По всей Рябиновке заалела рябина. Кудрявые деревья плодоносили красивыми красными ягодами, которые огрузли, склоняли к земле ветви и привлекали взгляды поселковых людей. Рябина краснела в садах и на улицах. Это радовало глаз и добавляло эмоций. От пылающих деревьев даже люди казались красивее. После осенних дождей погода стояла хорошая, сухая, ясная, солнечная. Каждый день утром я ходил на работу по рябиновой аллее, которая тянулась через весь поселок прямо к заводу. В этот год рябина уродилась особенная. Ягоды висели крупные ядреные, словно просились в рот и в руки. Невольно сорвешь ягоду и потянешь в рот. Пока она еще рыжая не налилась соком, ягоды кислят и горчат. Рябина в Рябиновке росла особая сортовая, вкус у нее редкий, потому что ближе к зиме в ней в дополнение к кислинке и горчинке появлялась заманчивая сладость, которую хотелось испытать вновь и вновь. Когда-то в Рябиновке из местной рябины делали настойки, спиртные напитки и варили варенье. Говорили, что к этому приложили руку Валеркины предки, Рябинины. Говорили, что и сорт особой рябины они будто вывели.
В эти дни я по утрам каждый день шел на работу и любовался стройными посадками рябин. Не помнилось по годам, чтобы деревья так и дружно и обильно плодоносили. То одни бывало крупными ягодами удивят, то другие. А тут все в изобилии. Смотришь и не налюбуешься.
После завтрака я взял с собой на работу яблоко. Теперь оно оттопыривало карман пиджака. Перед тем, как его взять в руки, я его долго крутил в руках. Смотрел на него, словно хотел в нем что-то разглядеть или предчувствовал. Я и раньше брал с собой на работу какие-нибудь фрукты: яблоко, грушу или банан. Но в этот раз я с подоконника взял яблоко и перед тем, как положить его в сумку, долго разглядывал красное, наливное, маняще красивое и положил карман.
Галина Леонидовна по-прежнему не приходила к нам на стенд. Юрьевич ходил к ней на совещания. Она звонила ему по телефону. Валера слышал, как он с ней что-то обсуждал. Прошло два дня, как он отдал ей заявление. Сам идти к ней стеснялся. На третий день она пришла. Одетая по-праздничному. Юбка, белая блуза, черный жакет. На шее яркий шарфик и на плечах расстегнутый просторный зеленый плащ с развевающимися полами. Прическа новая, с укладкой после короткой стрижки, как будто она только что выпорхнула из парикмахерской. Порывистая, зарумянившаяся, с косметикой на лице, которую использовали дозированно и в меру. Красивая так, что красота выходила изнутри через воодушевленные блестящие глаза. И духи… Те самые обворожительные духи, которые я уже хорошо знал.
- Здравствуйте, - сказала она, и как будто свежий ветер пролетел мимо и растрепал мне волосы, пахнул в лицо свежестью. – Как дела?
На ее лице появилась приветливая улыбка.
- Нормально, - растерянно и зачарованно не сразу ответил я.
- Мы еще поговорим, - сказала она, проходя мимо, и направилась в офисную комнату, где сидел Юрьевич.
Я посмотрел ей вслед и подумал: «Какая красивая и какая недоступная. Просто чаровница, картинка с выставки».
Она прошла, оставив запах духов и неизгладимое новое впечатление. Я почувствовал, как все во мне всколыхнулось, задрожало, завибрировало, рванулось за ней с появлявшимися вопросами...
Почему она такая? Что случилось? Какое это имеет отношение ко мне? И, если имеет, то какое?
На эти вопросы у меня не находилось ответа, и я, сосредоточившись, продолжил работать на стенде.
Через некоторое время я услышал ее голос необыкновенный, чувственный, тонкий, расплавленный в нежном звучании слов, которые она произносила. Они прошли мимо, и Юрьевич пошел ее провожать. Когда он вернулся, я у него спросил:
- Что это с ней?
- Не знаю. Третий день уже такая ходит, - ответил тот и пошел на рабочее место.
- Третий день, - пронеслось у меня в голове.
Столько же прошло времени с того момента, как я передал ей заявление. Едва я понял это, как кровь прилила к щекам. Она ударила мне в голову, и сердце забилось сильнее, взволнованно, в ускоренном ритме, словно куда-то заспешило.
Через некоторое время из офисного помещения вышел Юрьевич.
- На, отдай ей эти бумаги, - протянул он тонкую стопочку бумаг. – Она просила тебя зайти. Ты ей должен что-то рассказать о стенде. Она сказала, ты знаешь.
Я кивнул, как будто действительно знаю, о чем она хочет узнать.
- Я поехал домой. Это вы здесь живете, а мне на электричке еще ехать до города.
Я хмуро кивнул и посмотрел на стопу бумаг, которая оказалась в моих руках и которая каким-то образом теперь связывала меня с Галиной Леонидовной. Стоило мне пойти к ней с этими бумагами, как все могло поменяться. В какой-то момент мне показалось, что я держу в руках не эти бумажки, а ее. Я посмотрел на эти бумажки странно и растерянно. За окном начало темнеть. Наша встреча приближалась. Я собрал схемы, убрал приборы до завтра в шкаф. Отрыл другую дверцу и взял из соседнего шкафа куртку, оделся, направился к выходу и вспомнил, что забыл листочки, которые следовало передать. Вернулся, взял листочки и остановился. Все во мне словно спрашивало: «Куда я иду? Зачем? Что теперь будет?» И в то же время я понимал, что не смогу не пойти, не в моих это силах.
Из темного коридора я вышел на улицу, где зажглись редкие фонари. Прошел до конца здания, стоявшего напротив, завернул за угол и вошел в их здание. Прошел раздевалку и вошел стендовый зал. Она в зеленом плаще торопливо металась по залу.
- Мне сегодня нужно пораньше, - сказала она.
- Бумаги, - протянул я ей листки.
- Положи на мой стол…
Она подошла к программистам, что-то им сказала и подошла ко мне.
- Все, пойдем…
В темноте коридоров она взяла меня крепко за куртку. Едва мы вышли на улицу, как она отпустила мою куртку. Мы прошли проходную, и в ней появилась какая-то странная робость, нерешительность, из-за чего она сбавила шаг.
- Тебе куда? – спросила она неуверенно, боязливо и виновато.
- Мне направо, - ответил я дрогнувшим голосом.
- А мне налево, - сказала она совсем тихо и обреченно.
- Я провожу, - предложил я.
Она ничего не сказала.
Мы пошли вместе по улице, которая тянулась вдоль здания завода, мимо рябин, заглядывающих в светящиеся окна испытательного корпуса. Она шла в длиннополом плаще, в сапожках на высоченных каблуках, без головного убора растерянная и потухшая. Я взял ее за руку, которая едва выглядывала из-под рукава плаща. В этот момент ее рука показалась мне миниатюрной и холодной.
- Зябко, - сказала она.
Я отпустил ее пальцы и взял крепче ладонь в свою руку. Мы прошли завод, повернули к жилому кварталу. Все это время мы молчали. Разговаривали только наши руки в касаниях, перетекании энергии от меня к ней и от нее ко мне.
- Я пришла, - сказала она, когда мы прошли еще немного, и остановилась около огромной рябины.
Свет падал на нее и освещал сказочные крупные плоды, которые огрузли на ветках и тянули вниз. Эта рябина казалась особенно красивой.
Я потянул ее за руку.
- Куда? Ты что? – сказала она, не убирая своей руки.
Я шагнул в тень дерева, углубился в листву и придвинул ее к себе. Мы оказались друг против друга. Наклонившись, я нашел губами ее губы, и мы слились в поцелуе. Нам не хватало воздуха, чтобы поцелуй получился долгим. И мы прерывали его, бурно дышали и снова целовались.
- Сумасшедший… - говорили она между поцелуями. - Ты сумасшедший.
Я ничего не говорил, не мог говорить. Я пил ее губами, впитывал, вбирал в себя. Она поднималась на самые мысочки сапог, отрывая каблуки от земли и говорила:
- Я вся твоя… Твоя…
И мы снова целовались. Как будто жили в этих поцелуях. Наши головы кружились. Мы теряли равновесие, находили его и снова целовались. Нам обоим хотелось большего. Но мы ничего больше не могли себе позволить.
Сколько мы так стояли и целовались, нельзя было сказать. Мы потеряли счет времени. Потеряли себя в пространстве.
- Подожди… - сказала она и повторила. – Подожди…
- Что? – спросил я и посмотрел ей в глаза.
- Нет-нет, - сказала она, словно чего-то пугаясь. – Мне пора. Просто мне пора.
В это мгновение до меня тоже начало доходить, что меня ждут дома. Я ей подал руку, и мы вместе вышли из тени дерева.
- Пока, - сказала она и пошла по тротуарной дороже к дому.
Я смотрел ей след. Когда она отошла далеко, я посмотрел на большую, огромную рябину, красивую и плодовитую. Она стояла на обочине у въезда во двор к ее дому. И рядом с ней в тени рябины на стойке стоял красный круглый знак с белым прямоугольником посредине. В народе этот знак называют «Кирпич», что означало: «Въезд запрещен». Мне показалось это слишком символичным. Я развернулся и поспешил домой.
По дороге домой я вдруг почувствовал, что у меня в кармане пиджака лежит яблоко и мешает, оттопыривает куртку. Целый день мне не хотелось съесть яблоко. Как-то было не до него. Я вспоминал о нем за работой и тут же забывал. Теперь мне захотелось съесть это яблоко. Я расстегнул куртку, достал его из кармана пиджака наливное с красным боком и стал есть. Я ел яблоко, шел по дороге домой и думал. Почему-то мне казалось, что я думаю обо всем и как в каком-то бреду.
«Нет, это не распущенность, не разврат, не пагубное увлечение… - говорил я себе. - В этом всем есть что-то глубинное, что-то основное, основательное главное, что открывает мне мир с другой незнакомой стороны… - Я не понимал, что со мной случилось и хотел понять… Шел, ел яблоко и думал. - Яблоко должно созреть, налиться соком, напитаться солнцем, получить хороший и должный вес и только потом стать яблоком первородного греха… Я блоком подобно тому, которое стало прообразом яблока первородного греха. Его можно сорвать, стрясти, если оно почти созрело. Если оно созрело полностью до него можно просто дотронуться, и оно само упадет с дерева. Оно должно созреть и упасть, чтобы отдать земле все полезное и взятое из нее. Оно может упасть в подставленные руки и тогда стать яблоком искушения, яблоком повторения первородного греха. Человек должен быть готовым к повторению первородного греха, если его яблоко созрело, и тогда все, что он делал до этого, считается не свершившимся, недействительным, ложным. Потому что он все делал не зрелым, не готовым. А когда он погружает себя в первородный грех, понимая, что созрел для него и чувствует, что в этом своем действии он достигает необыкновенных высот, то все это от божьей милости, с его соизволения, по его наитию и провидению. Или нет… Бог просто отвернулся в это время, чтобы потом принять решение о наказании. И все, что я делал раньше для повторения первородного греха, это все ошибка или ошибки. Яблоко должно созреть и упасть… И у каждого есть свое яблоко… Яблоко должно созреть… И мое яблоко созрело…»
Я так чувствовал… Да, я так чувствовал…Шел и мысленно повторял: «Моё яблоко созрело… Моё яблоко созрело… Вот в чем все дело… Я раньше не совершал первородного греха. Не понимал, что делал… И поэтому теперь мне придется нарушать все каноны, все правила и обычаи…»
Дома Света спросила у меня:
- А где твоя модная замшевая кепка?
- На работе забыл, - спохватившись, ответил я.
- Раздевайся, я приготовила кушать.
В ванной комнате я увидел на белой рубашке след от губной помады. Тут же попытался его застирать с мылом и водой.
- Что ты делаешь? – спросила неожиданно заглянувшая в ванную Света.
- Соус отстирываю. У Мишки было сегодня день рождения. Он принес пиццу и соус, - соврал я и тут же почувствовал угрызение совести.
В сознательном возрасте я не любил, не допускал и не мог врать. Страдал от этого и старался избегать подобных ситуаций.
- Снимай, костюм, кидай в стирку рубашку. Я постираю.
Я помыл руки, вытер их полотенцем. Снял пиджак, рубашку и, бросив ее в стирку, и пошел в комнату. С пиджаком в руках подошел к детской кроватке. Сын лежал на подушке и играл погремушками. Его глаза вдруг остановились на мне и посмотрели внимательно и, как мне показалось, укоризненно. Неожиданно сын улыбнулся. «Он узнает меня, узнал…» - подумалось мне. Я смотрел на него, улыбался и не мог оторваться.
- Переодевайся и пошли кушать. Пусть он один полежит, - сказала вошедшая в комнату Света.
Я переоделся в домашнюю одежду и пошел с женой на кухню.
За ужином, чтобы скрыть свое внутреннее смущение и не прошедшее возбуждение, я принялся слишком оживленно ей рассказывать о работе. Она всегда интересовалась моими рабочими делами.
Утром я спешил на работу и знал для чего. Мы упивались друг другом. Теряли головы, отдаваясь ежесекундно мыслями и всем существом. Каждый день я ждал вечера, когда она закончит работать, и шел ее провожать. Мы шли к ее дому, доходили до нашей рябины и скрывались под ее густыми, огрузшими от ягод ветвями. Нашим поцелуям не было конца. Нашим объятиям не хватало крепости. Нашим губам не хватало губ. И губы одного из нас, теряя губы другого, тут же начинали их искать. Нашим рукам не доставало того, что они ощущали. Одежда нам только мешала. Телам не хватало чувства обнаженности. Мы теснились друг к другу, вжимались телами один в другого.
Иногда от нетерпения обладать друг другом мы шли к нашей дорогой рябине и наши руки сжимались крепче и крепче. Не дожидаясь возможного, они обнимались пальцами, как мы под рябиной. И от нетерпения еще более тесного соприкосновения мои пальцы проникали меж ее пальцев. Наши руки сжимались до боли до потери чувствительности.
Мы доходили до рябины, погружались в ее тень и целовались до умопомрачения, до боли, до безумного состояния, когда желание обладать друг другом доходило до крайности. И я чувствовал, как горячее семя с толчками сердца стекает у меня по ноге. И все равно мне всего казалось мало. Я обнимал ее, целовал и шептал:
- Я хочу тебя, хочу, хочу бесконечно, хочу долго и постоянно, сейчас и навсегда. Каждой клеточкой своего существа, своего тела, малейшим движением мысли, намеком, всеми фибрами моей души…
- И я, - шептала она… - Я тоже хочу к тебе…
И мы снова обнимались и целовались.
- Нет, так долго продолжаться не может, - говорила она, пряча от меня губы.
- Да, - шептал я, - Да…
- Придумай что-нибудь…
- Я обязательно что-то придумаю… - говорил я.
Мы снова целовались и потом мы долго стояли под рябиной, обнявшись, и смотрели, как мимо нас проходят люди. Мы их хорошо видели, потому что они шли по свету, а они нас не видели, потому что мы скрывались в тени деревьев, листвы и обилия ягод.
Как-то я ей сказал:
- Я хочу взять ключ от квартиры у моего друга… Для нас…
- Зачем?.. Нет, не сейчас, - сказала она растерянно. – Я не готова… Не могу… Позже…
- Когда позже? Я не могу долго ждать… Мне нужно к тебе… Если это затянется, то я могу охладеть… Я просто прикажу себе остыть, - отчаянно сказал я.
- Нет, не надо… - попросила она.
- Тогда я беру ключ.
- Бери… - согласилась она.
Мы попрощались и я озабоченный пошел домой. Я думал, как мне выйти из создавшегося положения и договориться с Андреем, другом со школьных лет и бывшим соседом, который часто при встрече со мной делился похождениями и отношениями со знакомыми женщинами. Все, что он мне рассказывал, казалось мне серо, убого, низко, недостойно. Хотя я ему своего отношения к его похождениям не высказывал. Он ушел от жены, оставив ее с ребенком в квартире, родителей. Точнее, она сама от него ушла, оставшись в его квартире. Пока он жил у родителей в новой квартире и пребывал в поиске. У него еще оставалась холостяцкая квартира для похождений, чем я и решил воспользоваться. Заранее договорившись с ним, я поехал к нему на работу, взял ключи от холостяцкой квартиры и узнал адрес ее расположение в городе. О своей победе над обстоятельствами я, разумеется, рассказал Галине Леонидовне. Мы договорились, что в четверг, когда она поедет в город, чтобы поплавать в бассейне, я ее там перехвачу, встретив у входа, и мы поедем на квартиру. Супруге я сказал, что вечером поеду в город к маме навестить и переночевать, чтобы поутру пойти на работу и вечером электричкой вернусь в Рябиновку. С мамой за ужином мы хорошо поговорили, я ее заранее предупредил, что завтра пораньше пойду на работу. Рано утром, она еще спала, собрался и пошел к бассейну, который располагался рядом со стадионом в спортивном комплексе недалеко от нашего дома. Странно, именно в это время выпал первый снег. Первый робкий он тонким слоем покрыл кое-где землю и асфальт. Я пришел рано, что стало понятно, когда я подошел к бассейну. У бассейна по снегу виднелись небольшие следы одного человека, в которых снег местами промокал до темных пятен. Я прошел дальше, оставляя свои следы рядом с теми, которые кто-то оставил прежде. В бассейн начали приходить люди. Они поднимались по ступенькам, открывали массивные двери и заходили внутрь. Постояв, я тоже поднялся по ступенькам и зашел в бассейн, чтобы посмотреть расписание. Я остановился у доски объявлений и посмотрел расписание. Сеанс вот-вот должен был начаться. В этот момент мне показалось, что она не придет. Я сел на кушетку, смотрел на опаздывавших людей, пришедших плавать, и не знал, что мне делать. Дверь хлопала все реже и реже. Вдруг в дверях появилась она в зеленом полурастегнутом плаще, с шелковым шарфиком на шее. Она сразу увидела меня и направилась к моей кушетке. Я поднялся с места.
- Извини, я опоздала, - сказала она с легкой растерянностью и порывистостью, которая наступила вдруг.
Мне показалось, что она вся была в борьбе и не знала, что сделает в следующий момент.
- Пойдем? – спросил я.
- Да, – сказала она и опустила глаза, не глядя на меня.
Я взял ее ладонь и сжал. Рука показалась мне снова холодной. Она давно находилась на холоде. Мы вышли из бассейна и пошли к метро, держась за руки.
- Я пришел рано и долго тебя ждал, - сказал я с некоторой укоризной.
- Я тоже пришла рано, - сказала неуверенно она.
- Во сколько? – спросил я.
- В семь часов, - ответила она.
Получалось, что она пришла за полчаса до меня.
- Я видел твои следы. Это ведь были твои следы? За бассейном на снегу…
-Да.
- Но я тебя у бассейна не видел.
- Я ушла… - призналась она тихо и опустила голову.
- Ушла? – спросил я, понимая, что мы могли не встретиться. – Испугалась?
Она кивнула головой и сказала:
- Погуляла немного и вернулась.
Я понял, что ее одолевала нерешительность. Она до сих пор не понимала, правильно поступает или нет.
Мы ехали, ни о чем не разговаривая. Старались не смотреть друг другу в глаза. Я понял, что не буду форсировать события, смотрел на схему метро и старался не проехать нужную станцию. Ее нерешительность передалась и мне. Чем ближе приближались к месту, куда стремились, тем оживленнее она становилась, прижимаясь к моей руке и спрашивая, далеко ли еще ехать. Когда вышли из метро, я сказал:
- Можно проехать на автобусе или пройдемся пешком.
- Пойдем пешком, - предложила она. – Хочется воздухом подышать.
Я понял, что она хочет оттянуть время, когда мы останемся в квартире один на один, и пути назад уже не будет. Похоже, она волновалась так же, как и я. Приближалось то, после чего все может измениться, и мы станем другие, как и все вокруг нас.
- Какой адрес? – спросила она.
Я достал из кармана бумажку с адресом и показал ей. Мы шли по правильно выбранной улице и приближались к нужному дому.
На улице стояли белые, давно потерявшие изначальный свежий цвет, панельные дома.
- Уже близко… - сказала она.
- Следующий дом, - уточнил я.
Мы зашли в первый подъезд, поднялись на седьмой этаж и остановились у двери, обитой обшарпанным коричневым дерматином. Я достал ключ, вставил его в замок и повернул в скважине. Дверь открылась, и я пропустил ее в квартиру. Типичная однокомнатная обшарпанная квартира панельного дома. Мы сами с мамой жили в похожей, двухкомнатной квартире. Только у нас было чисто, прибрано и уютно. Мне стало стыдно, что я привел ее сюда. Я заглянул в комнату и нахмурился. Мое настроение упало по уровню еще ниже. За дверью в центре стоял обшарпанный круглый стол, когда-то желтого цвета, справа в глубине комнаты у стены примостился видавший виды диван. Его обивка потеряла все, что можно потерять и приобрела все ненужное, что можно приобрести. На вылинявшей коричневато-серой материи виднелись очевидные потертости и подозрительные большие и маленькие темные пятна. Сразу представилось, что сюда Андрей приводил своих женщин. Первое слово, которое приходило на ум – притон. Рядом с диваном стоял абсолютно пустой шкаф, что выяснилось, как только я его открыл. Я посмотрел на Галину и понял, что на нее эта квартира произвела ужасное впечатление. Взял ее за плечо и придвинул к себе. Она прижалась к моей руке и положила голову на грудь. Некоторое время мы стояли и не двигались. Теплые волнительные токи потекли по нашим телам. Я чувствовал их всплески. Они бежали по мне, кружили голову наполняли энергией тепла. Рядом со столом стоял единственный стул. Я снял с нее плащ и положил на спинку стула. Она помогала мне, поворачиваясь и вынимая из рукавов руки. В моих руках появилось нетерпение. Они слегка задрожали. Дрожь нетерпения особенно ощущалась в пальцах. Им нашлось должное применение в расстегивании пуговиц кофточки. Пуговицы не охотно поддавались моим пальцам. Она прижала мои руки к груди так, чтобы они не двигались, и сказала в смущении:
- Я сама…
Мои руки замерли. Она взяла сумочку, которую раньше поставила у стула, достала из нее простынку белую, стиранную, чистую, глаженную и не выброшенную, оставленную дома для какого-то случая и постелила ее на диван. Что оказалось очень кстати, потому что простынка скрыла безобразные пятна отслужившего свое дивана. Она вернулась к столу и стулу. Я снова нетерпеливо взялся за ее пуговицы. Она снова взялась руками за мои пальцы и отрицательно мотнула головой. Едва я оставил ее пуговицы, принялась расстегивать их и стягивать кофточку.
Мы раздевались и незаметно поглядывали друг на друга. Я ловил на себе ее взгляды, не подавая вида, что она за мной наблюдает. Она делала то же самое. Если один раздевался быстрее, другой его старался догнать. Нижнее белье мы снимали одновременно, как будто именно это и было важным.
Мы оставались стоять абсолютно нагие. Один напротив другого. Моя рука потянулась к ее руке и ее рука отозвалась. Оставалось сделать несколько шагов, что мы и сделали. Она легла первой, не выпуская из рук моей руки. Я двинулся за ней, делая все с закрытыми глазами, которые время от времени открывались, становясь расширенными, и зарывались от наслаждения, когда вся моя суть превращалась в чувства, которые заполняли меня всего. Я весь превращался в чувства. И это давало мне возможность ощущать малейшие прикосновения, мягкость вхождения, сильный зов, влечение и горячий прием ее главной сути. Едва мы сблизились и поцеловались, она быстро убрала губы, как это делала прежде, что вызывало мое недоумение, потому что я в поцелуях постепенно приближался пику наслаждения. Она сразу сделала тонкое, неуловимое движение, которое сделало ее удобной в желанном отношении меня и сказала в непрерывных стонах:
- Валера… Валера, все можно… Все можно…
Отчего я сразу восстал весь, еще сильнее и устремился к ее сути. Все получилось сразу и как нужно. Я испытывал сексуальное блаженство, превращаясь в орган чувств, во все органы чувств и главный орган мужчины. Подо мной дрожала земля, билась горячая река, бурлили вулканы. Я чувствовал себя обладателем мира. Мы потерялись в пространстве и времени. Перетекали друг в друга. Переполнялись энергией чувств и насыщали один другого этой энергией, которая, стихая, превратилась в нежный ветерок, овевающий нас. На всем белом свете были только одни мы, она и я. Я ощущал ее всю и во всех подробностях. И мы вместе приблизились к высокому ощущению совершенства каждого из нас и того, кто находился рядом сейчас, испытали потрясение, пик наслаждения. Мы летали на небесах наслаждений и медленно возвращались на землю. Я чувствовал себя Эросом, который скакал по полям наслаждений и топтал овсы желаний. Мы были одно целое, неразделимое.
Река жизни потеряла бурление и потекла тихо и спокойно.
- У нас вместе, - сказала она, затихая в изнеможении.
- Да, - сказал я, млея и сознавая полученное удовлетворение, как то, чего я не знал прежде.
Вся энергия бытия, которая нас подхватила и понесла, завращала в странном, безудержном, страстном вихре и через какое-то время сникла. Она напоминала чайку, которая в борении с ветрами обстоятельств носится по небу и вдруг в утешении стихии превращается в любопытного пушистого птенчика, который смотрит на все новыми глазами.
Какое-то время мы лежали неподвижно, ощущая друг друга. Изнемогшие от затраченных сил, с испариной на теле, не замечавшие ни утлой, неряшливой квартиры с ее скабрезной обстановкой, не ведая друзей и знакомых, не сознавая себя в пространстве и времени.
- Пить хочется, - сказала она.
Я пошел на кухню, налил кружку воды и вернулся в комнату. Она приподнялась на руке, взяла кружку и попила маленькими глоточками, выпивая всю кружу.
- Спасибо, - сказала она и протянула мне обратно кружку, которую я поставил на стол.