Историю, знаете, на кобыле не объедешь. (Муля Бальзак, из разговора)
Вячеслав Грубин не всегда был крысой; как, впрочем, и его супруга Людмила Грубина и дочки-двойняшки, Глашенька и Пашенька, естественно, Грубины - крысами они сделались из-за стечения обстоятельств. А до этого целый год они работали, ходили в школу, а летом уезжали погреться в Турцию, попить пивка в Праге или посмотреть на подделки картин мастеров в Лувре. Просто жили, как живут и будут жить до них миллионы. Однако, год назад, в самом конце месяца февраля, а точнее двадцать четвертого числа жизнь их внезапно изменилась. Это был четверг. Семья собралась за ужином. Придвинув тарелки дочери принялись за салат. Грубина-супруга налила себе стакан вина. А Грубин-супруг откупорил бутылку пива. Говорить почему-то никому не хотелось, поэтому все просто ели и пили.
— Гм.. гм.. - решил нарушить молчание Грубин. - Вот значит так. Да и давно пора! В конце концов всему есть предел.
Людмила перестала пить и медленно проглотила вино, а девочки застыли с занесенной над тарелками вилкой. Грубина осторожно поставила стакан на стол и провела пальцем по краю. Надо было что-то сказать, а что сказать, было не совсем понятно.
— Ну знаешь, Славочка, всё-таки как-то нехорошо это. Всё-таки они ведь тоже, знаешь, люди, хоть и заблудились. - сказала Грубина и посмотрела в окно.
— Вот-вот! Именно. Заблудились! - радостно подхватил супруг. - Именно так! Потом он быстро допил пиво, проглотил остатки салата и встал из-за стола. - Мне завтро рано вставать, так что вы уж меня извините. Всем приятного аппетита!
Люда Грубина допила вино, но салат доедать не стала.
— Мне нужно ещё бельё постирать, так что вы, пожалуйста, как закончите, помойте посуду, хорошо? - Она встала из-за стола, взяла начатую бутылку и направилась к двери.
Девочки молча кивнули и занялись отбивной.
Грубин с мокрыми после душа волосами зашёл в спальню, закрыл дверь и с размаха ударил кулаком в шкаф. Шкаф покачнулся и внутри что-то хрустнуло. Грубин лёг и почти сразу заснул. Проснулся он почувствовав на плече винное дыхание жены.
— Слава, Слава, - шептала жена, - как же теперь всё будет, а?
— Ммм.. - протянул муж сонным голосом. - Ну, ну как будет. Да ничего не будет, Людочка, за три дня всё закончится, ну и будет всё как было. Как всегда. Теперь давай спать. - и он снова провалился в пустой серый сон.
Когда рассвело Людмила лежала стеклянными глазами вперившись в потолок. Потом, услышав первый трамвай, она прикрыла набухшие веки и забылась сном.
В спальне Паши и Глаши было тихо. Девочки ещё не научились формировать личное мнение, поэтому мнения у них на этот счёт не было. Почему они разделись и молча уснули.
Однако, прошло три дня. Потом три недели. Потом месяц. А потом ещё три, а обещание супруга, что всё будет как было - как всегда - сбываться всё не начинало. Зато за ужином появлялись всё новые бутылки вина, и пива, и естественно, водки. Разговоры становились всё отвлечённее, непоследовательнее. Например, начинали планировать летнюю поездку в Турцию, а потом внезапно перескакивали на глобальное потепление, а потом так же неожиданно начинали говорить о вегетарианцах или повышенном содержании ртути в воздухе промышленных городов. Одним словом, говорилось обо всём, и при этом ни о чём. Ни о том, о чём следовало бы говорить. И они, Грубины, начинали верить, что именно так и следует поступать - говорить о вещах пустых, никчемых, тех, которые не раздражают мембран психики. После ужина включался канал новостей - и вся семья молча пила голубой яд экрана. Потом, когда всё заканчивалось, все также молча вставали и расползались по своим норам. Голубой яд медленно растекался по венам и жизнь казалась не такой уж омерзительной.
А потом позвонили из школы. Ваша дочь Глаша находится в полиции, сказали по телефону. Приезжайте, там вас ждут. Назвали номер отделения и положили трубку.
Супруги быстро оделись и сели в машину. Разговор в полиции был унизительным и тяжёлым, совсем непохожим на разговоры о вегетарианцах или поездке в Турцию и, как гвозди в доску, в мозг вбивалось труднопроизносимое слово "дис- кре- ди- та- ци- я". Да, мы обязательно примем меры, да-да-да, сделаем всё, что требуется! Нет-нет-нет, можете быть спокойны, больше ничего подобного не повторится! Да, спасибо-спасибо-спасибо! Да, будем начеку.
С Глашей провели беседу. Она, умница, всё-всё поняла. По-прежнему собирались за ужином, однако разговоры прекратились. Но канал новостей остался. Зато начались пропажи соседей, знакомых, а потом и друзей. Приходили за ними чаще всего по ночам. Но могли прийти и днём. Те, кто уходил с ними, как правило не возвращались. Все всё понимали, но сказать никто ничего не решался. Каждый вечер, как крысы, все разползались по своим норам и молча пили голубой яд экранов, запивая всё это вином, пивом, а чаще водкой. Десятки, сотни тысяч, миллионы крыс мегаполиса ползли на работу, а потом с работы, ходили по ресторанам, совершали покупки, а вечером молча расползались по норам: так, словно ничего не происходит и не проливается кровь, и на вокзалах не стоят вагоны, доверха набитые страшным двухсотым грузом. Ими владел страх. Самый обыкновенный животный страх. А то, что когда-то называлось совестью, было подавлено, изъято. Поскольку совесть это неудобная, опасная штука.
А потом начались подозрения. Грубина-супруга стала прислушиваться к звонкам мужа, а тот внимательно просматривал её записи в социальных сетях. Паша украдкой следила за сестрой, а та следила за ней. Двойняшки вслушивались в разговоры родителей, а те в свою очередь подслушивали у двери детской. Вся семья Грубиных была поглощена слежкой, и потому дни проходили быстро.
А потом после одного из молчаливых ужинов в дверь позвонили. Приехали по доносам. Оказалось, что почти одновременно в полицию поступили четыре записки: Пашенька доносила на родителей, а Глашенька на сестру, Люда Грубина донесла на мужа, а тот написал донос на супругу. Их увели всех вместе, но рассадили по разным машинам. Лица их были серыми и на грязном растаявшем снегу четыре тонких хвоста оставляли резкие ломанные иероглифы. Возможно, они хотели что-то сказать. Но этого мы уже не узнаем. (...)
Fine.