ТАЙНА ЗВУКА (отрывок из романа)
Каждый день жизни в тайге дарил открытия, какие не могут дать книги, фильмы, рассказы бывалых людей. Я погрузился в стихию, которая когда-то породила человека, и он стал её частью, но затем она же исторгла его как ненужный и враждебный элемент. И вот я, человек двадцатого века, добровольно ухожу в прошлое человечества, учусь заново тому, что знали наши предки, снова становлюсь частью породившей меня стихии.
В Тасее в деревенском доме среди шкафов и полок с энциклопедиями, справочниками, словарями, книгами по истории, среди поэзии и прозы притаилась одна полка, куда я заглядываю особенно часто. Там собрана обучающая литература, благодаря которой можно освоить ремесла и специальности, необходимые для независимой жизни, насколько это вообще возможно сегодня в русской деревне. Водопровод, электрооборудование, ремонт дизелей, устройство автомобилей, выращивание овощей в тепличных условиях, плетение из ивы, изделия из бересты, печное дело, самогонные аппараты, столярные работы, как построить сельский дом, камнерезное и гравировальное дело, выделка шкур в домашних условиях и так далее. Между книгой «Взрывное дело» и «Наследники Гефеста» о кузнечных работах стоит брошюрка Владимира Владимировича Маяковского «Как делать стихи», в которой доходчиво и наглядно рассказано об основах стихосложения. Вполне возможно, что сейчас рядом могла бы стоять книжка за моей фамилией под условным названием «Как понимать стихи» с подзаголовком «Происхождение и первоначальное значение поэтического звука». Сейчас я благодарен не только руководству ЗАО «Ключи», у которого в последний момент что-то не получилось со спонсорством, но и Михаилу Евсеевичу Вишнякову, большому поэту, за мягкий совет не торопиться и хорошенько подумать, стоит ли вообще пускать рукопись в печать. А история была такая.
«Счастливые книжки писал \один мой знакомый писатель. \Потом он отстал и устал, \задумался, словно некстати. \Уехал в деревню, замолк. \Писательство – перегорело. \Живет на свободе, как волк, \суровый и заматерелый. \Тропа заросла трын-травой \и критики адрес забыли. \Шумят над его головой \великие дебри Сибири. \В избушке тепло по утрам, \а холодно – печку раздует. \И вольно там снам и ветрам, \не тесно хорошим раздумьям. \Прямой, как забытая честь, \живет, ни к чему не готовясь, \собой представляя, Бог весть \какую, счастливую повесть». (Михаил Вишняков)
Три года жизни ( с 1991 по 1994 гг.) в одинокой таёжной избушке по сути ввергли меня в первобытное состояние (вынужден был жить в тайге, скрываясь от милиции и расстрельной статьи 93 Прим., - валютные операции. Ждал изменения Уголовного Кодекса). Помимо шутливого сравнения с Робинзоном вполне естественно, что я часто думал о тех наших далеких предках, которые тысячи лет назад жили в таких же условиях и не считали их чем-то из ряда вон. Чтобы не разучиться говорить, приходилось разговаривать с самим собой, разговаривать с разными модуляциями и интонациями голоса. Тогда впервые я подумал, что в одиночестве голос звучит иначе, что в произнесенных вслух словах есть нечто большее, чем просто информация. В разных трудных ситуациях – а их было выше крыши! – я мысленно ставил себя на место тех людей и старался действовать так, как действовали бы они.
Представим себе первобытную картину: по земле ходят наши предки, занимаются собирательством и охотой. Живут они семьями или племенами, значит, каким-то образом им надо было общаться, сначала на уровне жестов и звуков, коли дело до слов еще не дошло. Но с помощью жестов можно было общаться лишь вблизи, будущее было за звуковым общением. Здесь должно было соблюдаться первое, оно же главное, оно же и единственное условие: использовать можно было лишь те звуки, смысл которых был понятен всем. Значит, должны быть звуки, в которые сама природа уже вложила первоначальный смысл. Это очень важно: смысл в звуки уже изначально был вложен самой природой! Надо было лишь обозначить этими звуками основные предметы и понятия. Например, рычание хищного зверя с преобладающим «р-р-р-р» могло означать угрозу, опасность – это было понятно человеку и животному. Удар камня о камень с явным «к-х-к-х» могло означать какое-то действие, в данном случае работу. Каким-то образом наши предки должны были обозначить то, что их окружает постоянно – жизнь и смерть, день и ночь, мужчина и женщина, тепло и холод, вода и еда, ребёнок, опасность и так далее. Повторю, называть эти предметы они должны были не произвольными звуками, а уже существующими в природе и имеющими изначально понятный им всем смысл. Вот этот-то изначальный смысл и должен лежать в основе всех языков на земле. И если хорошенько поскрести слово в любом языке мира, относящееся к основополагающим, в основе должен лежать один звук.
Задуматься над этим заставил случай: как-то обедал возле мочажинки среди камней, слева от меня на слабом ветерке шелестела берёзка, совсем девчонка, справа – осинка, такой же подросток. И вдруг я отчётливо услышал, что они по-разному шумят, звуки, исходящие от шелеста осинки и берёзки, отличаются. Неподалёку росла ольха. Решил проверить: если шелест осинки и берёзки отличаются, то и шелест ольхи должен быть другим! Но как ни старался, разницы уловить не смог. Тогда я решил, справедливо, как потом оказалось, что всё дело в ограниченных возможностях человеческого уха. С этого дня в свой и без того загруженный распорядок пришлось добавить час тренировки (летом работа в огороде, охота, зимой – охота и самообразование: кунг вездехода забит сотнями и сотнями томов книг мировой литературы, энциклопедии, словари…)
Моё счастье, что эти тренировки я проводил в одиночестве, любой случайный свидетель признал бы меня сумасшедшим. Происходило это так.
На какой-то день рождения жена Наталья подарила мне карманные часы «Звезда» на цепочке, с плоской задней крышкой и выпуклой передней с - барельефной красной звездой. Брал в руку часы, улавливал звук тиканья и удалял на расстояние, где тиканье становилось недоступно слуху. С широко открытым ртом это расстояние можно было увеличить на расстояние вытянутой руки. Затем оставлял часы на столе и, приставив ладони к ушам, как это делала моя плохо слышащая бабуся, медленно отходил. Ясно, что ладони увеличивали площадь экрана, а вот отчего слышимость улучшалась с открытым ртом, не знаю. Это уже физиология, анатомия, я лишь могу отметить, что это действительно так. Были и другие упражнения, о которых я не стану рассказывать, но которые кратно расширили слуховые возможности: ольха и вправду шумит иначе и этот шум отличается от шума рябины, южный ветер забит согласными звуками, а северный – гласными…
Все месяцы и годы жизни в зимовье я делал записи, экспериментировал, строил разные догадки. Подробно рассуждал о способах, которыми можно подойти к разгадке первобытного звука, рассказал об изнурительных ежедневных тренировках по оттачиванию слуха, расписал практические занятия и так далее, и так далее – вышла пухлая рукопись. А в конце дал расшифровку семнадцати звукам, до смысла которых удалось докопаться за эти годы.
Уже после тайги, тюрьмы и зоны кое-какие общие положения я изложил в письме поэту Б. К. Макарову, но в полном объеме рукопись дал прочитать Михаилу Евсеевичу Вишнякову. Рукопись Михаил прочитал неспешно и молча. На том и расстались. При следующей встрече, которая произошла у него дома, Михаил начал говорить о рукописи. Говорил спокойно, мягко, как бы даже сомневаясь в своих словах. Это было мало похоже на его категоричную манеру. Оказалось, подобные мысли и ему приходили в голову, и он тоже в свое время занимался звуками, и даже о значении двух – «С» и «О» рассказал подробно. Наша трактовка этих звуков совпала полностью. Но вот здесь мне стали понятны его сомнения. Михаил считал, что эти знания относятся к тем, которые он назвал «запретными», от которых при общей распространенности и доступности больше вреда, чем пользы. А еще он считал, что поэт должен сам дойти до этого, но ни в коем случае нельзя пользоваться уже готовыми знаниями. Словом, книгу издавать он не советовал. Согласиться с ним я не мог. Было жаль трех лет работы, когда эти страницы давались таким трудом! Хорошо понимая, что интерес эта книга может представлять лишь для очень и очень узкого круга, я все же решился ее издать. От Читинской писательской организации было составлено официальное отношение к руководству компании «Ключи», но здесь вмешался случай, которому я говорю запоздалое «спасибо».
После этих лабораторных занятий со словом я уже другими глазами стал смотреть на экспериментальное творчество Бурлюка, Кудрейко, Хлебникова в начале двадцатого века. Догадка, что звук может обладать самостоятельным смыслом, изначально заключенным в него самой природой, оказалась верна. Неверной оказалась дорога поиска: вместо того, чтобы докопаться до этого смысла, поэты стали наделять звук произвольным смыслом, причем каждый своим. Таким образом, они создавали свой собственный язык, язык лишь для себя. Для читателя, да и для другого поэта, такого же экспериментатора, стихотворение выглядело лишь бессмысленным набором звуков, абракадаброй – дыр бул щур. У Михаила Евсеевича об этом есть стихотворение:
Может быть, у русских символистов\ был лишь дар обожествленья, и \песни их, как темные молитвы,\ ныне чужды жителям земли. \Может быть… Поэты не святые. \Губы запеклись и – немота. \На тропе познания пустынно, \мир материален, как мечта. \Может быть, ругая символистов,\ вдруг однажды содрогнемся мы:\ сколько ж мыслей, как сгоревших листьев, \намело в просторные умы?\
Хотя в идеале-то стихотворение и должно выглядеть всего лишь набором звуков, наделенных первоначальным смыслом. И – ни одного слова! Но теперь это уже невозможно: слишком далеко человек ушел от своего начала. А если и осталась какая- то память, то лишь в подсознании, на генетическом уровне. И вот эта древняя память иногда дает о себе знать необъяснимыми эмоциями после прочтения стихотворения – на уровне «нравится – не нравится», когда жизнеутверждающее стихотворение вдруг вызывает отторжение у читателя, потому что в строчках много звуков, изначально обозначающих смерть. Или стихотворение, в котором много песка, барханов, пустыни, жары, не вызывает знойного образа, потому что написано влажными, мокрыми звуками. Читатель не может себе объяснить причины, лишь подсознание слабо бунтует против такого насилия. Скорее всего, в основе заклинаний, заговоров, камланий лежит забытое знание о первобытном значении звука. Знать такие вещи поэту необязательно. Но чувствовать это он обязан. В нашей русской поэзии такое почти идеальное попадание есть у Пушкина, Бунина, Лермонтова, Блока, Ахматовой, Цветаевой, Георгия Иванова, Набокова, Заболоцкого, Пастернака, Рубцова, Бродского, Куняева, Соколова, Передреева, Прасолова, Жигулина, Кузнецова, Балашова, Евтушенко, Твардовского и многих–многих поэтов. Стихи Ахмадулиной, когда она впадает в транс и пытается интуитивно нащупать следующее слово и когда она уже сама не понимает смысла сказанного, своим волшебным бредом приближается к тому первобытному языку. Иосиф Бродский иногда своим бормотанием, сам того не понимая, начинает говорить на языке чистой поэзии. В некоторых стихах Зафесову остается сделать один шаг до таких строк, если бы не преобладание ума над интуицией. Есть такие строчки и у Михаила Евсеевича Вишнякова.
И у меня есть стихи, в которых первоначальный смыл, заложенный самой природой в звук, приведён в соответствие со смыслом стихотворения. Вот одно из них, оно посвящено Ларисе Смирновой, однокласснице, той самой девчонке из Геологического двора, в которую были влюблены многие мальчишки из класса и того же двора. Которая была правнучка Саввы Мамонтова
Я помню хутор возле Пярну:
Река, туманы на плаву,
Там поутру пускали парни
Литовки ловкие в траву.
Там пахло яблоком анисом
Во всех немыслимых углах.
Там имя влажное - Лариса! –
Всё лето плавало в лугах.
Лариса! Лара! Леля! Лала! -
Текло, плескалось вдалеке,
И плавни плавно обнимало,
И уплывало по реке…
Скосили луг.
И у сарая,
Где косы строгие висят,
Солома жесткая, сухая,
Сухие листья шелестят.
Давно уехала Лариса
Сдавать экзамен в институт.
Сухие стебли там и тут
Всё вспоминают: исса…исса…
Написано оно 6 апреля 1993 в таёжном зимовье.
Когда человек поднимается на гору, стоит на вершине и перед ним, у его ног лежит весь мир, и когда он распахивает руки, откуда-то из глубины непроизвольно возникает восторженный крик: - О-ог-ог-ог-о-о!!! Заметьте, не «у-у», не «е-е», не «я-я», не «р-р», не «т-т»…
Звук «О» - это пространство, это вселенная, космос, обращение к Богу, это бесконечность как и сама буква. Даже издавая этот звук, форма губ графически повторяет этот звук в написании. Вот пример соответствия природы звука О смыслу стихотворения, которое всё и построено на этом звуке.
Всё прошло, дождём промылось,
Отболело, отлегло.
И нечаянно явилось
Песни белое крыло.
Песня соткана из шёлка
И запущена в полёт.
В этой песне очень тонко
Одиночество поёт.
День стоит такой погожий
И высокий.
Потому
Мне не вытянуть, похоже,
Эту песню одному.
Стихотворение это написано там же, в тайге.
То, что звуковой смысл совпадает с текстовым, увидел много позже и случайно. Могу дать слово, могу поклясться, что не составлял эти стихи, не подбирал слова, не конструировал их, но и случайностью назвать это не могу. Объясняю это полным погружением в мир осмысленных звуков, когда ты мыслишь этими звуками – иначе получиться и не может!
Теперь я понимаю и принимаю нерешительную правоту Михаила Евсеевича Вишнякова. Не все книжки можно печатать.
Под мягким нажимом Михаила, поддавшись какому-то наваждению, я сжёг ту рукопись. Теперь сожалею. Утешает лишь то, что где-то в архивах Михаила Евсеевича она должна сохраниться. И ещё письма Макарову. В телефонном разговоре он сказал, что эти материалы у него есть, вот только найти их… А ещё сказал, что у него принцип - ни одна бумажка не может быть уничтожена, что всё это где-то хранится.
Я согласен с мыслью, что всё, созданное человеческой мыслью, не может быть уничтожено, всё это каким-то неизвестным нам образом хранится на невидимых полочках духовного пространства…