ЧЕШСКИЕ ВАФЛИ
На первый взгляд это была самая обыкновенная служащая любого из советских учреждений. Прямая осанка, строгий костюм, гладкая прическа, два-три длинных волоса, осевших на плечах, и легкий лоск на юбке сзади. Однако когда она представлялась в незнакомом обществе, чересчур крепкое рукопожатие и твердо звучащее: «Надежда Густавовна», заставляло некоторых насторожиться. Что-то цепкое и неискреннее звучало в этом непривычном имени обладательницы беспристрастного лица.
А за бесстрастным лицом таились жажда власти и скорейшее ее достижение. В ход шло все – выслеживание, подхватывание слухов, зависть, пересекание дорожки коллегам, и все облекалось в личину принципиальности. Принципиальность вырастала на ниве выгоды, как колонии микробов на питательной среде в чашке Петри. Все ненавидели ее, но нехотя подчинялись. От нее зависело многое – зарплата, карьера, путевки в дом отдыха, пайки к празднику и прочее.
Хотя, конечно, от нее какая-то польза на кафедре тоже прослеживалась – ей с удовольствием доверяли шефство над комсомолом, отчеты в различные комитеты института и битву за первенство в социалистическом соревновании. Правда, полностью это соревнование переложить на Надежду Густавовну было нельзя. Поэтому раз в год взрослые люди по ее команде садились за большой стол, грызли, как школьники, ручки и судорожно соображали, чем бы еще по сравнению с прошлым годом заполнить пункты добровольных социалистических обязательств ( «Не меньше пяти пунктов, товарищи!»).
Однажды Надежда Густавовна вошла в кабинет профессора без стука и решительно направилась к его столу.
- Евгений Федорович! Вы знаете, чем занимаются Петр Васильевич и Топоркова на дежурствах?
- Полагаю, лечат людей.
- Они, как это сказать лучше ? Они спят в одной постели.
- Господи! – поразился профессор, - ведь у Петра Васильевича жена. Грех-то какой.
- Вот-вот, и поэтому мы должны срочно собрать кафедральное и проработать их. Это же аморальщина!
- Позвольте, у нас же кафедра… Мы же медицину изучаем, а не право. Если бы это была врачебная ошибка или что-то из деонтологии, тогда другое дело. Тогда мы бы были просто обязаны…
- Что вы говорите, Евгений Федорович! Этот случай уже все равно не скрыть. Вплоть до Обкома партии. А там спросят: «Как среагировала кафедра?» И что вы ответите? И «победители соцсоревнования» для нас пролетят, и вас ещё в попустительстве обвинить могут. Мало ли что? Нет, Евгений Федорович, нужно собираться немедленно.
- Но, может быть, я просто поговорю с Петром Васильевичем? Объясню ему, что здесь не место…
- Неужели вы не понимаете, что речь идет не о месте, а о факте, принципе? Советский человек…
- Ну хорошо, хорошо. Только уж вы возьмите всё на себя, голубушка, проведение собрания. Я не могу. Не так воспитан.
Все собрались, оторванные от дел, через час. Профессор, вопреки обычаю, сидел не на своем месте, а сбоку. Лицо у него было печальное, так что многие подумали, что кто-то очень важный, умер. Надежда Густавовна заняла председательское место в торце стола, окинула собравшихся взором и, убедившись, что оба виновника экстренного совещания здесь, начала.
- Товарищи! Мы собрались здесь по очень печальному поводу, позорящему нашу кафедру и практически лишающему ее звания «Победитель социалистического соревнования», за которое мы все вместе так боролись. У нас произошло чрезвычайное происшествие. Топоркова…Где Топоркова? Очень хорошо! И Петр Васильевич, - метнула взгляд в сторону доцента с седеющей бородой, - совершили аморальный поступок. Буду говорить прямо! Их застали на дежурстве в одной постели.
Сообщение было встречено гробовым молчанием. Петр Васильевич встал и направился к двери.
- Я не хочу присутствовать на этом аутодафе.
- Не хотите? – вспыхнула Надежда Густавовна, - а вы понимаете, что вы наделали? Понимаете, наконец, что не только изменили жене и оскорбили действием кафедру, но что и докторская ваша таким образом накрылась? Я уже не говорю о Топорковой. Испортить девочке всю жизнь!
Евгений Федорович незаметно дернул Надежду Густавовну за рукав и прошептал: «Нельзя ли как-нибудь поскорее кончить этот кошмар?»
- Нет, - громогласно заявила Надежда Густавовна, - товарищи! Кто хочет высказаться?
Все молчали и старались не смотреть друг на друга. Вдруг из дальнего угла пискнул женский голос: «Кошки в своем доме не гадят.»
- Да, - подытожила Надежда Густавовна, - давайте, товарищи, примем резюме. Кто за то, чтобы вынести Петру Васильевичу строгий выговор с предупреждением?
Пискнувший голосок поднял руку, за ним еще две-три руки несмело поднялись вверх.
- Ну будем считать, что остальные воздержались. Против – нет.
После нашумевшего случая, как человека высокопринципиального, Надежду Густавовну перевели возглавлять спецотдел института. Теперь уже в ее власти был весь институт от преподавателей до студентов. С особой тщательностью она отсеивала по мере возможности неугодных ей людей от зарубежных поездок.
Света Иванова, студентка третьего курса лечебного факультета, была обыкновенной девушкой, увлекающейся травматологией и туризмом. Ей нравилось ходить с рюкзаком в большой веселой компании по лесам, полям и болотам. Нравилось ощущать в ногах упругость, вымеряя шаги. Ее не страшили ночь и дожди, потому что она шла с друзьями, и впереди ее ждали костер, пышущий жаром, горячий чай и песни под гитару до самого утра.
Песен было много, и петь они начинали еще в электричке, куда шумно вваливались всем отрядом, усаживаясь теснее, и сразу расчехляя гитару. Наверное, они не слишком досаждали попутчикам, потому что песни были хорошие, известные всем. Светлана знала все песни наизусть, но все же в накладном кармане рюкзака у нее, так же, как у других подружек, хранилась записная книжка с текстом. Эту книжку давали, главным образом, в подмогу новичкам, вливавшимися в компанию.
Из всей хирургии она выбрала травматологию с тех пор, как на дежурстве ее впервые поставили ассистировать на операции. Больница находилась в заводском районе, где часто наблюдались драки и случайные травмы. Однажды прямо с улицы принесли парня из-под трамвая. Левая его стопа болталась на остатках мягких тканей. На тыле обеих стоп была татуировка – на левой было написано «они», а на правой «устали». При виде этой картины у Светланы возникла вполне зрелая мысль о том, насколько непредсказуемой и парадоксальной является жизнь человека.
Светлана работала без устали. Ее считали членом коллектива, душой отделения, и никто не сомневался, что через два года она поступит в аспирантуру.
Зимой совершенно неожиданно Света узнала, что входит в десятку студентов, которых в качестве поощрения за отличную учебу Райком комсомола посылает на две недели, приходящиеся на каникулы, в Чехословакию. Предварительно они должны пройти проверку на преданность родине, бдительность, политическую грамотность и моральную устойчивость.
Ребята собрались в спецотделе, чтобы пройти инструктаж, который проводила Надежда Густавовна. Инструктаж был длительным и угрожающим. Чехословакия, хотя и была страной социалистической, но все же зарубежной, и находилась ближе к загнивающему Западу. Наконец, подавленные запретами, но все же предвкушающие путешествие, ребята встали и направились к двери.
;
- Иванова!- строго окликнула начальник спецотдела, - останься!
У Надежды Густавовны, непреклонного члена партии и принципиального работника спецслужбы, была маленькая слабость – любовь к своему взрослому сыну Игорьку. Через месяц у него должен был быть день рождения.
- Иванова, у меня к тебе маленькое задание. Выполнишь, буду ходатайствовать о твоем поступлении в аспирантуру. Я знаю, ты просто не вылезаешь из операционной. Ну так вот. Привези мне пластинку Битлз. Что ты смотришь? Справишься, справишься. Я тебя научу. У них там вафли круглые, плоские такие делают, вкусные, между прочим, очень. Они продаются коробками. Так вот, ты положишь пластинку между ними и спокойно пройдешь. Ну-ну…Ну конечно, рискованно, но ведь и в аспирантуру тоже не каждому дано…
Совершенно подавленная, Светлана вышла из кабинета. Подложить ложку дегтя могла только Надежда Густавовна.
Прага навек покорила Светлану своей удивительной, полной достоинства и щедрости, красотой. Она ходила, завороженная мощью средневековья, по Карлову мосту, узким серо-коричневым улочкам, в торцах которых непременно возвышались игольчатые башни тех или иных храмов, смотрела на нежнейший модерн домов и яркую мозаику стен.
Потом их повезли в Будуевицы, где они пили пиво, смеялись над тем, как здорово здесь придумали сделать туалеты прямо в дегустационном зале, с трудом ели кнедлики, катались с чехословацкими комсосольцами на санках со снежных гор и пели с энтузиазмом «Катюшу» и «В лесе, в лесе, в лесе зеленэм», забавлялись сходством и несходством своего и чужого языка, в котором «позор» означает «внимание», а «тваре» - «произведение», «стул» - это «стол» и «черствый» означало «свежий». Словом, поездка была замечательной.
Последний день был посвящен покупкам. Жалкие наличные, обеспеченные на родине, позволили купить для отца фигурку любимого им Швейка, для сестренки – фигурку Гурвинека из чешского мультфильма, для мамы – коробку чешских вафель и для Надежды Густавовны пластинку Битлз, которая и в самом деле идеально подошла по размеру к вафлям.
Но на сердце было неспокойно, особенно когда по другую сторону от чехословацкой границы за дело принялась советская таможня. Человек в зеленой форме подвинул к себе светланин рюкзак и, запустив руку в накладной карман, вытащил из места вечного хранения потрепаную записную книжку, спутницу походов. Он внимательно перелистывал страницы, почему-то возвращался несколько раз, смотрел исподлобья на Свету, которая только и думала, что о вафлях. Руки, такие уверенные на операциях, дрожали в карманах куртки, куда девушка их спрятала, чтобы не выдать себя.
- Пройдемте! – как в страшном сне, услышала Светлана.
Её повели в какую-то узкую комнату, где за столом сидел другой человек в зеленом. Они долго допрашивали, с какой целью Светлана провозила в дружественную страну текст таких песен, как «По тундре, по железной дороге…» и «Гоп-со-смыком». Она что-то шептала о случайности, о том, что «никогда не думала», что забыла…Наконец, человек стал оформлять протокол и сообщил, что об этом прискорбном случае будет сообщено, куда следует.
Через несколько дней Светлана постучала в кабинет Надежды Густавовны, протиснулась в щель полуоткрытой двери с коробкой вафель в руках и тихо произнесла: «Вот…»
- Получилось? Ну я же говорила! Как мило, - слово «спасибо» не относилось к числу любимых начальником спецотдела, - надеюсь, все останется между нами?
И взяв коробку, она сунула ее в ящик стола.
- Отлично, - подумала она, - Игорек начнет есть вафли, а тут сюрприз…
Маме так и не удалось попробовать чешских вафель. В суете буден, дежурств, подготовки к госэкзаменам время пролетело незаметно. Однажды, когда всей бригаде удалось сесть вместе за чаем в перерыве между операциями, Кира Борисовна сказала: «А жалко, все-таки, Светочка, что вместо тебя Овчаренко придет на кафедру. Мы к тебе так привыкли…»
;
Светлане показалось, что она ослышалась. Не может быть! Этот Витька Овчаренко, который всего-то раза два заглядывал на дежурство. Это, у которого отец – ректор какого-то технического института? Он-то почему в аспирантуру?
Заведующий кафедрой отвечал что-то невразумительное, ссылаясь на «верха», уверяя, что вся жизнь еще впереди и «в крайнем случае пристроим тебя городским врачом».
Чтобы попасть в спецотдел, надо было записываться. Светлана Иванова была допущена только через неделю.
- Надежда Густавовна, - растерянно начала Светлана, - как же так? Вместо меня берут Овчаренко. Ведь вы же сами…Помните, когда я ездила в Чехословакию? Да и вообще, я из клиники не вылезаю…Причем тут Овчаренко?
Надежда Густавовна, не вставая, лениво ждала, когда Иванова выплачется. Уже пора было идти домой, к своему Игорьку, теперь уже почти студенту одного из технических вузов, а тут все так затянулось…
- Иванова, подумай, что ты несешь? Какая аспирантура? Ты же сама все испортила. Еще должна меня благодарить изо всех сил за то, что я это донесение про «Гоп-со-смыком» в стол положила и не дала ему хода. Нет, положительно ты ничего не понимаешь. Иди, иди, Иванова, и радуйся, что я тебе помогла.