- 6 -
Герман Яковлевич долго и пасмурно молчал после того, как Игорь покинул каюту. Анастасия Юрьевна тоже притихла, странно конфузясь: она явно переиграла с испугом и сердечным приступом и теперь чувствовала себя неловко перед мужем. Их молчание затягивалось сверх меры.
- Гера, - наконец промолвила Анастасия, стараясь придать голосу больше нежности.
Герман Яковлевич вздохнул и нехотя обернулся к ней (он стоял возле иллюминатора и водил взглядом по мерцающему огнями причалов и жилых домов горному хребту).
- Что с тобою, Гера? – в голосе Анастасии Юрьевны слышались неискусственные нотки озабоченности.
- Настя, ты представляешь, меня давит пугающее предчувствие, даже смешно, ей-богу, - он непроизвольно уцепился левой рукой за область сердца. – Мне кажется, что я скоро умру, - задумчиво заключил он.
Анастасия Юрьевна напряжённо-испуганно прислушалась к нему, но на последнем слове она всплеснула руками:
- Ты что, с ума спятил?! Такие вещи говоришь, да ещё вслух!
Герман Яковлевич провёл рукой по влажному лбу в продольных морщинах (в последнее время его лоб частенько покрывался испариной), открыл иллюминатор, не торопясь достал пачку сигарет, поднёс зажигалку, тщательно затянулся.
В круге иллюминатора виднелись невысокие горы Маркотхе. Сквозь низкий лес, населяющий территорию хребта, просвечивались мергелевые ступенчатые плешины, которые освещались протискивающимся сквозь ночные облака бледным светом появившейся луны. В основании гор переливался блёстками электрический свет: это горели цементные заводы, нефтяная гавань Шесхарис, большие танкеры у нефтяных причалов.
- Ты понимаешь, Настя, - взволнованно говорил Герман Яковлевич, вроде не замечая переживаний жены, - самое страшное и непростительное, что мы сделали в жизни, - мы потеряли дочь.
Анастасия Юрьевна чуть не подавилась собственной слюной от полнейшей неожиданности услышать такое невероятное заявление.
- Боже мой, да что же за глупости ты несёшь сегодня, Гера?!
Герман подождал, пока поперхнувшаяся жена прокашляется, и сказал далее:
- Да, да. Мы, понимаешь ли, не умели любить. Она, Любочка, остаётся одинокой и ненавидящей нас. Нас, родителей, - Герман Яковлевич стянул пальцы на груди, немного массируя область сердца. – Мы предали нашего ребёнка. Мы отравили ей радость жизни. Мы предатели и отравители. В частности, я.
Анастасия Юрьевна, проникаясь серьёзностью и правдивостью всего того, о чём говорил муж, стала догадываться: есть в жизни мужа и дочери что-то чрезвычайно значительное, но вместе с тем неприятное, а может, и запретное, чего она, мать, к сожалению или к счастью своему, не знает. Она в замешательстве моргнула ресницами над расширенными глазами и спросила:
- Что значит… предали?
- Эх, Настя, - Герман Яковлевич потянулся к столу, где стояла хрустальная пепельница, и нервно смял на дне гранёного стекла недокуренную сигарету . – Эх, Настя, если бы ты могла понять! – он постучал по своему выпуклому лбу кулаком, - что в жизни есть вещи, без которых и жизни-то не было б, и человек не был бы человеком!.. Например, любовь!
- Ну, хватит! – Анастасия повысила тон и раздражённо махнула рукой.
- Представь, Настя, любовь! – разошёлся Герман Щлиц, тоже увеличив громкость голоса.
- Хватит, Гера, твоей никчёмной сентиментальной болтовни. Любовь-то тут причём? Где дети? Я хочу есть, в конце концов.
Герман Яковлевич состроил жуткую гримасу Джокера:
- А нету детей! – и дико засмеялся. – Любку я продал с потрохами, а сына ты мне не родила! А почему ты, эгоистка хренова, не родила мне сына?! Я мечтал о наследнике, о продолжателе имени моего, рода моего! – он с укоризной глядел на жену. - Я в ногах у тебя валялся, просил, умолял, чтобы ты ничего не предпринимала, а ты взяла и убила моего мальчика! – у Шлица задрожало в горле, будто сейчас он заплачет, голос подёрнулся хрипотцой.
- Гера, кого я убила? – Анастасией Юрьевной не на шутку овладел страх: глаза Германа светились нехорошим огнём.
А он говорил и говорил, усиливая сумасбродство.
- Моего сына! И Любкиного братишку!
- Я не понимаю тебя, Герман. Ты хотел, чтобы я превратилась в кусок мяса?!! – Анастасия деланно заплакала.
Герман Яковлевич метнул на жену презирающий взгляд. Узковатые глаза его блестели от слёз. Таким демоническим Анастасия Юрьевна видела мужа впервые. Вдруг он резко дёрнулся к ней, схватился руками за подлокотники кресла, в котором она сидела, приблизил к её лицу, перекосившемуся от сильного испуга, своё разгневанное, возбуждённое, горящее лицо и шепнул омерзительным шёпотом, вызывающим у Анастасии тошноту:
- Да ты лентяйка! Миллионы баб рожают детей, это ваше прямое предназначение, ваше природное призвание! Это ваша святая обязанность, черт тебя дери! Та женщина, которая любит мужчину, готова ради него на всё! На всё! Ты же отлично доказала мне свою любовь, - на этом слове он взревел, корча отвратительную гримасу высшего недовольства, - уничтожила моего мальчика!
- А если это была девочка, - пропищала Анастасия Юрьевна.
- Нет, это был сын, - категорически заявил Герман Шлиц, отпустив перила кресла, - я точно знал. Необъяснимо, как я это чувствовал, но провидение меня не обманывало, я уверен! А ты его убила! Он, сынок, снился мне много ночей к ряду… Ты убийца! Ты пустая, размалёванная кукла, - вновь зашипел Шлиц. – Как я любил тебя, боготворил тебя, дурак! Кидал к твоим ногам всё, что мог, думал, что со мною рядом самоё сокровище мира! А ты оказалась куклой, напичканной, вместо человеческого тёплого чувства, пустотой, в которой плавает карамельное сердце!
Он отпрянул, снова схватился за грудь. Однако, никак не реагируя на эти автоматические, естественные, защитные движения его руки, словно абсолютно не замечая болезненного состояния мужа, вспыхнув от изумления, от обескураживающего внезапного мужниного признания, Анастасия Юрьевна, обиженная, продолжала конфликт:
- Ты сумасшедший! Можно подумать, ты есть образец любвеобильного мужчины! Одни деньги на уме и карты! Ты, ты…, - она захлебнулась эмоциями, воздухом и не смогла больше придумать, как же уколоть Германа побольнее, так как он говорил чистую правду, против которой у неё не находилось контраргументов.
- Да, я сумасшедший, я сумасшедший, - закричал Герман Яковлевич, - потому что… потому что всё потерял. Всё! В погоне за призрачным счастьем, думая, что если я пойду на сделку с совестью, то никто этого не заметит. А они, - Шлиц ткнул пальцем в потолок комнаты, имея, вероятно, в виду небесные силы, - они там не бодягу варят, а работают - всё знают, всё видят! И проверяют! Чтобы потом…
Анастасия Юрьевна ринулась к мужу, хватая его руки, которыми он размахивал в эмоциях.
- Гера, успокойся! Успокойся, пожалуйста! Кто они? Что ты городишь? Ты же коммунист, ты же атеист! Тебя могут услышать!.. Вот тогда ты действительно всё потеряешь!
Но Герман Яковлевич с силой пнул жену от себя. Она не устояла на ногах и упала между столиком и креслом, ударившись какой-то частью тела.
- Гера! – Анастасия Юрьевна плакала, у неё начиналась истерика, - Гера, опомнись!
Но со Шлицем происходило что-то чудовищное: он не успокаивался, а наоборот, стал смеяться, совсем не по-человечески, и смеяться безостановочно.
- Ко мне обращается моряк, капитан, я должен решить судьбу Маркова!.. Ха-ха-ха!.. Сколько их было, таких вот просителей судьбы, как будто я всемогущий бог!.. Ха-ха!.. Как же он ошибается! Я уже ничего не могу решить! Я ничтожество! И такому же ничтожеству я продал дочь! – Шлиц засопел и заслюнявился, выпуская слёзы. – Понимаешь ты, кукла?!
Анастасия Юрьевна с усилием поднялась на ноги. Лицо её изображало неподдельный страх. Она не узнавала своего Геру, сейчас перед ней исходился в страданиях незнакомый, чужой ей человек, даже и не человек вовсе, а какое-то существо дьявольского происхождения. Она хотела было выйти вон из помещения, чтобы позвать кого-либо на помощь. Германа Яковлевича раздирали слёзы и истерический смех, а глаза выдавали тоскливое одиночество и безысходность.
- Боже мой! Боже мой! – причитала Анастасия Юрьевна, пугаясь этого внезапного и непонятного ей поведения Щлица.
В какой-то момент он рывком устремился к ней, и она инстинктивно закричала, защищаясь этим непроизвольным криком от нахлынувшего на Германа бешенства.
- Настя! Замолчи! Постой! – он резко остановился в своем смехе и протянул к ней руку, словно прося о помощи.
- Господи, Герман, я боюсь тебя! – шептала Анастасия.
Он сделал шаг ей навстречу, а она вздрогнула, отступая.
- Настя, послушай, - тяжело дыша, просил Шлиц, - послушай меня, нам всем придёт конец, и он близок, очень близок, поверь мне…
Тут Герман Яковлевич как-то боком, наискось поглядел на жену, затем остановился, открыл рот в спазме и, задыхаясь, стал валиться вниз.
- О боже, Гера! Что с тобой?! – визжала обезумевшая Анастасия Юрьевна. – Помогите же! Помогите!
Она сначала прыгнула к мужу, потом опрометью побежала к двери, распахнула её с тем же криком о помощи, но было поздно - Герман Шлиц с выпученными от боли глазами упал куда-то в угол дивана, стоявшего почти в центре широкой комнаты, утих и перестал дышать.
Анастасия Юрьевна, не замечая слёз, текущих по щекам, выбежала в коридор. Не успела она поглядеть по сторонам и определиться, к кому кинуться за помощью, как ощутила мощный толчок, словно пароход толкнули из преисподней. Она услышала какой-то сильный звук, напоминающий удар, и режущий слух скрежет. Всё кругом неё, и под ней, и над ней несколько мгновений тряслось, в воздухе коридора зависли людские крики и визги вперемешку с ругательствами, пол уходил из-под ног в сторону. Вдруг враз огромное корабельное сооружение стало чётко клониться вбок. Анастасия Юрьевна с обезумевшими глазами и застывшими на щеках, замороженными струями слёз судорожно хваталась за стенки коридора, ничего не понимая. Люди выбегали из кают, ошалелые. Падая и вставая, направлялись к трапу, ведущему на верхнюю палубу.
- Что?! Что случилось?! Что это?! – истошно, в неопределённости, в ужасе выкрикивала Анастасия.
Кто-то подцепил её под локоть и поволок по полу.
- Нет, пустите меня! Прошу вас, помогите моему мужу, ему плохо! Он в каюте! Там! – кричала она.
- Дамочка, - орал ей в ответ стюард в белой форменной рубашке, - быстрее наверх и прыгайте в воду!
- Нет-нет! – изо всех сил напрягалась голосом Анастасия. – Там муж! Гера, Любочка! Господи! О господи!
Она вырывалась из тисков стюарда, ничего не соображая, кроме одного: слова мужа оказались пророческими – в пространстве корабля витал призрак смерти, и Анастасия Юрьевна видела его.
Судно всё больше кренило набок. Анастасия ещё пробиралась в толпе двигающихся наверх людей, которые представляли некое людское месиво (кто-то падал, путаясь в скользящих по полу незакреплённых ковровых дорожках, шедшие сзади продолжали свой путь по упавшим, давя их головы и руки, вокруг стоял гвалт, плач, царила паника), как внезапно поток чёрной воды хлынул в коридорные проёмы, напрочь снося людской муравейник.
- Сюда! – услышала звук знакомого голоса Анастасия Юрьевна.
Это звал всё тот же стюард . Он закрепился на одном из столбов палубных ограждений тонувшего парохода. Анастасия Юрьевна, быстро-быстро перебирая руками, проплыла к нему.
- Держитесь за столбик, сколько сможете! Отдыхайте, так как ещё минута-другая – и мы окажемся без опоры в море! - надрывался стюард.
- Умоляю, что произошло?! – плакала Анастасия Юрьевна. – В каюте остался мой муж, у него приступ…
- Возьмите себя в руки! Думайте теперь о собственной жизни! Наверняка, мужа вам больше не встретить на этом свете! – она увидела глаза парнишки-стюарда, тоскливые и сочувствующие. – Прощайте! – с глубокой скорбью сказал он. – В нас врезалось встречное судно!
Анастасия Юрьевна остро почувствовала, что металлический столб тянет её вниз, в глубину. Она набралась сил, вдохнула и – оторвалась от него, барахтаясь в водяном бездонном киселе. Анастасия бултыхалась вместе с теми, кто успел каким-то волшебным образом покинуть уходящий на дно лайнер. Её тошнило, оттого что она наглоталась морской воды, насыщенной мазутом и корабельной краской. Всё произошло так стремительно, что Анастасия не могла сообразить, уместить в голове до конца, что парохода с уютной фешенебельной каютой, уносящего её в солнечный Сочи, больше нет. Она никак не могла поверить в случившееся, будто всё, что с ней происходило в этот час, не являлось явью, а было жутким, кошмарным сновидением, и сон вот-вот закончится, стоит только проснуться. Но к великому удивлению и страху, её глаза видели, что никакой это не сон, а страшная реальность, трагедия и свершение злого дьявольского умысла. «За что, господи?!» - пронеслось в мозгу. Тошнота подступила к самому носу, всё поплыло перед ней, она теряла силы и сознание. Руки перестали бить по чёрной воде, и её тело полетело вниз.
(Продолжение следует)