи дают мне обезболивающие лекарства, но не дают мне лечения. Все эти болезни тяжёлые, но с ними можно жить. Сегодня я знаю, что нынешняя моя болезнь не такова. Она заберёт мою жизнь. Теперь мне пора думать о жизни загробной. Я хочу, чтобы мою душу не отягощал тот грех, который взяли на себя наши родители и кардинал. Я хочу освободиться от этого греха. Моё решение окончательное. Возьмите мои перстни, которыми я запечатываю свои письма, возьмите всё, возьмите мой дворец, мой трон, мою Францию. Всё это ваше по праву. Я добровольно и бесповоротно передаю всё это вам, мой брат. Возьмите также моё имя, ведь вас также назвали Луи-Филиппом. Отбросьте Филиппа и будьте просто Луи, Людовиком XIV. Отныне вы – это я, а я – это вы. Обнимите же меня, брат мой!
Филипп обнял Людовика. На секунду он подумал, что, быть может, у Людовика в рукаве спрятан кинжал, и быть может, это – последний миг в его жизни.
«Если бы даже и так! — подумал он. — Я сознательно иду на это!»
Он крепко по-братски обнял Людовика и закрыл глаза, готовясь получить удар в спину.
Но удара не последовало.
— Так я пойду в эту комнату? — спросил Филипп.
— Нет, Ваше Величество, — ответил Людовик. — С этой минуты вы – Король Франции Людовик Четырнадцатый, а я – ваш никому не известный брат-близнец, который скоро отойдёт в лучший мир. Теперь весь Лувр – это ваше жилище, а ту комнату оставьте мне. Вы заберёте оттуда мои записки, но оставите мне вашу кровать, которая стала для вас ловушкой. Простите же меня.
После этих слов Людовик неуклюже встал на колени и поцеловал руку Филиппа.
— В добрый час, Ваше Величество! — сказал Людовик Филиппу.
В ответ Филипп раскрыл свои объятия и крепко по-братски обнял Людовика.
— Я постараюсь оправдать ваши ожидания, брат! — прошептал он на ухо Людовику, поскольку ощущал, что голос его будет дрожать, если он попытается говорить вслух.
Вечером Филипп лёг спать в кровать Короля.
«Итак, теперь я – Король, — подумал он. — Как жаль Людовика! Что же это за внезапная болезнь, которая поразила его в один день?»
Филипп закрыл глаза и постарался уснуть. Перед его мысленным взором поплыли разнообразные образы, смутные и неясные. Он уже почти погрузился в сон, но вдруг вздрогнул и открыл глаза.
— Не может быть! — прошептал он в ночной тишине. — Неужели?.. Арамис? Нет, нет! Этого не может быть.
Филипп попытался заснуть, но ещё долго он переворачивался с боку на бок, а сон так и не приходил. Лишь на рассвете он заснул крепким сном. Так провёл эту ночь новый и вместе с тем прежний Король Франции – Филипп, называющийся Людовиком Четырнадцатым.
(Продолжение следует)